Киномания - Теодор Рошак

— Я как-то читал книгу, написанную неким Анджелотти. Случайно не ваш родственник?

Его фамилия, которую назвала Клер, представляя нас, не прошла для меня незамеченной. Поскольку он не был похож на священника ни одеждой, ни разговором, ответ, который я услышал, был для меня полной неожиданностью.

— Моя маленькая монография о манихейцах? Любопытно, что она попалась вам на глаза.

Клер бросила на меня притворно рассерженный взгляд.

— Ну вот, ты испортил мой сюрприз. Отец Анджелотти — член Oculus Dei.

Сердце у меня екнуло, но я попытался скрыть волнение.

— Ах, так? Вы были знакомы с отцом Розенцвейгом?

— Один из самых наших воинственных членов, — ответил Анджелотти; он бесстрастно прореагировал на это имя, — Талантливый человек, хотя, боюсь, что он перебрал. Он умер недавно — вам известно?

— Да. Печальная смерть. Я приезжал к нему в лионскую клинику незадолго до его кончины.

— Правда? И что же вас туда привело?

— Интерес к творчеству Макса Касла. Но это было безнадежно. Розенцвейг уже стал невменяемым.

— И тем не менее я уверен, что он по достоинству оценил ваш приезд. Никто из нас не отважился там появляться, и вы наверняка понимаете почему.

— Никто «из нас»? И сколько же вас?

Анджелотти печально вздохнул.

— Всего ничего. Нас уже, пожалуй, и группой-то назвать нельзя. Я поддерживаю связь с четырьмя-пятью людьми. Встречаемся мы редко и никогда не собираемся больше чем втроем. Мы проявляем умеренность. То есть все, кроме Розенцвейга. Но он дорого заплатил за свою непримиримость. Бедный старик.

— Вообще-то, — сказал я, — я вам точно могу сообщить, насколько он был беден. Как это ни странно, но я его наследник. После смерти старика мне прислали все его бренные пожитки.

Я увидел, что это сообщение вызвало интерес Анджелотти.

— Что-нибудь важное?

— И даже бесценное. Кипа вонючей одежды и поеденных плесенью книг. Там-то я и нашел вашу брошюру.

— А греческой книжечки там случайно не было?

— Была. Я привез ее с собой. Ее и другие вещи. Не одежду, конечно. Книги, брошюры, блокноты.

Клер удивленно взглянула на меня.

— Мне, что ли, привез?

— Я думал — привезу что есть, чтобы говорить предметно.

— Если они вам не нужны, — сказал Анджелотти, — я бы их взял. Я пытаюсь собрать небольшой архив. Труды наших членов, их личные библиотеки, всякое такое.

— И вы полагаете, что греческая книга имеет какую-то ценность?

Он пожал плечами.

— Только для специалистов. Речь там, видимо, об учении гностиков. Я знаю, что у Розенцвейга была такая работа.

— Вы, кажется доминиканец?

— Бывший, я бы сказал. Сам я себя по-прежнему считаю доминиканцем. Но официально я лишен сана, как и все доминиканцы. Как вам известно, наши взгляды не приветствуются церковью.

Мы закончили десерт. Странно, но Клер, которая всегда была не ахти какой хозяйкой, быстро удалилась мыть посуду. Несколько минут спустя она появилась в жакете.

— Мне сегодня нужно посмотреть одно кино и побывать на вечеринке, где меня попытаются напоить, чтобы я написала благоприятную рецензию. Но у вас с Эдди наверняка найдется, о чем поговорить.

Меня ее уход встревожил.

— Я думал…

Она подошла и похлопала меня по щеке.

— Я думаю, тебе сначала нужно поговорить с Эдди. Я все это уже знаю. Но мы непременно поболтаем до твоего отъезда. Постараюсь вернуться часам к двенадцати. Дождись меня. — Она поднялась на цыпочки, чтобы чмокнуть меня в щеку. Она надушилась — моя Клер! И тут я услышал ее шепот — прямо мне в ухо: — Можешь ему верить.

Так я оказался один на один с монахом-итальянцем, который в квартире Клер, видимо, чувствовал себя как дома. Он знал, где взять выпивку, принес несколько бутылок и налил по коньячку.

— Она такая странная — Клер, — сказал он. — Слушает, что я говорю, но верит, мне кажется, только наполовину, а может, и того меньше. Иногда она просто посмеивается. Но потом просит рассказать еще.

Я устроился напротив него в глубоком кожаном кресле. Нас разделял кофейный столик.

— Она любит кино, — объяснил я, — Подозреваю, мы с вами знаем кое-что о предмете этой любви, о чем сама она не желает слышать. Это как обманутая жена, которая и хочет и не хочет слышать об изменах мужа.

Он кивнул.

— Пожалуй. Жаль. Она могла бы быть нам полезна.

