Сторож брату своему - Ксения Медведевич

– Скольких ты отправил за девушкой, о купец? – быстро спросил начальник тайной стражи.

У Новуфеля, занимавшегося в числе прочего откупом и сбором налогов, содержалась чуть ли не целая армия айяров. И этих айяров дурак наверняка отправил в дом, где содержались выжившие в бою сумеречники. Где тот дом, содержалось в строжайшем секрете, но Новуфель об этом явно прознал. Абу аль-Хайр даже не решался предположить, за сколько Хусайн мог продать купчине эту тайну.

– Да пятнадцать лучших айяров. Ох, головорезы, как бы не помяли красавицу…

Абу аль-Хайр резко встал. В голове качнулась, как сырой желток, боль, но сейчас было не до нее.

– Ошибаетесь, почтеннейший. Ваши люди уже мертвы.

Толстобрюхие, зеббом думающие мерзавцы. Они угробили кучу народу.

И спугнули – нерегиля – халифа Аммара!!!..

Отерев морось чужой крови с лица, Амаргин втянул носом воздух и сказал:

– Время прощаться… Стрелок.

Спешились.

Безлюдный перекресток в вымершем предместье заливало солнце. Толстые глинобитные заборы скалились прорехами в глине, сквозь проплешины, как ребра, проступала тростниковая сетка. На жаре грязюка схватывалась коркой, но ноги все равно проваливались по щиколотку. Кони качали мордами и звенели кольцами уздечек.

Обнялись.

– Прощай.

– Прощай, Амина.

Лаонцы подходили, хлюпая сапогами, по очереди.

– Прощай, Стрелок.

– Прощай, Финна.

В свертке за ее спиной завозилось и запищало.

– Вам… пора.

Уже в седле, Амаргин дернул себя за косичку и хмуро спросил:

– Может, махнешь с нами хотя бы до границы?

– Нет, – покачал головой Тарег. – Скрываться лучше всего на открытом месте. Я поеду обратно в Медину. А пока они будут обшаривать окрестные оазисы, разживусь припасами и… ну там видно будет.

– Как знаешь, Стрелок.

– Прощай.

– Прощай.

Отъехав приличное расстояние – чтобы не закидать грязью из-под копыт – лаонцы приняли в галоп.

Через мгновение Тарег остался на перекрестке один. На пару с плотным хадбаном гнедой – как у всех хадбанов – масти. Лошадь шумно фыркнула и пихнулась мордой в плечо, требуя яблоко из-за пазухи.

Нерегиль протянул яблоко на раскрытой ладони и долго смотрел, как хадбан хрупает, пуская слюни по кольцам мундштука.

– Ты Фуфел какой-то, а не боевой конь, – решился Тарег, наконец, на имя. – Ты на иноходь сбиваешься, горе толстозадое. А я тебе не дама, на иноходце ездить. Ладно, Фуфел, поехали в город. Поищем кой-кого.

А Сестры, ежели у них есть к князю Полдореа дело, и сами его отыщут. «Сам догадайся», – сказала Узза. «Сам догадайся», – сказала Манат.

Ну что ж. Скоро, Тарег, ты узнаешь, жить тебе или умереть.

Помахивая стриженым хвостом, хадбан степенно пошел вверх по улице. Сумеречник на его спине устало покачивался в седле, откинув спину и свесив свободную руку. Рукоять меча поблескивала у него над плечом – клинок самийа на чужеземный манер закинул за спину. Впрочем, и меч-то был фиранги, чужой – прямой и длинный, как прут погонщика.

Сумеречник не оглянулся на пустой перекресток.

А между тем не такой уж он был и пустой.

За удаляющимся всадником внимательно наблюдали выстроившиеся в ряд три черные собаки с большими, красными, светящимися глазами.

Лайс метался вокруг достархана, то и дело вытирая о халат руки и бестолково приговаривая:

– Ну вот и хорошо… Вот и ладненько… жнаешь, Рами, как у нас говорят: человек родится не хуже собаки, да…

За стеной зашаркали и позвали:

– Э, господин, подавать, что ль, ляган с бараниной, а?

– Это рабыня, рабыня черная, – оправдываясь, затеребил руками Лайс. – Приличий не жнает, овца, лезет прям в комнату… Давай, давай, тащи там, чего! – замахал он ей рукавом. – Иди давай!

И, отдуваясь, плюхнулся напротив:

– Выпьешь?

– Ты уже спрашивал.

– Да, да, чево это я… Так выпьешь?

– Да.

Лайс вскочил за кувшином – тот стоял охлаждался в выступе окна.

Разливая по пиалам, бедуин снова забормотал:

– Вот видишь, как хорошо… и ты жив, и я жив, ну а дальше сам жнаешь как, кому день, кому ночь… Умер, говоришь, штарый Юсуф?

– Умер.

– И Аллиль?

– И Аллиль.

– Да, жалко…

– И Лейте.

– Эх, жнаешь, как у нас говорят: халиф умер, а мы живы. Вот так-то, Рами. Ну давай выпьем, да проштит нас Всевышний…

Поднося пиалу ко рту, он прикрывал ее ладонью – сквозь ладонь Всевышний не видит, обычно приговаривали ашшариты, готовясь напиться.

