Рим. Роман о древнем городе - Стивен Сейлор

Внук взял у деда тяжелый серебряный кружок и стал рассматривать его с большим интересом.

– О, дедушка, это Виктория, победа. Она изображена в профиль, с обнаженной грудью, за спиной у нее крылья, в руках венец. Но кое-что мне непонятно… Вот это что такое?

– Пальмовая ветвь, – пояснил Луций. – По берегам Нила пальм сколько угодно, они растут там сами собой.

Мальчик перевернул монету.

– А кто этот малый с ниспадающей бородой?

– Не кто иной, как царь богов Юпитер.

– Но у него бараньи рога!

– Это Юпитер Амон, то его воплощение, которое чтут в Египте. Александрийцы, говорящие по-гречески, называют его Зевс-Амон. Культ Зевса-Амона установил Александр Великий, а распространил его военачальник Птолемей, унаследовавший Египет. Тот самый Птолемей, который основал династию, правившую в Египте почти три столетия и закончившуюся на Клеопатре.

– И… она не была блудницей?

Мальчик пребывал в сомнениях.

– Ее враги в Риме называли царицу так при жизни, а уж сейчас, по прошествии столь долгого времени после ее смерти, в это, кажется, поверили все. Но Цезарь о ней так не думал. И Антоний тоже. Клеопатра считала себя воплощением богини Исиды. Женщина куда серьезнее относится к плотским связям, если верит, что их последствием может стать появление из ее утробы бога или богини.

– Но как бы то ни было, она лишилась всего. Пала сама и увлекла с собой Антония, верно?

Луций кивнул:

– Антоний с Клеопатрой собрали огромный флот и отправились в Грецию, чтобы дать бой императору. Я остался в Сирене, в ожидании новостей. Морское сражение состоялось у мыса Акций и закончилось победой императорского флота, которым командовал Марк Агриппа. С этим поражением для Антония и Клеопатры все было кончено, и все это понимали. Антоний послал мне отчаянное письмо, сообщая о намерении явиться в Сирену за моими войсками.

– Ну и что было дальше?

Лицо Луция помрачнело.

– Я убил его посланцев, а Антонию сообщил, что в Сирене его не примут. Видишь ли, я наконец прислушался к голосу рассудка. Для меня было очевидно, что боги на стороне императора и всегда были на его стороне. После столь явного знамения только нечестивец и богохульник может продолжать противиться богам.

Мальчик кивнул, словно понимая назидательный смысл этой истории и признавая, что его дед поступил разумно. А вот взгляд Луция оставался мрачным.

– Антоний и Клеопатра отступили в Александрию дожидаться конца. Ходили толки, будто те последние месяцы они провели, предаваясь всем, даже самым немыслимым, наслаждениям и порокам. Возможно, что эти слухи не более чем добавление ко всему злословию, но, на мой взгляд, в этом может содержаться и толика правды. Эта чета и впрямь имела склонность к разгульным пиршествам, мне ли не знать! Кроме того, Клеопатру обвиняли и в том, что она испытывала на рабах действие различных ядов, желая узнать, от какого из них смерть наименее мучительна. Так или иначе, когда император вторгся в Египет и последняя надежда была потеряна, Антоний бросился на свой меч. Но Клеопатра…

– Ну, дедушка! Что случилось с Клеопатрой? Ты был в Александрии, когда…

– Да, я был там. Император Октавий настоял, чтобы я сопровождал его. Он хотел доставить Клеопатру в Рим, чтобы она стала украшением его триумфа. Но у царицы были другие планы.

Много ли может он рассказать внуку? Уж во всяком случае, не все. Всего не расскажешь никому.

Антоний был мертв, воинство Клеопатры развеялось, как дым на ветру. Занятый войсками Октавия город Александрия затаил дыхание. Царица оставалась на территории дворца, укрывшись вместе с двумя служанками в особой камере, в которую можно было попасть лишь по веревке, пропущенной через люк внизу. Бежать она не могла, но и захватить ее в плен было невозможно.

Вызванный Октавием Луций предстал перед ним на террасе, откуда открывался великолепный вид на море и знаменитый маяк. Император отмахнулся от приветствия и сразу перешел к делу.

– Родич, ты был тесно связан с царицей. Она тебя знает и доверяет тебе.

– Больше не доверяет. Я предал ее.

– Даже при этом у тебя больше шансов уговорить ее покинуть это убежище, чем у меня. Клеопатра нужна мне живой, а не мертвой. Отправляйся к ней. Разговори ее – говори об Антонии, о добрых старых днях, о чем хочешь. Постарайся взволновать ее, растрогать. А когда вернешь ее доверие, скажи все, что хочешь, лишь бы уговорить ее сдаться мне. Обещай, что я буду обращаться с ней со всем почтением, подобающим ее сану и происхождению. Она должна будет появиться в моей процессии, но я ничем не позволю себе унизить ее достоинство.

