Алая Вуаль - Шелби Махёрин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не отвечая, он увлекает меня за собой через центр танцевального зала, и его тело движется так легко, так крепко прижимается к моему, что через несколько секунд я совсем забываю о его вопросе. Я забываю о его ожогах. Я забываю о том, что может означать филофобия, и забываю о нашем плане, о Некроманте и балконах. Действительно, все забывается, кроме моей руки на его плече — того, как напрягаются его мышцы под моим прикосновением, изящества, с которым он направляет каждое мое движение. Пока…
— Расскажи мне о своей матери.
Я едва не спотыкаюсь от этого вопроса, но его рука остается твердой на моей талии.
— Но ты не ответила на мой вопрос. Это… это не то, как работает наша игра.
— Кто сказал, что я все еще играю в игру?
Я смотрю на него с расширенными глазами, прежде чем пролепетать:
— Тогда расскажи мне о своей матери.
— Если хочешь. — Он поднимает плечо, вертя меня вокруг Димитрия и Марго. — Она умерла, когда я был совсем маленьким, поэтому я мало что о ней помню — разве что ее голос. Она была прекрасной певицей. Вы умеете петь, мадемуазель?
Я сдержала гримасу.
— Нет, если могу помочь.
— А если я попрошу вежливо?
— Я могу подумать, что у вас глубоко укоренившиеся психологические проблемы.
— Справедливо. — Он снова сверкает клыками — острыми и поразительно белыми, — и в его груди прокатывается раскат смеха. — Ты бы предпочла перевоплотиться в собаку или кошку?
— Много глубоко укоренившихся психологических проблем. — Он резко наклоняет меня, приближая наши лица друг к другу — слишком близко, чтобы я могла видеть глубокий карий цвет его глаз. Когда он поднимает наши руки, чтобы заправить прядь моих волос за ухо, моя голова начинает немного кружиться. Очень сильно. — Собака, — вздыхаю я, глядя на его губы. — Но я не верю в реинкарнацию.
— Интересно. Какой породы?
— Я так и не выучила ни одной породы. Моя мать ненавидит животных. — Когда он поднимает меня на ноги, я утыкаюсь ему в грудь, теряя голову, взволнованная и ошеломленная. Это самый странный разговор, который я когда-либо вела в своей жизни. Если бы я не знала ничего лучше, то могла бы подумать, что он пытается познакомиться поближе. Подружиться. — К чему все эти вопросы, мсье? Сейчас не время и не место для таких разговоров.
— Возможно, ты права. Когда же наступит подходящее время?
Несмотря на сардоническую нотку в его голосе, я не могу набраться ярости, чтобы взглянуть на него. Более того, я даже не хочу на него смотреть, и это должно меня пугать. Вместо этого я прижимаю его к себе, переплетая пальцы с его пальцами.
— Как правило, ты разговариваешь во время танцев?
— Только при чрезвычайных обстоятельствах.
Мое лицо раскраснелось от напряжения, от восторга, и, когда песня достигла своего крещендо, я прижалась к его груди, моя грудь стала розовой и лихорадочной. Он проводит носом по изгибу моей шеи и снова целует ее. Затем он отталкивает меня от себя, когда я пытаюсь повернуться.
За свою жизнь я танцевала со многими партнерами: с отцом, инструкторами, Жан-Люком, даже с Ридом, и никто из них… никто из них не может сравниться с танцем с Михалем.
Я никогда не хочу останавливаться.
Однако песня вскоре заканчивается на призрачной и пронзительной ноте, и мы с Михалем неохотно отпускаем друг друга.
— Это было… — Мой взгляд падает на ожоги на его руках, груди, следы моего тела, оставшиеся на его коже. Ему понадобится кровь, чтобы залечить их, и при мысли о том, что он снова будет пить из Ариэль — пить из кого угодно — огонь пронзает все мое существо. — Неожиданно, — слабо заканчиваю я.
Он смотрит на меня, как голодный человек.
— Так ли это?
— Михаль, я…
Он качает головой и достает из кармана серебряную ленту. Его ладони — и без того сердитые и красные — тихонько попискивают, когда он протягивает ее мне.
— То, что я сказал раньше, — тихо произносит он, — о том, что останусь на Реквиеме… Я говорил серьезно. — Он закрывает мои пальцы вокруг ленты, тяжело сглатывая. — Тебе здесь рады столько, сколько ты захочешь.
Не выдержав его взгляда, я опускаю глаза на ленту. Хвост ленты слегка подрагивает — раз, два — когда я прижимаю ее к груди. Конечно, он имел в виду то, что сказал. Михаль всегда имеет в виду то, что говорит, но жить на Реквиеме… Я бросаю взгляд на окружающих нас вампиров. Хотя они обходят Михаля стороной, их злобные глаза все равно, кажется, следуют за мной по комнате, сверкая голодом. Жестокостью.
Возможна ли здесь вообще жизнь?
Тяжело вздохнув и покачав головой, я открываю рот, чтобы поблагодарить Михаля…
И тут двери в бальный зал вспыхивают сферой ослепительного света.
Глава 46
Маскарад, Часть II
Начинается столпотворение.
Вампиры разбегаются во все стороны, визжат, шипят и прячутся в укрытия, Михаль толкает меня за свою спину, а Дмитрий берет Марго под руку, чтобы скрыться за помостом. Одесса мгновенно появляется рядом с нами, закрывая лицо руками — от ее кожи клубится дым.
— Что это? — кричит она в панике. — Что происходит?
Но я не знаю, не могу ей ответить, а Михаль тоже дымится, причем быстрее остальных из-за моего платья. Я пытаюсь протолкнуться перед ним, чтобы защитить его от невозможного света внутри комнаты, но даже горящее, его тело слишком сильное. Непробиваемое.
— Михаль, подвинься!
— Оставайся позади меня.
Сузив глаза, он смотрит на сферу света, которая разделяется на две части, когда Луиза ле Блан делает шаг между ними, держа каждую из них в своей ладони.
— Bonjour, — приветливо обращается она к залу, ее волосы пульсируют в такт движению сфер. От них волнами исходит тепло, пока я с ужасом не понимаю, что это такое.
Солнца.
Она держит в каждой руке миниатюрные, огненные солнца, а вампиры теперь прячутся за столами, отчаянно цепляясь за тень на помосте. Она проходит мимо них, ни на кого не глядя, совершенно безразличная. За ней тянется земляной аромат магии.
— Я ищу, — продолжает она, — Михаля Васильева. Маленькая птичка сообщила мне, что он хочет поговорить с моим дорогим другом, но, увы, вместо этого ему придется иметь дело со мной.
Это… это плохо. Это плохо. С
