Падение кумиров - Фридрих Вильгельм Ницше
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
23
L’art pour l’art[170]. Борьба против преднамеренной цели в искусстве есть одновременно борьба против морализующей тенденции, против подчинения искусства нравственности. Искусство для искусства означает: «Черт побери мораль!»
Но самая эта вражда говорит о предрассудке. Если и исключить из искусства нравоучительную цель и стремление к улучшению нравов, – из этого еще далеко не будет следовать, что искусство вообще бесцельно, бессмысленно, т. е. искусство для искусства – собака, бегущая за своим собственным хвостом.
«Лучше никакой цели, чем нравственная цель!» – говорит голая страсть. Но психолог задается вопросами: что делает каждое искусство? хвалит ли оно? прославляет ли? не отбрасывает ли оно все ненужное? не выдвигает ли некоторые обстоятельства на вид? Со всем тем оно усиливает или ослабляет некоторые ценности… Случайность ли это, и участвует ли в этом инстинкт художника? Или это предвидение того, что художник может?.. Направляется ли его инстинкт на искусство или гораздо более на душу искусства – жизнь? Искусство есть великое стремление к жизни: каким же образом возможно считать его бесполезным, бесцельным – считать его за «искусство для искусства»?..
Один вопрос возникает у нас: искусство выставляет также многое некрасивое, грубое, непонятное в жизни: не вызывает ли оно этим отвращение к ней?
И действительно, были философы, которые приписывали ему эту способность «освобождаться от воли». Так определял Шопенгауэр общую цель искусства «проникаться покорностью», – в этом видел он великую пользу трагедии.
Но это, как я уже говорил, взгляд пессимиста, «дурной взгляд»: надо сослаться на самих художников!
Что показывает нам трагический художник? Разве не показывает он именно состояние бесстрашия перед ужасным и загадочным? Одно это состояние – высшее благо, и тот, кто испытывал его, ставит его бесконечно высоко. Художник передает это состояние нам, он должен передавать его именно потому, что он артист – гений передачи.
Мужество и свободу чувства перед могучим врагом, перед великим горем, перед задачей, внушающей ужас, – это победоносное состояние и избирает и прославляет трагический художник!
Перед лицом трагедии воинственный дух справляет свои сатурналии в нашей душе. Кто привык к страданию, кто ищет его, героический человек – тот прославляет в трагедии свое бытие: ему одному подносит трагический художник напиток этого сладчайшего ужаса…
24
«Снисходить» ко всем людям, держать свое сердце открытым – это либерально, но не более того.
Людей, способных быть гостеприимными только с избранными, можно узнать по многим завешанным окнам и закрытым ставням; их лучшие комнаты остаются пустыми… Но почему же? Потому что они ждут таких гостей, к которым не приходится «снисходить»…
25
Мы себя не ценим в достаточной степени, когда бываем откровенны. Все то, что мы лично переживаем, не может быть высказано.
Оно бы само не могло «рассказаться», если бы и хотело. У него недостает слова. То, что можно выговорить, мы сейчас же высказываем.
В каждой речи кроется доля презрения. Речь изобретена только для передачи среднего, посредственного, мелкого… Она опошляет говорящего.
(Из морали для глухонемых и других философов.)
26
«Этот портрет обворожительно-прекрасен»… Литературная женщина, неудовлетворенная, возбужденная, с пустотой в сердце и во внутренностях – с мучительным любопытством вечно прислушивается к повелениям, исходящим из глубины ее существа и шепчущим: «aut liberi aut libri»[171]. Литературная женщина достаточно образованна, чтобы понимать голос природы, даже когда она говорит по-латыни, и в то же время достаточно тщеславна и глупа, чтоб по секрету добавлять себе по-французски: «je me verrai, je me lirai, je m’extasierai et je dirai: possible, que j’aie eu tant d’esprit?»[172]
27
«Нечто о безличных, так как они пришлись к слову. – Ничто не может быть легче, как быть благоразумным, рассудительным, терпеливым… Мы исходим из елея снисхождения и сочувствия, мы до глупости справедливы, мы все прощаем… Именно поэтому мы должны были держать себя построже и от времени до времени вызывать в себе маленький аффект, маленький порок в виде аффекта… Нам может прийтись горько при этом, и мы, может быть, будем смеяться в душе над тем явлением, которое из себя представим. Но что же делать? У нас нет другого способа преодолевать себя; в этом наш аскетизм, наше покаяние!»
– Стать «индивидуальным» – в этом добродетель безличных.
28
Из докторского экзамена. – В чем задача всякой высшей школы?
– Сделать из человека машину.
– Какое средство для этого существует?
– Он должен учиться скучать.
– Как этого достигают?
– Понятием о долге.
– Кто может служить образцом?
– Филолог – он учит долбить.
– Кого следует считать совершенным человеком?
– Государственного чиновника.
– Какая философия дает высшую формулу для сущности государственного чиновника?
– Кантовская: государственный чиновник как предмет, сам по себе, поставлен судьей над государственным чиновником как явлением.
29
Право на глупость. – Усталый, медленно переводящий дыхание труженик, который добродушно смотрит вокруг себя и предоставляет все вещи их течению, эта типичная фигура, которую теперь, в наш рабочий век, можно встретить во всех слоях общества, начала заявлять свои претензии на искусства, включая сюда и книгу, более же всего журналы, а еще больше – прекрасную природу, Италию…
Человек сумерек с «заснувшими смелыми побуждениями», о котором говорит Фауст, нуждается в летней свежести, в морских купаниях, в глетчерах, в Байрейте… В такие времена искусство имеет полное право на откровенную глупость, так как оно служит отдыхом для ума, остроумия и чувства…
Это понимал Вагнер. Откровенная глупость возобновляется.
30
Еще одна задача диеты. – Средствами, которыми Юлий Цезарь предохранял себя от болезней и головной боли: огромные переходы, простейший образ жизни, непрерывное пребывание на воздухе, продолжительный труд – это, вообще говоря, способы поддерживать и предохранять от порчи эту хрупкую, чувствительную, работающую под высоким давлением машину, которая называется гением.
31
Критика декадентской нравственности. – «Альтруистическая» нравственность, которая устраняет эгоизм, служит дурным знаком. Это замечание относится как к отдельным лицам, также и к целым народам. Вместе с эгоизмом уходит все лучшее.
Инстинктивно избирать вредное себе, прельщаться «бескорыстными» побуждениями – есть уже шаг на пути к декадентству. «Не искать своей пользы» – это своего рода фиговый листок для совсем другой физиологической сущности: «Я больше не умею находить своей пользы!..»
Ослабление инстинктов!
Человек погиб, если он стал альтруистом. Вместо того чтоб наивно сказать: «Я сам больше ни на что не годен», – нравственная ложь в устах декадента говорит: «Ничего нет ценного, сама жизнь ни на
