Сторож брату своему - Ксения Медведевич

Следующая стрела выбила гвардейца из третьего ряда, он дернулся и завалился на Тарега, хлюпая пробитым горлом.

За спиной заскрипел лук, у щеки тихо опустился длинный наконечник нацеленной стрелы:

– Стой тихо, братишка…

Тренькнуло, карматский стрелок брыкнул ногами и опрокинулся с кучи. Амина, всхлипнув, опустила лук. Висевший у Тарега в руках человек в последний раз дернулся и обмяк.

– Отнеси его к стене, я встану, – сказала лаонка.

Тяжело отдуваясь, нерегиль потащил беспомощно волочащееся сапогами тело к другим.

Гвардеец лег рядом с Масудом.

Потом рядом с ним положили Лейте. Тарег посмотрел-посмотрел и потянул с Масуда джуббу – прикрыть ей лаонца. Человек лежал с аккуратной сквозной дырой в груди. А Лейте трудно было узнать даже по волосам – вымокли то ли в грязи, то ли в крови, все бурое.

Придерживая себя за стену и скособочась, нерегиль поплелся вниз. Топ, топ, топ. Лесенка, лесенка. Раз ступенька, два ступенька, три ступенька…

На тридцать девятой и сороковой вовсю шла работа.

Аз-Захири сосредоточенно водил кистью по камню.

– Шейх, ты скоро?

Глупый, никчемный вопрос. Сверху донесся натужный рев и грохот. Попер новый ряд, со свежими щитами и копьями.

Еще ниже сидела Финна, молча гладила брюхо.

– Мы скоро, скоро, – тихо, успокаивающе ответила она.

Тарег поковылял обратно наверх.

Непонятно, какая часть ночи, но не утро

– Эй, вы там! Есть среди вас правоверные?

Очень хороший вопрос.

Орали из-за кучи, как из-за рудничного отвала.

– Ну есть! – морщась от боли в сломанной щитовой руке, отозвался Селим.

– Получше ваших есть правоверные, о враг Всевышнего… – пробормотал сидевший рядом с ним Джамаль и высунул от старания язык – он закидывал каиду на плечо петлю перевязи.

Крепко взятая в длинные щепы и повязки рука Селима наконец-то повисла на груди.

– Ф-фух… – выдохнули оба.

– Просим перемирия, дабы достойно забрать тела павших!..

– Перемирия тебе, срань карматская… – забурчал сидевший у стены Абу аль-Хайр и тут же скорчился в гримасе: в голове, видать, снова стрельнуло болью.

Ему еще в первую атаку дэвов перепало башкой об стену – того, кого убило дубиной, выбило из ряда, ибн Сакиб улетел следом, хорошо, голова и шлем ему достались крепкие.

– Согласны, – устало отозвался Селим.

И тоже откинулся спиной к стене.

Они потеряли четырнадцать человек. И двоих сумеречников.

Аллиль лежал на лестнице через два тела от Лейте. С распоротой «невозвратным» копьем грудью. Наконечник у такого копья длинный, как шило, а под ним – два шипа, чтоб выдирать, так с мясом.

Амина сидела у тела мужа и бессмысленно таращилась в пустоту. И медленно, в сотый, сто первый, сто второй раз перебирала шнуры верблюжьей шерсти с того самого копья.

Из-за кучи хмыкнули:

– А вы б сдавались. Взяли мы крепость вашу, взяли.

– Врете, – зло выдохнул Абу аль-Хайр.

– Не врет, – тихо-тихо сказали Тарег с Сенахом.

– Шихна ваш визжал, как свинья, когда мы подвешивали его на столб, – засмеялся невидимый кармат. – А нечего было упираться. Мы предлагали сдаться, так он не сдался. Пришлось примерно всех наказать. Ножиками… – голос сорвался в тихое хихиканье.

Тарег с Сенахом молчали. Ибн Сакиб посмотрел на них – и не стал ни о чем спрашивать.

– А баб, сладких самых, мы оставили, – продолжил, отхихикавшись, голос из-за кучи. – У нас тут в масджиде вашей такое веселье идет – ух…

Это объясняло крики и мелькание огней у портала здания. Как только захлебнулась последняя атака и вокруг подзатихло, топот, крики, женские подвывания и пронзительные вопли быстро полезли в уши.

Так что «веселье» они слушали уже довольно давно. Хотя – что значит «давно»? Какая длинная, однако, ночь…

– Можем вам уступить парочку, у нас их много, – снова захихикало из-за кучи. – А вы муллу-то не позовете? А то нехорошо, без наставления-то и без правильного напутствия… А?..

– Эй! – заорали через площадь от черной, подсвеченной изнутри факелами, оскверненной масджид. – Иди, Шейбуб, твоя очередь!!!..

– Ты бы шел, о незаконнорожденный, – бормотнул про себя Селим, сжимая пальцы на рукояти джамбии. – Ты бы шел…

Из-за торчащей руками кучи трупов никто, тем не менее, не вышел.

