Башня континуума - Александра Седых

В свои неполные пятнадцать Виктория имела весьма смутное понятие об импотенции. По совести говоря, ей было вовсе неизвестно значение этого мудреного термина. Она уговорила безутешного брата лечь, принесла стакан горячего молока и таблетку аспирина Эймса, а сама направилась в домашнюю библиотеку, почитать толковый словарь.

— Ты искала это слово в словаре? — спросила Терри, ощутив, как призрачное подобие улыбки на мгновение коснулось искусанных до крови губ.

— А что оставалось делать. В школе для девочек, как помнишь, нас учили вышивать крестиком, танцевать вальсы, приседать в реверансах, а про импотенцию не рассказывали ничего. О чем думали эти лицемерные ханжи?!

Чтение словаря значительно расширило лексикон Виктории, но она по-прежнему не понимала, чем помочь брату. Наверное, Киту стоило спросить совета у взрослого, опытного мужчины, например, отца, но сиятельный папаша благородного семейства уже второй месяц не выбирался из винного погреба, где вел задушевные беседы с закадычными подружками-бутылками. Виктория все же зашла и постояла на верхней ступени подвальной лестницы, вглядываясь в сырой, пахнущий плесенью и рвотой, сумрак, откуда доносилось путаное, бессвязное бормотание.

— Мрак, Гибель, Красная Смерть.

— Папочка.

— Мрак! Гибель! Красная Смерть!

Виктория отошла, зажав ладонью нос и рот. Мрак, гибель и красная смерть едва ли могли помочь брату. Совсем напротив. Из-за постоянных отцовских недомоганий в свои девятнадцать Киту в полной мере пришлось взвалить на свои плечи заботы о Корпорации и, быть может, именно непомерная тяжесть ответственности помешала ему беззаботно поразвлечься с бордельной шлюхой. Тяжко вздохнув, Виктория оставила попытки побеседовать с отцом и вернулась к брату, весьма удивленному ее вторжением.

— Что за фокусы? Я ведь запирал дверь! Я отлично это помню!

— Никита, солнышко, у меня есть запасной ключ. На тот случай, если ты решишь покончить с собой по какой-нибудь дурацкой причине.

— Ушам своим не верю!

Виктория тоже не верила, но кто-то из них должен был выказать себя взрослым, разумным человеком. Оттого она протянула брату клубнично-розовый девичий дневник…

— Что? — перебила Терри, почуяв недоброе. — Дневник? Свой дневник?

Виктория заливисто рассмеялась.

— Вот дурочка! Зачем бы я стала вести дневник! И, тем более, давать прочесть брату! Конечно, это был не мой дневник. Это был твой дневник.

Терри вскрикнула. О чем она думала, храня дневник под подушкой, прекрасно зная, что соседка по комнате в частной школе для девочек — неисправимая клептоманка?

— Ты украла мой дневник?!

— Вовсе я ничего не крала. Взяла почитать. Уж больно стало интересно, что ты там постоянно строчила. Я прочитала от корки до корки и решила, что Киту тоже не помешает прочесть. Я подумала, бедненький котеночек взбодрится хоть немного, когда почитает твои бесконечные признания ему в любви, как ты его боготворишь и готова целовать землю, по которой он ходит.

На щеках у Терри, будто дикие маки, зацвели пятна румянца. Сгорая от невыносимого стыда, она прижала ладони к пылающему лицу.

— Какой стыд… боюсь представить, как он смеялся…

Виктория кивнула.

— Да… смеялся. В жизни не слышала, чтобы он так смеялся. А потом перестал смеяться и заснул. А на следующий день повел нас с тобой поесть мороженого, помнишь? А еще через три года вы поженились. Конечно, все эти годы бедненькому котеночку приходилось три раза в день принимать холодный душ… и есть страшно много мороженого… зато он перестал нести чушь про наложить на себя руки и уйти в монахи. Вот как полезно воровать у людей вещи и читать чужие дневники, — вывела неожиданную мораль Виктория.

— Но… значит, твой брат все же любил меня? Хоть немного? — прошептала Терри.

— Конечно, глупенькая. Ведь ты спасла ему жизнь. Покрайней мере, определенно сохранила ему физическое и душевное здоровье. Что я еще могу прибавить? Даже не знаю.

Раз Терезы больше не было рядом, Киту оставалось надеяться, что время залечит его кровавые, моральные и физические, раны. Пока он чувствовал себя просто ужасно. Он не мог есть, не мог спать, не мог работать. Всю неделю после смерти ребенка Кит приходил в офис, заходил в кабинет, садился за письменный стол и принимался смотреть в стену. Он не мог сказать, что потрясло его больше — гибель дочери или то, что жена хотела его убить. Или тот очевидный, не требующий доказательств факт, что он сполна заслужил эти адские муки.

