Полководец - Владимир Карпов

Неудобно говорить о себе, но сказать об одном качестве надо – оно объясняет то, почему я остался жив, побывав в многочисленных опасных вылазках в стан врага. На эту особенность сразу обратил внимание подполковник Корту нов, поставив знак равенства между словами «боксер» и «разведчик». Я действительно до войны был неплохим боксером. Чтобы не быть голословным и самому не хвалить себя, приведу цитату из заметки «Чемпион по боксу», напечатанной в 1940 году в нашей училищной газете:

«…Недавно разыгрывалось первенство по боксу между республиками Средней Азии. Каждая республика выставляла лучших боксеров. Орденоносную республику Узбекистан защищали 8 лучших боксеров, в числе которых был и курсант Карпов В.

Молодой, энергичный, обладающий прекрасной техникой бокса – чемпион САВО В. Карпов с желанием принял участие в розыгрыше первенства.

Он приложил немало усилий, чтобы выйти победителем. Карпов на соревнованиях показал высокое мастерство бокса и провел все матчи без единого поражения. Он отстоял честь училища.

Республиканский комитет ФК при СНК УзССР наградил Карпова В. дипломом «Чемпион Средней Азии в среднем весе» и серебряным жетоном.

Курсант Д. Солоненко».

Почему я счел нужным рассказать об этом читателям? Потому что боксер – это человек, не только умеющий хорошо пользоваться кулаками, но еще и привыкший быстро соображать. На тренировках и в поединках на рингах я был приучен думать быстро. Сохраняя хладнокровие под градом ударов, я в десятые доли секунды рассчитывал, как отбить летящий в меня кулак противника и как самому при этом нанести удар. Вот эти десятые доли секунды, на которые я опережал в мышлении во время войны врагов в критических, экстремальных ситуациях, и были моим постоянным преимуществом, которое помогало мне и выполнять задания, и остаться в живых.

И еще одно обстоятельство, которое заставляло меня действовать активнее моих боевых товарищей. Я понимал, если случится чудо и я вернусь домой живым, мне после войны с клеймом бывшего «врага народа» существовать будет непросто. Примут ли меня в институт? Возьмут ли на хорошую работу? И вообще, что я буду делать? Ведь профессии у меня никакой нет. Размышляя обо всем этом, я решил для себя так: если я на войне проявлю себя смелым, то могу заслужить орден. А с орденом мне уже будет легче! До войны я видел: орденоносец – уважаемый человек, ему все дороги открыты.

Получив медаль «За отвагу», а затем орден Красной Звезды, я уже мечтал о третьей награде. Был я тогда молод и горяч – в 1942 году исполнилось мне всего двадцать лет. Очень мне хотелось вернуться в Ташкент с гордо поднятой головой, снять с себя и родителей незаслуженную тень, брошенную на нашу семью моей судимостью, вот я и лазил с разведчиками, как говорится, не щадя живота своего. Мои дела не оставались незамеченными. Мне присвоили звание сержанта, и я стал командиром отделения. Затем – младшего лейтенанта, лейтенанта. Я уже командовал взводом разведки. Командир полка Кортунов ценил меня, ибо наш полк никогда без «языков» не сидел. О наших делах шла добрая слава на Калининском фронте. Обычно разведчиков, как и летчиков, представляли к званию Героя Советского Союза не только за отдельный выдающийся подвиг, но и за суммарные боевые дела. Были такие неписаные законы, вроде даже правила – летчика представляли за сбитые 20–25 самолетов врага, а разведчика за приведенных 15–20 «языков». Настал день, когда на моем счету было участие в захвате уже 45 «языков». Подполковник Кортунов позже объяснил мне, что, учитывая темное пятно в моей биографии, он не представлял меня к высшей награде, когда на моем счету было 20 «языков», ждал, чтобы их количество было такое, когда не смогут отказать в присвоении мне звания Героя. И вот ходатайство пошло «наверх».

Время шло, я продолжал ходить на задания, а ответа «сверху» все не было. Вдруг меня вызывают к командиру полка. Вызов в штаб для меня не был необычным делом – я там получал очередную задачу почти ежедневно. Пришел к Кортунову. Он сидит мрачный, на меня глаз не поднял. В чем, думаю, дело? Вроде бы я ничем не провинился. Алексей Кириллович был чуткий и совестливый человек, то, что произошло, видно, обескуражило его настолько, что он испытывал передо мной (перед подчиненным!) неловкость. Он коротко сказал:

– Вот почитай, – и повернул ко мне бумаги, которые лежали на столе.

