К востоку от Эдема - Джон Стейнбек

Кейл тоже присел. Адам не обратил на него внимания. Он был целиком занят своими мыслями.

— Это же естественно, когда человек хочет, чтобы его сын добился успеха, — продолжал Адам. — И вообще мне, наверное, виднее.

В комнату заглянул Ли.

— Кухонные весы неправильны, — объявил он. — Блюдо будет готово раньше, чем указано в рецептурной таблице. Боюсь, в индейке нет восемнадцати фунтов.

— Ничего, держи пока на медленном огне, — отозвался Адам и продолжал, обращаясь к Арону: — Сэм Гамильтон это предвидел. Помню, он говорил, что время универсальных умов кончилось. Запас знаний так велик, что ни один человек не в состоянии овладеть ими. Приходит пора, когда каждый ученый будет знать только крошечную область, зато досконально.

— Да, он говорил это, — заметил Ли, стоя в дверях, но говорил с сожалением. Не нравилось ему это.

— Разве? — сказал Адам.

Ли ступил в комнату. В правой руке он держал большую соусную ложку, подставив под неё левую горсть, чтобы не капало на ковер. Но войдя в гостиную, он забыл о предосторожности и начал размахивать ложкой, роняя капли жира на пол.

— Вы вот спросили, и я тоже засомневался, — говорил он. — То ли он огорчался из-за этого, то ли я ему свое отношение приписываю.

— Чего ты так разволновался? — сказал Адам. Словом нельзя обменяться сразу на свой счет принимаешь.

— Может быть, не наука стала большой, а человек — маленьким? — горячился Ли. — Люди падают на колени перед атомом, а душа у них при этом разве уменьшается до размеров атома? Может быть, узкий специалист-это просто трус, который боится высунуться из своей скорлупы? Он дальше своего участка ничего не видит, а за забором-то — целый мир!

— Мы же о другом говорим, — возразил Адам. — Только о том, как на жизнь заработать.

— На жизнь заработать, деньги заработать, — возбужденно продолжал Ли. Деньги заработать — легче легкого, если тебе только деньги нужны. Но людям не деньги нужны. Большинству роскошь подавай, преклонение, власть…

— Хорошо, ты что — против учения в колледже возражаешь? Мы же только о колледже говорим.

— Прошу прощения, — сказал Ли. — Вы правы, я в самом деле чересчур разволновался. Нет, я не возражаю против учения в колледже. При условии, что колледж — это то место, где человек обретает связь с миром. Станфорд — это то место, Арон?

— Не знаю, — задумчиво откликнулся тот.

На кухне что-то зашипело.

— Боже ты мой! — воскликнул Ли. — Проклятые потроха убежали. — И стремглав кинулся из гостиной.

Адам тепло посмотрел ему вслед.

— До чего замечательный человек. И друг замечательный.

— Хорошо, если бы он до ста лет прожил, — сказал Арон.

— Откуда ты анаешь? — фыркнул Адам. — Может, ему уже сто?

— Как дела на холодильной фабрике, отец? — спросил Кейл.

— Неплохо. Вполне себя окупает да и прибыль кое-какую дает.

— Я кое-что придумал, чтобы она настоящий доход приносила.

— Не будем сегодня о делах, — сразу же возразил Адам. — Отложим на понедельник, ладно?.. А знаете, продолжал он, — до чего же хорошее у меня сегодня настроение. Давно такого не было. Такое чувство, будто… как бы сказать… будто исполнились все мои желания. Может, просто выспался как следует, и душ подбодрил. А, может, оттого, что мы все вместе и в доме покой. — Он улыбнулся Арону: — Мы и не знали, что будем так скучать без тебя.

— Я тоже скучал, — признался Арон. — Первые дни вообще казалось, что умру без вас.

Вошла запыхавшаяся Абра. Щеки у неё порозовели, глаза радостно сияли.

— Видели? — воскликнула она. — На Бычьей горе — снег.

— Я тоже заметил, — сказал Адам. — Говорят, это обещает удачный год. А удача никогда не помешает.

— Я дома едва притронулась к еде, — заявила Абра. — Берегла аппетит.

Ли церемонно извинялся за то, что обед получился не такой, как хотелось бы. Он бранил газовую плиту, которая жарит не так, как дровяная. Ругал новую породу индеек, у которой нет чего-то такого, чем славилась индюшатина в прежние времена, но его дружно перебили, сказав, что он ведет себя, как старая хозяйка, напрашивающаяся на похвалу, и он засмеялся вместе со всеми.

Когда был подан грушевый пудинг, Адам открыл шампанское. Настал торжественный миг. За столом воцарился дух изысканной вежливости и доброжелательности. Всем хотелось сказать тост. По очереди выпили за здоровье каждого, а Адам даже произнес небольшой спич в честь Абры.

Глаза её сияли. Арон под столом пожал её руку. Вино успокаивающе подействовало на Кейла, и он перестал нервничать из-за подарка. Покончив с пудингом, Адам сказал:

— Такого замечательного Дня благодарения я просто не помню.