— Ничего, я уже выдержал многое, выдержу и это, — время от времени говорил он сам себе неестественно бодро, крутя в пальцах ручку с золотым пером.

Но впервые в жизни он всерьез сомневался, что выдержит. Слишком тяжко сделалось держаться. А вот сдаться — напротив, было легко и заманчиво. К чему было это бессмысленное, заранее обреченное трепыхание? Он знал, что когда-нибудь умрет. Знал, что когда-нибудь холодная и безразличная Вселенная пожрет без остатка все человечество с его смешными и наивными чаяньями и мечтами, а затем, через многие миллиарды лет погибнет и сама, и, когда погаснут последние звезды, все сущее погрузится в вечное молчание Великого Ничто.

Обуреваемый столь мрачными мыслями, Кит и вообразить не мог, что Вселенная, вопреки расчетам многих поколений ученых, погибнет вовсе не через миллиарды лет, а всего через два стандартных года. И что причиной глобального Апокалипсиса станет человек, который прямо сейчас, как обычно без стука, вошел в его кабинет.

— О, Господи, милый мальчик, ты все сидишь и смотришь в стену.

— Я потерял кое-что важное и теперь пытаюсь найти, — ответил Кит, не сводя взгляда с отделанной дубовыми панелями стены.

— Что?

— Смысл жизни.

Ричард страсть, как не любил рассуждений о смысле жизни. Ему тут все было ясно и понятно. Вставил, вдул, вставил, вдул. Послушать его, так все было просто, проще некуда. Но, может, и впрямь было? Кит уже ничего не мог утверждать с уверенностью.

— Довольно, — прорычал Торнтон, ухватив Кита за воротник пиджака, — вставай, пойдем к доктору.

— Не хочу.

— Знаю, не хочешь, а что прикажешь делать. Я уже неделю хожу за тобой, как на привязи, боюсь оставить одного хоть на минуту.

— Ну, это слишком.

— Нет, не слишком. Если бы ты сам мог видеть свое лицо, ты бы понял: это не слишком!

Доктору тоже не понравилась кислая мина сиятельного пациента.

— Кристофер, я знал вас с тех пор, как вы были малышом. Вы всегда отличались на диво отменным здоровьем… кроме того жуткого случая, разумеется, когда зачем-то решили зимой выйти на улицу без шарфа…

— Ну, это уж и впрямь слишком! Я подхватил эту гадость от сестры!

— Уверяю вас, как врач, это невозможно. Сестра ваша была абсолютно здорова. Просто ей хотелось поваляться в постели с томным видом и поесть клубники. Со сливками. Как иногда случается со всеми женщинами.

По дороге домой, надежно спрятавшись от этого больного, извращенного мира за двадцатидюймовыми стенками бронированного механо, Кит сидел, цепенея от ярости и прочих переполняющих его измученную душу неприглядных чувств. Вздорная, избалованная девица! А он-то помчался среди ночи за лакомствами для нее. Обычно, садясь за руль, Кит вел чрезвычайно осторожно, но тут настолько разволновался, что сбил кого-то на скользкой, обледенелой, плохо освещенной, дороге. Последующие двадцать минут он провел, вцепившись в руль, с бешено бьющимся сердцем и комом в горле, опасаясь выйти и посмотреть на труп, раздавленный на зимней дороге тремя тоннами рокочущей ультра-стали. Оказалось, это была всего лишь бродячая кошка. Хорошо, что он на диво предусмотрительно захватил с собой лопату…

От всей этой нелепицы, в конце концов, Кит разрыдался. Но, если тринадцать лет назад его слезы пахли джином и дешевыми духами, то теперь они не пахли ничем, и были горькой и соленой водой. Ричард обнял его и стал похлопывать по спине.

— Тихо, тихо, не надо так убиваться. У вас с Терезой еще будут детишки. Целый выводок мерзких, шумных, вонючих спиногрызов.

— Причем тут дети? Я убил…

— Кого?

— Невинное Божье творение… — прорыдал Кит, давясь слезами.

— Милый мальчик, не пойму, о чем ты, но тебе определенно надо выпить таблетки, которые прописал тебе доктор. Он обещал, что через пару месяцев приема этих вырубонов ты будешь, как новенький, а то и лучше прежнего… хотя… куда уж лучше.

— Вырубоны?

— Так называет эти чудесные таблеточки твой братец. Вырубоны.

— Почему?

Через пятнадцать минут Кит и сам в полной мере уразумел, почему и отчего. Вырубоны заполнили зияющую пустоту внутри. Впервые за несколько дней он сумел поесть, не давясь комком в горле и не выворачиваясь наизнанку. После ужина они с Ричардом расположились в гостиной и принялись пить кофе с молоком.