Голос затих, и мертвые тела сноровисто, быстро растащили.

Ночь, непонятно, близко ли утро

Площадь мертво молчала. Крики в масджид стихли – давно?

Небесную высоту заволокло тучами, ни одной звезде не проклюнуться.

Огней карматы не жгли.

Тихо.

– Что-то странное. Ушли, что ли?.. – осторожным шепотом поинтересовался кто-то.

– Стоят. Россыпью. В переулках, – тихо отозвался Амаргин.

Ему отпустило грудь, и теперь лаонец, морщась и потирая ушибленное место, стоял и держался за длинную щепку. Щепка торчала из оковки выбитых ворот: оковка осталась, дерево разлетелось в стружку.

– А чего ждут? – не очень любопытно спросил кто-то другой.

Вдалеке все так же гудел пожар, время от времени вспыхивали, как искры, крики.

Черная площадь молчала.

Время вязко текло сквозь пальцы. Отчаянно хотелось спать.

Ночь

Над работающим аз-Захири заботливо держали лампу – юноша, почему-то в джуббе на голое тело.

– Шейх, ты скоро?..

Ночь

Все так же черно. От напряженного всматривания в темноту слезились глаза, все двоилось и расплывалось прозрачными разводами.

От увиденного в хен хотелось блевать. Аль-Лат затейливо метила своих служителей. Кто без руки, кто без ноги, кто без головы – было бы смешно, человек вроде ходит, а вместо головы шевелится пук червей. Но как-то не смеялось. Главное разнообразие творилось во внутренностях: там жили зародыши таких уродцев, подчас цветных, что глаза сразу слезились и жмурились от пересиливающего отвращения.

– Кто-то идет, – тихо, словно боясь спугнуть, проговорил Абу аль-Хайр.

От вылущенной масджид шли – трое.

Как-то одинаково шли.

Пришлось моргнуть и посмотреть вторым зрением.

О, боги, что это?

– Трёшечка, – сжимая руку на рукояти, тихо сказал Амаргин.

И тут же заорал:

– Все сюда! Быстро! Это трёшка!..

Взвившийся, как кобра, Сенах рявкнул:

– Всем людям – вниз! Вниз, я сказал! Стрелок, скажи им!

Оглядываясь на шагающую троицу, они заорали, пихая ашшаритов, как баранов:

– Вниз! Идите вниз!

Люди видели троих человек. Идущих странно в ногу.

– Селим, Абу аль-Хайр, вы не справитесь! Это наш бой, уходите, уходите!..

– Но…

Люди видели троих человек.

– Я сказал – ВНИЗ!!!.. ЗА ПЕЧАТИ!

Когда трёшка вышла на заботливо расчищенное для нее место перед воротами, все подняли щиты на уровень глаз.

Аждахак, пожирая душу, забирает облик. Большой, трехголовый аждахак высасывает жизненные силы вместе с мозгом жертвы – через глазницы. Или разгрызает голову и выедает из нее серо-розовую кашицу, как из треснувшего яйца, – у аждахака длинный сильный язык. Жертва должна быть живой: пустая кровь, даже парная, демона не интересует. Ему нужны желания, воспоминания, страхи – в особенности страхи. И боль. Боль агонии, судороги извивающегося и орущего от невыносимой муки разумного существа – это изысканное блюдо, его свадебный, можно сказать, плов. Трехголовый, а по-простому трёшка, оставляет после себя лежащие в луже мочи и раздавленных экскрементов изломанные трупы, на лица которых нельзя смотреть никому.

Этот аждахак явно побывал в крепости: для смертного зрения он приоделся в гвардейца, обтянутого дорогим шелком купца и совсем молоденького юношу в простом стеганом халатике, возможно невольника этого самого купца.

– Ты что, Каойльн, слепой, что ль? – прошипел Тарег, не отпуская глазами завивающуюся хвостом гадину. – Ты не видел, что у ящерины, что в ворота крепости хлобыстается, три башки, а не одна?.. Ифрита от трёшки отличить не можешь?!

– Этт-то не та ящерина… – с трудом выдавил из себя стоявший за плечом лаонец.

Каойльн немного заикался, но в целом держался молодцом. Да все держались молодцами, только коленки немного дрожали, а так ничего. Да еще Амаргин свирепо бормотал, руганью сдерживая стукающие зубы:

– Развели говна, ублюдки, зверинец наплодили целый сраный и вонючий, сс-сука, в бога ж в душу в мать…

Задыхающуюся божбу лаонца прервало шепелявое шипение.

Тварь натурально осклабила все три крупнозубые, клыкастые морды скелетного вида. Поднялась на длинные, обтекающие серой слизью задние лапы. Слюнявые языки всех трех пастей закачались высоко над их головами.

– Даю обет, – пробормотал Амаргин. – Если выживем и возродим клан – уйду монахом на Золотую гору.

– Куда уйдешь? – глупо переспросил Тарег, поднимая глаза вслед за разматывающимися в высоту шеями.