Киномания - Теодор Рошак

— Воспитывая сирот.

— Именно. А там, где имеется такая возможность, они создают сирот.

— Уж не хотите ли вы сказать, что они убивают родителей?

— Нет-нет, они против кровопролития — даже крови животных не проливают. Они строгие вегетарианцы. Не позволяют себе даже мяса и яиц. Но известно, что они похищают детей. Или покупают.

— Покупают?

— В Третьем мире есть страны, где такое возможно. Видите, как все здорово получается? Ряды катаров в достаточной мере пополняются из сиротских приютов людьми, которые с младых ногтей воспитываются в Великой ереси.

Анджелотти говорил ровным, переливчатым баритоном, который придавал всему сказанному им полнейшую достоверность. Слушая его рассказ, я понимал, что не в силах противостоять его убежденности. Но оставались еще вопросы, которые я должен был задать.

— Послушайте, мне вот что постоянно не дает покоя. В глазах церкви сироты являются еретиками. В этом нет никакого сомнения, верно?

— Верно.

— Хорошо. Но ведь есть особенно зловредные еретики, которые творят свое зло сегодня, среди нас. И вы говорите, что церковь все о них знает, потому что вы — я имею в виду Oculus Dei — вот уже около века бьете тревогу в стенах Ватикана. Но церковь-то ничего не предпринимает. Напротив, она обращает свой гнев против вас. Осуждает вас, лишает сана. Почему?

Анджелотти скосил на меня глаза, в которых появились веселые искорки недоумения.

— А вы чего ждали?

— Что церковь прислушается к вам, поверит, обрушится на отступников. Разве не церковь в свое время учинила бойню альбигойцев, истребив их до последнего мужчины, женщины, ребенка.

— Но такой возможности вроде бы больше не существует, а?

— Но ведь есть другие способы нанести по ним удар. Папа мог бы сказать свое слово, осудить еретиков…

— А чего бы он добился, сделай это? Что церковь еще раз обвинили бы в нетерпимости? А потом, неужели вы и в самом деле верите, что кого-нибудь в современном мире волнует ересь? Если церковь еще раз начнет подвергать анафеме еретиков, то где остановка? С точки зрения церкви еретиками являются лютеране, баптисты, трясуны-пятидесятники. Ну и что? Кого это волнует? Даже лояльные правоверные католики не хотят возрождать старые споры.

— Но людей, несомненно, взволнует, если они узнают, что фильмы — фильмы, на которых они выросли и которые смотрят их дети, — используются маленькой группой заговорщиков как инструмент обращения в свою веру.

Анджелотти горько усмехнулся.

— Вы когда-нибудь замечали, что происходит, если в споре использовать аргумент о заговоре? Все, что вы говорите, автоматически дискредитируется. Почему? Да потому что никто из благонамеренных людей в такие вещи не верит. Слухи о заговорах используются только шарлатанами или чокнутыми, вроде бедняги Розенцвейга. Только произнесите это слово, и вы сразу окажетесь под подозрением. Вы можете себе такое представить — Папа произносит пламенные речи о семисотлетней ереси и при этом ожидает, что его будут воспринимать серьезно? Да он бы стал посмешищем, — Анджелотти сделал добрый глоток коньяка, — Но даже если бы у церкви и хватило духу, то она бы не смогла высказаться свободно.

— Почему?

Лицо Анджелотти помрачнело еще на несколько пунктов.

— Вы и представить себе не можете, как мне тяжело говорить об этом. Мы, конечно же, знаем, что все созданные человечеством институты обречены быть несовершенными. В руках грешных людей ничто не может оставаться непогрешимым. И в то же время разве наш Господь не сказал: «врата ада не одолеют ее»{349} — церковь, Его церковь?

Теперь он, казалось, смотрел куда-то вдаль за моей спиной. В глазах его появился блеск, причиной которого вполне могли оказаться слезы.

— Вот как обстоят дела, мой друг. Слушайте внимательно. Где-то в мире есть коробка. Не очень большая. Размером с небольшой чемодан. Возможно, она покоится в хранилище какого-нибудь швейцарского банка глубоко под Альпами, где переживет даже атомный апокалипсис. По крайней мере, так я это всегда себе представлял. Где именно спрятана коробка — величайшая тайна нашего времени. Есть еще только одна тайна, приближающаяся по важности к этой: у кого хранятся ключи от коробки? Я говорю «ключи», но, может, это всего один ключ. Возможно, есть только один человек, который способен найти ключ и открыть коробку. Но кто он такой — тайна за семью печатями, и рядовые сироты хранят ее так фанатично, что скорее умрут все до последнего, чем назовут его имя.

