Звезды смотрят вниз - Арчибальд Джозеф Кронин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Выпейте это, Артур, тогда скорее уснете.
Значит, Лаура уже вернулась! Как она добра к нему!
Поднявшись на локте, он выпил принесенную ею чашку горячего бульона. Лаура сидела подле него на краю кровати, и от ее присутствия все в этой тихой комнате стало как-то реальнее. Ее руки, державшие перед ним поднос, были белы и нежны. Артур раньше был невысокого мнения о Лауре и не особенно любил ее. Теперь же он был подавлен ее добротой. Он вдруг заплакал от благодарности:
– К чему вы возитесь со мной, Лаура?
– На вашем месте я бы не огорчалась, Артур, право, – сказала Лаура. – Все обойдется.
Она взяла от него пустую чашку, поставила ее на поднос и хотела подняться.
Но Артур протянул руки и уцепился за нее, как ребенок, который боится, что его оставят одного:
– Не уходите от меня, Лаура.
– Хорошо.
Она снова села, поставила поднос на столик у кровати, тихонько стала гладить его по голове.
Он всхлипнул, потом судорожно зарыдал. Он припал к Лауре. Лежать так, зарывшись лицом в ее мягкие колени, было невообразимо отрадно – блаженное ощущение, словно теплое молоко, разлилось по всему его телу.
– Лаура, – шепнул он. – Лаура!
В ней вдруг вспыхнула страстная нежность. Его поза, эта жажда утешения, тяжесть его головы, прижавшейся к ее бедрам, разбудили в ней какое-то дикое томление. Застывшим взглядом смотрела она прямо перед собой и вдруг увидела в зеркале, висевшем напротив, свое лицо. И сразу наступила реакция. «Нет, только не это! – сказала она себе яростно. – Нет, этого я не хочу!» Она снова опустила глаза на Артура. Обессиленный, он больше не плакал и уже дремал; губы его были полуоткрыты, на лице выражение беспомощной, беззащитной покорности. Она ясно видела раны в этом сердце. Безграничная печаль была в вяло опущенных веках, в его узком и точно срезанном подбородке.
За окном перестали петь дрозды, и предвечерняя мгла вползла в комнату.
А Лаура все сидела, поддерживая голову Артура, хотя он давно спал. Выражение ее лица было трогательно-прекрасно.
XXI
Две недели пролежал Артур больной в доме Тодда, так ослабев, что не в силах был встать.
Доктор, приглашенный Лаурой, напугал ее предположением, что это злокачественная анемия. Доктор Добби, живший в доме № 1 по Колледж-роу, был своим человеком в семье Тоддов, история Артура была ему известна, и поэтому он вел себя с большим тактом и предупредительностью. Он сделал несколько исследований крови и лечил Артура подкожными впрыскиваниями марганца. Но выздоровлением своим Артур был обязан не столько доктору, сколько Лауре. В заботах о нем она проявила редкое качество – страстную самоотверженность. Она заперла дом в «Хиллтопе» и посвятила все свое время уходу за Артуром: стряпала для него, читала ему вслух, а то и просто молчаливым товарищем сидела у его постели. Странное поведение со стороны женщины, раньше такой безучастной, так явно поглощенной собой! Может быть, она видела в этом искупление, неожиданно посланную судьбой спасительную соломинку, за которую она ухватилась в жадном желании доказать себе, что в ней есть все же кое-что хорошее. И потому каждый шаг Артура на пути к выздоровлению, каждое его слово благодарности делали ее счастливой. Залечивая его раны, она залечивала и свою.
Отец ее ни во что не вмешивался. Не в характере Адама Тодда было мешать другим. К тому же он жалел Артура, который так несчастливо для себя пытался плыть против течения. Два раза в день Тодд приходил в комнату больного, становился у постели, неловко пытался поддерживать разговор, умолкал, откашливался и, стараясь быть непринужденным, балансировал то на одной ноге, то на другой, как старый и порядком одряхлевший реполов. Его явные старания избегать опасных тем – упоминаний о «Нептуне», о войне, о Гетти, обо всем, что могло бы взволновать Артура, – были трогательны и комичны. И, бочком пробираясь к двери, он всегда в заключение говорил:
– Спешить незачем, мальчик. Ты можешь оставаться здесь столько, сколько тебе понадобится.
Артур понемногу поправлялся, стал выходить из своей комнаты, а затем и совершать небольшие прогулки с Лаурой. Они избегали людных мест и обыкновенно ходили на Таун-Моор, высоко расположенный участок открытого парка, откуда в ясную погоду видны были Оттербернские холмы. Артур, собственно, еще не сознавал, как многим он обязан Лауре, но иногда он в неожиданном порыве говорил ей:
– Как вы добры ко мне, Лаура!
– Пустяки, – отвечала она неизменно.
Как-то раз, в прохладное и ясное утро, они во время прогулки на несколько минут присели отдохнуть на скамейке в самой высокой части парка.
– Не знаю, что бы я делал без вас, – сказал Артур со вздохом. – Покатился бы, верно, вниз по наклонной плоскости. Морально, конечно. Вы не знаете, Лаура, какое бывает искушение махнуть на все рукой.
Лаура не отвечала.
– Но теперь у меня такое чувство, словно вы опять собрали и склеили меня и сделали из меня что-то похожее на человека. Теперь я чувствую, что некоторые вещи мне уже не страшны. Однако это несправедливо: из нашей встречи пользу извлек только я, вы же ничего не получаете взамен.
– Вы так думаете? – отвечала Лаура странным тоном.
Подставляя лицо свежему ветру, Артур всматривался в ее бледный строгий профиль, в спокойную неподвижность ее позы.
– Знаете, Лаура, кого вы мне напоминаете? – сказал он вдруг. – Одну из рафаэлевских мадонн, которую я видел в какой-то книге у нас дома.
Лаура покраснела – сильно, мучительно, и лицо ее внезапно исказилось.
– Не говорите глупостей, – бросила она резко и, встав, торопливо ушла.
Артур смотрел ей вслед в замешательстве, потом тоже поднялся и пошел за ней.
Когда силы вернулись к Артуру, он был уже в состоянии подумать об отце, о Слискейле и о возвращении домой. Вернуться туда было необходимо, этого требовало его мужское достоинство. Робость и мечтательность были у него в крови, но серьезное решение принято – и это придавало ему мужества.
К тому же тюрьма его закалила, обострила ненависть ко всякой несправедливости и неправде – ненависть, которой он теперь только и жил.
Однажды вечером, на исходе третьей недели, они с Лаурой, по обыкновению, играли после ужина в безик. Артур собрал свои карты и вдруг без всякого предупреждения объявил:
– Мне скоро придется ехать
