Эдгар По. Сумрачный гений - Андрей Танасейчук

«…Смотрю, Ворон долетел до вашей маленькой голубятни в Провиденсе. Дай Бог, чтобы Провиденс защитил вас — уж слишком магическим притяжением обладает голос зловещей птицы. Он и в самом деле „дьявол“, хотя и славный — с большим сердцем и воображением»[383].

А Э. По в это время продолжал ухаживать за миссис Шью и засыпал ее записками, приглашая вновь навестить его в Фордхэме.

К тому же «славного дьявола» все сильнее захватывала идея возрождения «Stylus». Он рассылал проспекты и вел переговоры. Но «бес противоречия» не мог не вмешаться в его планы.

В конце апреля По и Дж. Путнэм подписали соглашение об издании «Эврики». Соглашение предусматривало и аванс в счет будущего гонорара. По не скрывал, что деньги намеревается потратить на подготовку лекционного турне по Югу и Западу, а в ходе его планирует навербовать подписчиков и заработать средства для старта предприятия. Он собирался отправиться в тур сразу по получении аванса. Но… встретил Грисуолда. И, конечно (сохраняя нейтралитет, они, разумеется, продолжали оставаться соперниками), похвастался. Кто предложил отметить этот успех, сказать трудно. Нельзя исключать, что это мог быть и Грисуолд. Во всяком случае, зная его злокозненный характер… Как бы там ни было, результат оказался прогнозируемо плачевным: По напился, ему стало плохо. Скорее всего, по просьбе поэта послали за помощью к миссис Шью. Она связалась со знакомыми докторами — неким мистером Хопкинсом и мистером Хотеном (будущим вторым мужем миссис Шью). Хопкинс вспоминал:

«Доктор Хотен и я обнаружили его [По] мертвецки пьяным на руках у полиции. Мы отвезли его домой в Фордхэм (одиннадцать миль), где его ждала несчастная миссис Клемм. Он отсутствовал в доме уже три дня — отправился получить деньги за статью, загулял, потратил все, и нам пришлось оставить пять долларов на насущные нужды, поскольку в доме не было ни цента»[384].

К сказанному добавим, что следом за докторами приехала и миссис Шью — помочь госпоже Клемм ухаживать за поэтом. Тогда же, кстати, врачи вынесли вердикт: пить категорически нельзя, это сведет поэта в могилу — может не выдержать сердце. Сердечную болезнь диагностировали они же.

Разумеется, пить По не перестал. Алкоголь и полная непредсказуемость — вот что прежде всего заставило миссис Шью наконец отказаться от общения с ним. Правда, впереди был еще эпизод с «Колоколами», а также заключение контракта с Путнэмом на издание «Эврики». Оно состоялось 23 мая. Миссис Шью (вместе с госпожой Клемм) подписала контракт в качестве свидетеля[385]. Но в июне 1848 года их отношения окончательно завершились.

А уже в первых числах того же месяца в Провиденс из Фордхэма отправилось упоминавшееся стихотворное послание («Тебя я видел раз, один лишь раз…»). Теперь поэт был готов к новым отношениям. Но он ничего не знал о предмете своей симпатии. Поэтому почти одновременно со стихотворным посланием в Род-Айленд пишет письмо Анне Блэквелл, давней знакомой миссис Уитмен:

«Вы знаете миссис Уитмен? Мне глубоко интересны ее поэзия и ее характер. Я никогда с ней не встречался… Ее поэзия, несомненно, поэзия, отмеченная гениальностью. Не можете ли вы рассказать мне о ней — что-нибудь — все, что вам известно — и сохранить в секрете — то есть никто не должен знать, что я просил вас об этом, хорошо?»

Едва ли Э. По был увлечен поэзией Сары Хелен Уитмен. Похоже, его больше интересовала она сама. А стихотворения? Несомненно, придавали особую остроту отношениям.

В начале июля началось давно запланированное и все время откладывавшееся лекционное турне. Первым был городок Лоуэлл в штате Массачусетс. Здесь его ждала миссис Локк, у нее в доме По и остановился.

На этот раз оратор решил не повторять лекцию о вселенной, а вернулся к давно знакомому и многократно опробованному предмету: «Поэтам и поэзии Америки». За несколько дней до него в Лоуэлле выступал Грисуолд. Он говорил о прозаиках Америки. Лекция прошла успешно, но где ему — неказистому внешне и довольно посредственному оратору — тягаться с По! Даже много лет спустя одна из тех, кто слушал ту речь поэта, вспоминала:

«Манера его выступления… очаровала меня, хотя он не прибегал ни к каким драматическим эффектам. Читал он четко, разборчиво интонируя, с прекрасной дикцией, большое внимание уделяя ритму: он почти выпевал наиболее музыкальные поэтические строки. Больше всего остального я запомнила модуляции его мягкого баритона, когда он читал начальные строки из „Абидосской невесты“ Байрона: „Кто знает край далекий и прекрасный, где кипарис и томный мирт цветут…“ — эффект был просто поразительный…»[386]

Чтения прошли с большим успехом. Как ни падок был По на знаки признания, то, что происходило тогда в Лоуэлле, запомнилось ему наверняка не поэтому. После лекции писатель в сопровождении миссис Локк отправился к ней домой. Там был устроен небольшой прием. И вот здесь произошла встреча, которая, безусловно, озарила особым светом оставшиеся дни жизни поэта и оставила неординарный след в его творчестве. Он встретил «Анни» Ричмонд.

К сожалению, не сохранилось изображений молодой Анни — той поры, когда она познакомилась с поэтом (ей было двадцать восемь лет). Существуют только фотографии уже немолодой женщины. И судить о ее красоте по ним, конечно, трудно. Но у потомков есть словесный портрет — в рассказе «Домик Лэндора». О том, что Э. По изобразил именно ее, свидетельствует не только имя героини — Энни, но и прямое указание автора — в письме от 21 января 1849 года[387]. Вот фрагмент, о котором упоминает По:

«Не обнаружив звонка, я постучал тростью в полуоткрытую дверь. И тут же к порогу приблизилась фигура — молодая женщина лет двадцати восьми — стройная или, скорее, даже хрупкая, чуть выше среднего роста. Пока она приближалась с некоторой не поддающейся описанию скромной решимостью, я сказал себе: „Право же, я увидел совершенство естественного, нечто прямо противоположное заученной грациозности“. Второе впечатление, произведенное ею на меня, и куда более живое, нежели первое, было впечатление горячего радушия. Столь ярко выраженная, я бы сказал, возвышенность или чуждость низменным интересам, как та, что сияла в ее глубоко посаженных глазах, никогда еще дотоле не проникала мне в самое сердце. Не знаю почему, но именно это выражение глаз, а иногда и губ — самая сильная, если не единственная чара, способная вызвать у меня интерес к женщине. „Возвышенность“ — если мои читатели вполне понимают, что я хотел бы выразить этим словом, — „возвышенность“ и „женственность“ кажутся мне обратимыми терминами; и, в конце концов, то, что мужчина по-настоящему любит в женщине, — просто-напросто ее женственность. Глаза Энни (я услышал, как кто-то внутри позвал ее: „Энни, милая!“) были „одухотворенно серого“ цвета; ее волосы — светло-каштановые; вот все, что я успел в ней заметить»[388].