– Это правда?

Октавий рассмеялся:

– Конечно нет. Я намерен увидеть ее полностью сломленной и униженной до того, как она умрет. Рим не признает ничего меньшего, чем полное уничтожение египетской блудницы. Ее будут насиловать, избивать, держать в цепях, морить голодом и пытать. Когда люди увидят ее нагой, ползущей следом за моей колесницей, они будут удивляться тому, как этой жалкой твари удалось совратить такого великого мужа, как Антоний. А затем она будет удушена в Туллиануме, но не раньше чем увидит, как мальчишку Цезариона убьют на ее глазах.

– Но ему только четырнадцать.

– Да, и пятнадцать уже не исполнится.

Выбора у Луция не было. Не оставалось ничего, кроме как согласиться стать посланцем Октавия.

Через люк, шепотом, он переговорил со служанками царицы Гермионой и Ирас. Клеопатра согласилась увидеться с ним на следующий день, но только если он явится один и никаких других римлян не будет.

Луций прибыл точно в назначенное время и доставил царице подарок. Она очень просила прислать ей смокв, и корзина, поднятая на веревке в люк, была полна сочных, свежих плодов, уложенных на подстилку из фиговых листьев. Ирас приняла корзину. Спустя мгновение Гермиона снова сбросила веревку, и Луций смог подняться в камеру.

Он ожидал увидеть трех женщин, запертых в жалкой, тесной темнице, но помещение выглядело великолепно. Маленькие отверстия под потолком пропускали внутрь солнечные лучи. Над полом из черного мрамора вздымались колонны из красного гранита, а стены покрывала яркая роспись. Клеопатра восседала на троне, выполненном в виде грифа с распростертыми крыльями и отделанном серебром, золотом и лазуритом. Чело ее венчала диадема в виде золотой кобры с поднятой головой, платье было усыпано драгоценными камнями. Ирас сидела у ее ног с корзиной смокв.

– Ты не изменила своего решения, твое величество? – спросил Луций.

– Уже слишком поздно, – ответила Клеопатра. В одной руке она держала смокву.

На ее запястье были видны две точки – след укуса змеи, которую Луций сам получил от одного из остававшихся на свободе людей царицы и передал ей, спрятав в корзине с фруктами.

– Встретившись с Антонием на Елисейских полях, я непременно расскажу ему о той милости, которую ты мне оказал.

Веки ее дрогнули и опустились, голова свесилась набок. Смоква выпала из разжавшихся пальцев.

Глаза Луция наполнились слезами.

– Это был достойный конец? Такой, какого заслуживала ваша госпожа? – требовательно спросил он служанок.

Ирас не ответила, ибо уже последовала за своей царицей в царство мертвых. Гермиона, в которой еще теплилась искра жизни, использовала уходящие силы, чтобы поправить на голове Клеопатры венец – царица и в смерти осталась царицей.

– То была достойная смерть, – выдохнула она. – Такая, какая подобает последней наследнице фараонов.

Луций не сдержал рыданий, однако это продолжалось недолго. Усилием воли он подавил плач, утер слезы и отправился к Октавию, чтобы сообщить ему печальную новость.

– Царица умерла от укуса змеи, – ответил Луций внуку, не вдаваясь в детали. – Император хотел, чтобы она стала одним из трофеев его триумфальных подвигов, но Клеопатра лишила его этой радости.

– Говорят, что и без нее то был величайший триумф всех времен, – заметил мальчик.

– Так оно и было. Пышный триумф, грандиозный. В тот день мой родич Гай, который был рожден Октавием, но стал Цезарем, принял еще и имя Август, дабы обозначить свое восхождение к божественному статусу. Весь мир должен был увидеть, что император достоин поклонения – не как царь, но как земной бог.

Луций окинул статую Клеопатры долгим взглядом, а потом взял внука за руку и повел дальше.

Когда они выходили их храма Венеры, по площади прокатилась волна возбуждения.

– Император! – раздавались возгласы. – Император!

Появились носилки, богато изукрашенные пурпуром и золотом и окруженные целой армией сопровождающих. Толпа раздалась в благоговейном трепете, созерцая откинувшегося на пурпурные подушки Августа. Для Луция, несмотря на двойной подбородок, морщины и другие признаки возраста, Октавий оставался тем дерзким, зеленым юнцом, который бесстрашно заявил свои притязания на наследие Цезаря и, подобно урагану, устремился к величию, сметая на пути все преграды и никогда не озираясь назад.