Лучшее за год. Мистика, магический реализм, фэнтези (2003) - Келли Линк

Иногда эти звуки можно было услышать, проходя по лестнице мимо его двери. Прошли месяцы, и я, наверное, привык к ним, потому что стал останавливаться на лестничной площадке, уставившись на его дверь и размышляя над тем, что могло случиться с человеком, продолжающим жить, несмотря ни на что. Любопытство брало верх над страхом.

Наконец холодным январским днем состоялась моя первая победа над страхом и хаосом. Мы спускались по лестнице, я и мама, в воскресенье, испорченное ее желанием купить мне такие ботинки, из которых я не очень скоро вырасту. Тут с треском и скрипом распахнулась дверь мистера Каванота. Он стоял в проеме с таким видом, будто его застали за чем-то не совсем приличным. Как и всегда, он прятался в своем панцире, но теперь это уже не имело значения.

Я удостоился редкостного случая заглянуть внутрь его жилища. Я уставился на то, что находилось за мистером Каванотом, в узкое пространство, которое было гостиной. Там не оказалось цепей, лишь тесная комнатушка с обилием мебели, которую давно следовало почистить, обои и воздух цвета сушеных табачных листьев.

Но затем мое внимание переключилось на другое, наполовину скрытое косяком, так что я даже не разглядел толком, что это. Однако мне хватило и того, что я увидел, чтобы разжечь в себе боязнь и любопытство, которые поднимались откуда-то из живота и подступали к самому горлу. Дело в том, что в квартире обнаружилось нечто совершенно неожиданное.

Моя слепнущая мать подтолкнула меня в спину, чтобы я не задерживался, а сама приветливо поздоровалась с мистером Каванотом и пошла себе вниз по лестнице. Как только мы оказались за поворотом, она склонилась ко мне и сказала:

— Не таращись так на него. Он всего лишь бедный больной старик, у которого не осталось ни одной близкой души.

Через несколько месяцев моему брату исполнилось шесть. Каждый день весна грозилась вернуться, но все не наступала, как будто в циферблат ее часов кто-то забил гвоздь и стрелки тщетно дергаются, пытаясь сдвинуться с места. Мы все еще звали моего брата Поли, хотя он и начал раздражаться: как-никак это детское имя. И хотя я теперь называл его Поли раза в два чаще, втайне я уважал его раздражение, как явный признак взросления. В нашем прошлом доме он был надоедливой малявкой, а здесь уже стал напоминать взрослого, что было кстати, поскольку я еще не нашел себе здесь ни одного друга.

Поли был исполнен решимости помочь мне раскрыть тайну мистера Каванота, и в том апреле по моему приказу он часами просиживал у окна и следил, когда старик уйдет из дому. И я готов поклясться, что лучшего караульщика, чем он, вы вряд ли когда-нибудь видели.

А когда старик уходил, Поли звал меня. К счастью, никто из родителей не видел его в такие моменты: он высоко задирал нос, вытягивал шею, словно стебель одуванчика, и непрерывно кивал так, что можно было подумать, что он слегка не в себе. Поли торжественно объявлял, что у нас появился шанс. Снова. Мы быстро одевались и выбегали на улицу.

— Наверняка он сегодня оставил занавески раздернутыми, — каждый раз говорил Поли. — Да точно тебе говорю, оставил!

Мы крались вдоль стены, затем я подсаживал Поли до уровня окон первого этажа. Он щурил глаза, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в щелку между занавесок. И пару раз ему посчастливилось увидеть это.

— Вижу! — сообщал он полушепотом-полувизгом, но был не в силах вразумительно описать увиденное.

Тогда я опускал его на землю, ставил к стене и забирался на его костлявую спину, чтобы поглядеть в окно самому.

Мне бы вряд ли удалось рассказать об увиденном лучше Поли, но то, что я видел сквозь оконное стекло, было, без сомнения, лучше того, что удалось рассмотреть в открытую дверь. И тут, среди уличного шума, мне казалось, что я заглядываю в иной мир, в другое время, тихое и таинственное.

На стеллаже, занимавшем почти всю противоположную окну стену, стояло несколько десятков, если не сотен банок. Некоторые из них были высокими и узкими, а другие с широкими горлышками и пониже. И все они отнюдь не были пустыми.

В одних что-то плавало в мутной жидкости или лежало на дне. В другие это «что-то» было насыпано, сухое, как песок пустыни. На многих банках имелись бумажные этикетки с заворачивающимися, отклеившимися уголками.

Я рассматривал комнату, цепляясь за карниз, пока Поли не начинал дрожать всем телом под моим весом или, что случалось реже, пока какая-нибудь благонамеренная матрона в доме напротив не принималась орать, угрожая позвонить в полицию. Тогда мы уходили или убегали, смотря по обстоятельствам.

Удалившись на безопасное расстояние, мы хохотали до упаду, обсуждая содержимое банок, выдвигая теории их происхождения и повторяя те, что казались поправдоподобней. Недостатка в теориях не ощущалось. Банки при этом прибывали со всего света, и каждый раз по новому сценарию. Они заполняли кошмарами наши сны. В комнате, которую мы делили с Поли, часто один просыпался ночью, чтобы услышать, дышит ли второй.

Теперь, через много лет я даже рад этому, потому что только в наших страхах и снах мы по-настоящему понимаем, что в действительности значит для нас тот или иной человек. Именно благодаря этому я узнал брата лучше, несмотря на то что ему было всего шесть, и никогда не будет семь, даже шесть с половиной.

Даже теперь я хотел бы, чтобы Поли просто-напросто заболел, чтобы он лежал в постели, а все мы, даже младшая сестра Линдси, которая в ту пору еще только училась ходить, обступили бы его постель. Мы бы говорили Поли, как его любим. Мы могли бы стоять рядом с ним все вместе. Мы могли бы молиться Богу. А когда бы он испустил последний вздох, мы со слезами горечи кинулись бы в объятия друг другу, пытаясь хоть как-то утешить и найти утешение.

Мы успели бы как-то себя к этому подготовить, и хотя ожидание неизбежного — ужасная пытка, но неожиданность несчастного случая куда более жестока к оставшимся в живых.

На следующий день мама сказала, что ей очень жаль, что она не это имела в виду, отец сказал то же самое, что она действительно не хотела такое говорить, но я им больше не верил, ни одному их слову. Невозможно смотреть в лицо матери, заплаканное, испуганное, в глаза, полные безграничного горя, и знать, что-то, что она говорит неправильно, это самые необдуманные и злые слова, которые я когда-либо от нее слышал.

И что вы, по-твоему, делали там наверху, ответь мне, вам там нечего делать! Да ты просто взял и избавился от него!

Когда она прокричала мне это, я был уверен, что все обстояло совсем не так, но через какое-то время я уже был готов согласиться с ней.

Все случилось, потому что наступила весна наконец и насовсем, и нам больше не нужно было носить тяжеленные пальто. И еще мы соскучились по деревьям. Теперь у нас не было деревьев. Но зато у нас были крыши.