Шаркая разношенными шлепанцами, вошла черная рабыня. Недовольно сопя, чуть не грохнула на скатерть здоровое глиняное блюдо с бараниной и луком-пореем.

– Лепешки давай неси, овца! – гаркнул Лайс.

Бурча и посапывая, женщина уплелась из комнаты. Она действительно ходила без маски-бирги и без платка, только на голове повязан был по обыкновению зинджей высокий белый тюрбан.

Откуда-то из глубины дома донесся женский мягкий голос и смех мальчика.

Потупившись, Лайс потер нос.

– Я смотрю, ты женился, – заметил Тарег.

Разговор, конечно, неприличный, но, в конце концов, это объясняло, почему нерегиль постучался в этот дом на окраине и обнаружил там Лайса. И кем – хозяином. Гоголем, господином, покрикивающим покровителем стайки испуганных детей и женщин. Тех самых, что пытались уйти на запад перед карматским налетом, а дошли только до рыночной площади. Наверное, из внутренних комнат слышался голос той самой молодой женщины и того самого мальчика в красной рубашке. Лайс должен был отвести их с площади сюда, домой – под страхом Последнего Суда.

– Вот, да, – покивал бедуин. – А что, не все ж по пустыне мотаться. А тут вот, до дома ее довел, да… Всё как ты велел, Стрелок! А она мне: куда тебе теперь, оставайся. Ну и вот…

– Понятно, – вздохнул Тарег.

Действительно, понятно. Ее мужчины остались на рыночной площади. И молодая вдова взяла себе мужа – не ахти какого, но все ж таки мужчину. По нынешним временам, это самое главное – мужчина в доме. Неспокойные нынче времена. Налет, рассказал Лайс, они пережили в Гамама-альхибе. Ух, натерпелись, жаловался бедуин, и выли там наверху, и грохотали, оченно страшно было, прямо до усрачки. Одна радость, делился бедуин счастьем, дом не пограбили.

Строго кивнул:

– Ну давай еще по одной.

Заглотив все финиковое вино, что оставалось в чашке, утер губы рукавом, покопался в блюде с бараниной. Прожевал, подумал. И вдруг просиял:

– Ай, шайтан, вот память! Ай, забыл, а все ведь ходил помнил, говорил себе: вот вернется Рами… или Юсуф… эх, да будет доволен тобой Всевышний, Юсуф…

Лайс побежал к стенке, откинул свернутые поверх ларя лоскутные одеяла, закопался под поднятой крышкой.

– А вот!

И поднял из сундука стопку исписанной бумаги.

– Я это… сохранил! Старик все носился с бумажками-то, ровно как с сокровищем! Я все думал – встречу, так отдам. Ну так че? Нужно это тебе или я на растопку пущу?

– Сходи на собрание в масджид, – тихо проговорил Тарег. – И отдай мулле. Скажешь: это словарь Юсуфа ибн Тагрибарди ибн Али аз-Захири. Он составил его для потомков, дабы сокровища слов и выражений ашшари не канули в пески времени.

– Пески времени, говоришь? – хмыкнул Лайс, взвешивая на ладони стопку перевязанной обрывком тряпки бумаги.

– Денег дадут, – твердо пообещал Тарег.

– А да? – радостно удивился Лайс.

Подумал-подумал и принялся быстро запеленывать стопку бумаг в одеяло.

– Ну и ладно, жавтра аккурат пятница, как раз и снесу. Ну че, выпьем?..

Разбудили его, тряся за плечо.

– Эй, эй! Господин! Эй!

Тарег вскинулся на суфе.

Женщина отшатнулась назад, придерживая у губ край черного платка.

– Уходите, господин. Прямо сейчас уходите. Я вам вещи в платок завязала.

Сопящая большая тень – не иначе давешняя черная рабыня – плюхнула на суф узел.

– Тут и одежды, и еды я собрала. Уходите.

За решетками ставен серела поздняя ночь.

Стояла тишина.

Нет. Не тишина.

Люди, конечно, не услышали бы.

Но за воротами, на улице, переступали ногами лошади. Легонько позванивали кольчуги, зевали люди.

Эх, Лайс, Лайс…

– Я вас к соседям во двор выведу, господин.

Он подхватил узел:

– Могу я спросить у вас кое-что, госпожа?

Она приобернулась:

– Спрашивайте.

– Почему вы это делаете?

Большие темные глаза долго смотрели поверх края платка.

– Лайс хотел меня изнасиловать и убить. И обокрасть дом. А я ему сказала: я слышала, что говорил тот сумеречник. Тронешь меня – он вернется и тебя порежет. Даже мертвый вернется. И Лайс… видите…

– Вижу. Передайте ему, что, если он вас пальцем тронет, я за ним приду. Из-под земли достану, из ада дотянусь и сердце вырву.

– Я передам. Да хранит вас Всевышний – Он милостивый, прощающий…

Тарег молча наклонил голову. Никаких ответных слов у него не нашлось.