— И что же в этой коробке?

Здесь Анджелотти тяжело сглотнул, словно у него ком встал в горле, заперев все слова.

— Стыд. Грязь. Разврат. Нравственный ужас. Какую форму принимает ужас? По большей части форму цифр. Сплошных цифр. Суммы денег. Номера счетов. Депозиты. Квитки от чеков. Платежи. Вклады. Ценные бумаги. Бонды. Займы. Долги. Эти цифры сопровождаются именами, датами, сообщениями о встречах, соглашениях, сделках. А также протоколы судебных заседаний, аффидевиты, признания на смертном одре, отчеты всевозможных следователей. Какая-то часть этих материалов очень стара, пожелтела от возраста. Но я предположил бы, что теперь там есть и более современные виды документов. Фотографии, ксерокопии, магнитофонные ленты.

Он замолчал, чтобы понять, как я реагирую на это. Я отвечал ему полным недоумением, совершенно не понимая, что он имеет в виду. Он налил себе еще коньяка и продолжил.

— Римская церковь — богатая организация. Это известно всему миру. Но насколько она богата, каковы источники этого богатства, и в каких целях оно используется — вот этого мир не знает. Эти сведения Церковь хранит куда как тщательнее, чем тайну исповеди. Но эти усилия не увенчались успехом. Сироты знают. Да, они работали тонко и довели дело до конца, на протяжении многих веков, документируя невидимые финансы Ватикана. В этой коробке можно найти бумаги, относящиеся к сделкам папства с домом Фуггеров{350} до отплытия Колумба в Новый Свет. Сговор с венецианским дожем во времена скандального Четвертого крестового похода{351}. Махинации с сарацинскими ростовщиками и мусульманскими монархами. И чтобы не забыть то, как распорядился Ватикан богатствами тамплиеров, — все это тоже там. Гнусность, не поддающаяся описанию. Дела на грани предательства веры. Да, но как давно это было. Сегодня такие загадочные материи представляют разве что антикварный интерес. Но в той коробке есть и более современные документы, и не менее гнусные. Куда уж гнуснее. Хуже, чем просто противозаконные. Деяния такие омерзительные, что для них даже не придумано кары в законах. Чтобы скрыть такие вещи, идут на убийство. Прибыльные вложения в самые отталкивающие предприятия. Деньги, заплаченные убийцам, головорезам, душегубам. Драгоценности, взятые в залог у самых кровавых режимов на планете. Займы правительствам, которые под их обеспечение дают золото, выплавленное из зубных коронок. Вы меня понимаете?

— Я не католик, — напомнил ему я, — и такие вещи меня не особо трогают. Но, откровенно говоря, я потрясен. Вы хотите сказать, что все это — правда?

— Ватиканские власти, конечно, большую часть этого начнут оспаривать. Но я вас уверяю, Джон, даже если одно обвинение из десяти истинно, то и этого вполне достаточно. Достаточно, чтобы католическая церковь не отмылась до конца времен. И есть все основания считать, что истинно не только каждое десятое обвинение, а гораздо больше. А может, и все. Подумайте о множестве веков, когда церковь накапливала богатство и могущество. Кто контролирует это богатство и могущество? Святая курия, действующая под покровом нерушимой тайны, камарилья безликих мужей, которые сами себе закон. А вы знаете, какого рода люди процветают в такой среде? Я встречался с ними, видел их в непринужденной обстановке, слушал их сплетни и рассуждения — нередко в пьяном виде. Соедините всего лишь две эти вещи — огромное могущество и абсолютную тайну, — и перед вами врата ада внутри церкви Христовой! Да, но выясняется, что тайна вовсе не была абсолютной. Нашлись и такие, кто оказался более коварным, более жестоким, чем беспринципные князья церкви. Иерархи другой церкви, извечные соперники, снедаемые безграничной ненавистью, готовые работать с безграничным терпением. Да, сироты проникли в sanctum sanctorum[53], где действовали с холодной, методичной яростью муравьев — они копали глубоко, собирали каждую крохотную частичку ватиканских мерзостей, сохраняли каждую крупицу испражнений. Потому что они знали — только это и сможет спасти их от уничтожения в тот день, когда Рим снова назовет их настоящим именем. Так почему же церковь не нанесет удар по своему ненавистному врагу? Да потому, мой друг, что этот враг, говоря прямо, имеет на нас компромат. Одно грозное слово папского престола, и сироты погребут собор Святого Петра под лавиной грязи — грязи, произведенной самим Ватиканом.