Кейл достал из кармана пиджака пакет, перевязанный красной тесьмой, и положил его перед отцом.

— Что это? — спросил тот.

— Подарок.

Адам был доволен.

— Не Рождество, а смотри-ка — подарок. Интересно, что это может быть?

— Носовой платок, — сказала Абра.

Адам снял тесьму, развернул бумагу и в изумлении уставился на деньги.

— Что это? — спросила Абра и привстала посмотреть. Арон тоже нагнулся вперед. В дверях напрасно старался сохранить спокойствие на лице Ли. Он кинул на Кейла быстрый взгляд и увидел в его глазах ликующее торжество.

Медленно, словно нехотя, Адам развернул банкноты веером.

— Что это?.. — будто откуда-то издалека донесся его голос и оборвался.

Кейл судорожно сглотнул.

— Это тебе… я заработал… ты так много потерял на салате…

Адам тяжело поднял голову.

— Заработал? И каким же образом?

— Мистер Гамильтон… мы вместе… на фасоли, — выжал из себя Кейл и торопливо продолжал: — Мы заплатили по пяти центов под будущий урожай, а когда цены подскочили… Тут пятнадцать тысяч… это тебе.

Адам выровнял банкноты, завернул их в папиросную бумагу и вопросительно поглядел на Ли. Кейл чувствовал, что надвигается беда, вот-вот случится что-то непоправимое, и ему стало нехорошо. Отцовский голос сказал:

— Ты должен их вернуть.

Тоже словно издали Кейл услышал собственный голос:

— Вернуть? Кому?

— Тем, у кого получил.

— Британской закупочной компании? Как же они обратно возьмут? Они всем за фасоль по двенадцать с половиной центов платят.

— Верни фермерам, которых ты ограбил.

— Никого мы не грабили! — воскликнул Кейл. — Мы же на два цента больше рыночной цены за каждый фунт платили. — У него было такое ощущение, будто он повис в воздухе, а время медленно обтекает его.

Отец долго молчал, потом заговорил — тяжело, с остановками:

— Я отбираю таких, как ты, в армию. Ставлю свою подпись, и они идут на войну. Одни гибнут, другие останутся без рук без ног. Вряд ли кто вернется целый и невредимый. Сын, неужели ты думаешь, что я мог бы наживаться на их жизнях?

— Я сделал это ради тебя, — сказал Кейл. — Я хотел вернуть тебе то, что ты потерял.

— Нет, Кейл, мне не нужны деньги. А что до истории с салатом — не ради наживы я её затеял. Это было вроде игры… мне хотелось посмотреть, можно ли перевозить салат на большие расстояния. Затеял игру и проиграл, вот и все.

Кейл смотрел прямо перед собой. Он чувствовал, что под взглядами Ли, Арона и Абры у него краснеют щеки, но не мог оторвать глаз от шевелящихся отцовских губ.

— Мне приятно, что ты решил сделать мне подарок. Спасибо тебе, сын, что ты подумал…

— Я уберу, я сохраню их для тебя, — перебил его Кейл.

— Нет, я никогда не возьму эти деньги. Я был бы счастлив, если бы ты подарил мне… ну, например, то, чем гордится твой брат, — увлеченность делом, радость от своих успехов. Деньги, даже честные деньги, не идут ни в какое сравнение с такими вещами. — Лоб у Адама разгладился, он добавил: — Ты рассердился на меня, сын? Не надо. Живи правильно — это будет мне самый дорогой подарок. Я буду беречь его.

Кейл чувствовал, что задыхается, во рту было горько, по лбу струится пот. Он вскочил и, опрокинув стул, выбежал из гостиной, сдерживая рыдания.

— Не сердись, сын! — крикнул Адам вдогонку.

Никто не полез утешать Кейла. Он сидел у себя за столом, подперев голову руками. Он думал, что вот-вот расплачется, но глаза его оставались сухими. Ему было бы легче от слез, но они будто испарялись от раскаленного чугуна, который заливал ему голову.

Немного погодя Кейл отдышался и почувствовал, как потихоньку, словно украдкой, зашевелились в мозгу нехорошие мысли. Сделав усилие, он вытеснил их в дальний угол сознания, однако и там, в глубине, они продолжали свою коварную работу. Кейл оборонялся от них как мог, но ненависть разливалась по всему телу, отравляя каждый его нерв и каждую клеточку. Он со страхом чувствовал, что теряет самообладание.

Потом настал момент, когда он перестал владеть собой, но и страх тоже прошел, и, превозмогая боль, торжествующе вспыхнул мозг. Рука Кейла потянулась к карандашу и сама собой начала выписывать на блокноте тугие спиральки. Когда часом позже в комнату вошел Ли, бумага была сплошь изрисована спиральками, десятки и десятки — одна другой меньше. Кейл даже головы не поднял.