— Единственный известный мне член Oculus Dei был сумасшедшим, — сказал я, — Вы сумасшедший?

— Разве я был бы тогда другом Клер?

— Вы мне расскажете о средневековом кино?

Он рассмеялся.

— Я думаю, вы о нем уже знаете. Магический фонарь тамплиеров, флипбуки, манихеев…

— Ступеньки к творениям Макса Касла.

— Магистра этого искусства. А теперь он вашими неустанными трудами обрел посмертную славу и снова готов внедрять свою ересь в общественное сознание.

— А Саймон Данкл.

— А вот тут вам придется рассказать кое-что мне. — Он сунул руку во внутренний карман пиджака и вытащил конверт. Мое письмо Клер. Положив его на кофейный столик, он сказал: — Клер сочла возможным дать это письмо мне. Она решила, что это будет полезно. — Анджелотти был достаточно проницателен и заметил мое негодование. — Я пытался опускать то, что касается личных отношений. И в любом случае не забывайте — я ведь священник. Я питаю уважение к тайнам, доверенным мне.

Я напомнил ему, что не просил его выслушивать мою исповедь, но потом спустил вопрос на тормозах. Он был человеком вежливым и вид имел сочувствующий. Да и Клер просила меня ему довериться.

— Вы не знали о Саймоне? — спросил я.

— Очень немного. Что на него сироты возлагают большие надежды, что это их первая серьезная попытка после Касла подготовить крупного режиссера — все, что мне известно. Но его работы — те, что я видел, — кажется, пока еще очень ученические, настоящий андерграунд. Я понятия не имею, насколько серьезно нужно к этому относиться.

Прежде чем выложить известное мне, я решил вернуться к началу. К отдаленному, исходному, первобытному, доисторическому началу, если только он мог сопровождать меня туда.

— Когда все это началось — сироты, ересь? В семнадцатом веке? В тринадцатом?

Анджелотти поудобнее устроился в своем кресле, сделал большой глоток коньяка, потом устремил взгляд в потолок.

— Откуда все началось?.. Для наших целей или, по крайней мере, для моих целей нам нужно вернуться к тезке Саймона. Вы ведь встречали это имя — Симон волхв?

Да, встречал. Я выдал Анджелотти краткую справку.

— Первый христианский еретик, соперник самого Иисуса; некоторые считают его Антихристом, — Анджелотти кивнул. — Далеко нам придется отправиться, да? Две тысячи лет?

Анджелотти усмехнулся.

— Ну, если верить дуалистам…

Я знал этот термин, но попросил Анджелотти объяснить его.

— Так мы называем наших друзей-еретиков, не проводя различий между их многочисленными сектами, культами и школами. Было довольно много религиозных дуалистов, но центральная доктрина у всех них одна. Duo Sunt. Есть двое. Два бога, а не один. Все остальное вторично. А что касается дуализма, он восходит к самому началу времен. К мироустройству. Как учение, он обнаруживается и в самых древних суевериях и в сегодняшних последних новостях.

— В последних новостях?

— Вера в существование врага. Она повсюду, вокруг нас. Коммунисты. Мафия. Черные. Евреи. Уличные банды. Это все вариации на древнюю тему. Мы, хорошие, против Них, плохих. На этом, конечно, и играют дуалисты; этот страх, наверно, так же стар, как тени в пещерах предков. Что там — в глубине? Что затаилось в темных уголках — вот сейчас выпрыгнет и убьет. Каждый ребенок рождается со страхом перед чем-то абсолютно непохожим на него. А отсюда произрастают великая ненависть и великое отчаяние: убеждение, что зло непобедимо, что мы перед ним бессильны. Это козырная карта дьявола.

Он вздохнул и отхлебнул еще коньяка, потом спросил, не буду ли я возражать, если он закурит. Он достал изогнутую сигару, обмакнул ее в коньяк, закурил и с удовольствием затянулся.

— Ах, эти маленькие радости… Моя слабость.

— Ну что ж, — сказал я, — начнем с Симона волхва. Вы хотите сказать, что история сирот восходит к нему?

— Нет, тогда они не были сиротами. Но кое-кто из их предшественников именно тогда и появился. И уже в те времена мы встречаем маленькие флипбуки, которые использовались как средство обучения, катехизис. Мир — как борьба Темного Бога с Богом Света. Молодая церковь делала все возможное, чтобы искоренить эту ересь, где бы та ни появлялась.

— Но безуспешно.

— Увы — да. В мире всегда находился уголок, где дуалистическая зараза могла найти себе прибежище, в особенности если ее носители уходили на восток или в пустыню. В более поздний период наибольшее гостеприимство они встречали в мусульманских землях, откуда могли совершать свои бесконечные набеги на Европу — в Южную Италию, на Балканы, на юг Франции.