Я прочитал заголовок: «Наградной лист». Ниже шла моя фамилия, биографические данные и описание тех дел, за которые меня представляли к званию Героя Советского Союза. Но как бы зачеркивая все это, наискосок наградного листа бежали крупные красные буквы кем-то написанной резолюции. В этих буквах, еще до того, как я понял их смысл, даже внешне виделось раздражение того, кто их написал: «Вы думаете, кого представляете?!» Подпись была неразборчивая, но такая же жирная и сердитая, будто вся состояла из восклицательных знаков.

Кортунов как-то тихо, по-домашнему, неофициально сказал:

– Ну ничего, Володя, не огорчайся. Правда на земле все же есть…

Командир впервые назвал меня по имени. И от этого у меня на душе сразу стало теплее. Я даже не успел огорчиться от того, что рухнула моя мечта о таком высоком звании, для которого я, по правде говоря, сделал не меньше других разведчиков, уже носивших Золотые Звезды. В газетах пропагандировали мой опыт, на сборах разведчиков называли первым, и ребята меня спрашивали: «В чем дело? Почему ты еще не получил Звезду?» Что я мог ответить? Рассказать свою биографию? Получится, что я жалуюсь, ищу сочувствия. А мне этого не хотелось. И я или отшучивался, или пожимал плечами. Вскоре, дней через десять – пятнадцать после беседы с Кортуновым, меня опять вызвали в штаб, причем вызвали утром. Обычно после ночной работы разведчики в первой половине дня отдыхали, их в эти часы старались не беспокоить.

Иду в штаб полка хмурый, злой. Вошел в блиндаж командира, вскинул руку к головному убору, хотел доложить о прибытии, а подполковник Кортунов делает мне глазами знак – в сторону показывает. Глянул я туда и растерялся: сидит там, вернее, уже встает и протягивает мне руку генерал – плотный, крепкий, круглолицый, с улыбчивыми светлыми глазами. Генералов я близко видел и раньше, даже разговаривать приходилось, особенно с командиром дивизии Добровольским; он к разведчикам благоволил, частенько заходил побеседовать. Но этот генерал показался особенным, потому что на груди его, как маленькое солнышко, сияла Золотая Звезда Героя Советского Союза.

Улучив момент, командир полка сказал мне негромко:

– Член Военного совета Тридцать девятой армии генерал-майор Бойко Василий Романович.

Генерал пожал мне руку, стал откровенно разглядывать. И все улыбался какой-то располагающей улыбкой.

– Наслышан о вас, товарищ Карпов, наслышан… Но все по бумагам, по телефонам. Вот смотрел оборону полка, решил и с вами познакомиться… Не дали вам отдохнуть. Но у меня времени в обрез, пришлось потревожить.

– Что вы, товарищ генерал! – торопливо отвечаю, а сам смотрю на его Золотую Звезду и думаю: за что же он ее получил? Заслужить такую награду политработнику труднее, чем другим. Позднее, когда генерал уехал, наш командир рассказал: в одном из боев во время советско-финляндской войны полк понес большие потери и залег перед сильно укрепленными высотами. Бывший тогда комиссаром полка, Бойко поднял людей и повел в атаку. Высоты полк взял. Железная выдержка Бойко в том бою сыграла решающую роль. Сам он был тяжело ранен, но наступление полка успешно развивалось дальше…

– Душно в блиндаже, пойдемте на воздух – погуляем, – неожиданно предложил мне генерал.

Вышли вдвоем. Как и полагается разведчику, я мигом сообразил: начальники говорили обо мне до моего прихода, и этот разговор с глазу на глаз что-то решит в моей судьбе.

– Я ознакомился с вашим личным делом, но хотел бы от вас услышать короткий рассказ о себе, – сказал генерал.

Мы медленно шли по мягкой траве, и я рассказывал о том, как до войны учился в школе, а затем в прославленном Ташкентском военном училище имени Ленина, какой замечательный, любимый всеми курсантами был у нас начальник – комдив Петров.

– Знаю Ивана Ефимовича хорошо, он руководил обороной Одессы и Севастополя. Высокой образованности и большой души человек, – сказал Бойко.

Меня очень обрадовали эти слова, и я продолжал рассказ о себе: занимался в училище боксом, был чемпионом округа, а потом и чемпионом Средней Азии… Наконец рассказ мой подошел к неприятному моменту в моей биографии, и я замялся.

– Мне все известно, не смущайтесь, – сказал Василий Романович.

Однако настроение у меня резко упало. Хотелось быть искренним. А как скажешь, что начинал я войну в штрафной роте не по собственной вине, а по чьему-то злому навету или недоразумению? Да и мысль возникла: уж не для очередной ли проверки начал генерал этот разговор?