Мужчины не ее жизни - Джон Ирвинг

— Некоторые из них интересуются. Некоторые хотят, — настороженно ответил Эдди.

— Я боялась такого ответа — меня это просто убивает! — сказала Ханна.

— А как ты считаешь, ты еще будешь интересоваться сексом, когда тебе перевалит за семьдесят или восемьдесят? — спросил Эдди.

— Да я и думать об этом не хочу, — заявила Ханна. — Давай вернемся к твоим интересам. Вот когда ты с одной из этих старушек… ну, скажем, с миссис Артур Баском…

— У меня не было секса с миссис Баском! — оборвал ее Эдди.

— Ну, хорошо, хорошо — не было. Пока еще не было, — сказала Ханна. — Но если бы был или если будет. Или, скажем, ты занимаешься этим с какой-нибудь пожилой дамой за семьдесят или восемьдесят. Я хочу понять, о чем ты думаешь? Ты и в самом деле смотришь на нее и чувствуешь влечение? Или ты в это время думаешь о ком-то другом?

Пальцы Эдди стонали от боли — он вцепился в баранку с такой силой, в какой вовсе не было нужды. Он вспоминал квартиру миссис Баском на углу Пятой авеню и Девяносто третьей улицы. Он вспоминал все ее фотографии — сначала детские, потом девические, потом молодой невесты, молодой матери, потом уже не очень молодой невесты (она была три раза замужем), потом моложавой бабушки. Эдди не мог смотреть на Магги Баском, не видя ее всю сразу — на всех этапах ее жизни.

— Я пытаюсь увидеть всю женщину, — сказал Эдди Ханне. — Конечно, я знаю, что она стара, но ведь представить чью-то жизнь помогают фотографии или что-то вроде фотографий. Я имею в виду жизнь целиком. Я могу вообразить ее, когда она была гораздо моложе, чем я, потому что всегда остаются жесты и выражения, которые в крови, — они не зависят от возраста. Старая женщина не всегда видит себя старой женщиной, и я тоже не всегда вижу ее такой. Я пытаюсь увидеть в ней всю ее жизнь. В целой жизни человека есть что-то такое трогательное.

Он замолчал не только потому, что почувствовал смущение, но и потому, что Ханна плакала.

— На меня никто и никогда не будет так смотреть, — сказала она.

Наступил один из тех моментов, когда Эдди нужно было бы соврать, но он не мог произнести ни слова. Никто никогда не будет смотреть так на Ханну. Эдди попытался представить ее в шестьдесят, не говоря уже — в семьдесят или в восемьдесят, когда ее хищная сексуальность будет вытеснена… а чем она будет вытеснена? Нет, сексуальность Ханны всегда будет хищной!

Эдди снял одну руку с баранки и прикоснулся к рукам Ханны. Она держала их на коленях, нервно теребя пальцы, и, когда Эдди прикоснулся к ней, сказала:

— Эдди держи ты, к херам, баранку обеими руками. Просто я сейчас в промежутке между двумя любовниками…

Иногда неприятности Эдди становились следствием его способности к состраданию. Некой опасно увеличенной частью своего сердца Эдди поверил, что на самом деле Ханне нужен не очередной любовник, а друг.

— Я думал, что, может, нам попытаться купить дом пополам, — предложил Эдди. (Хорошо, что за рулем сидел он, а не Ханна — она бы в этот момент съехала в кювет.) — Я думал, что мы вместе могли бы купить дом Рут в Сагапонаке. Конечно, я не думаю, что мы часто будем перекрываться…

Естественно, Ханна не сразу поняла, что именно предлагает ей Эдди. В своем уязвимом душевном состоянии Ханна решила, что это больше чем аванс, что это предложение руки и сердца. Но чем больше говорил Эдди, тем больше недоумевала Ханна.

— «Перекрываться»? — спросила его Ханна. — Это что еще за херня?

Эдди, видя ее смятение, почувствовал, что впадает в панику.

— Ты могла бы занять главную спальню! — пробормотал он. — А меня устроит большая из гостевых — та, что в конце коридора. И бывшую мастерскую Теда, а потом — офис Алана вполне можно превратить в нижнюю спальню. Меня и это вполне устроит. — Он прервался, чтобы набрать в грудь воздуха, и продолжил свое бормотание: — Я знаю, как ты относишься к сараю, к бывшему сквош-корту. Я мог бы работать там, сделать его своим кабинетом. А остальной дом — ну, то есть весь дом, — мы могли бы пользоваться им вместе. Конечно, летом нам придется договариваться о гостях по уик-эндам. Ну — то твои друзья, то мои! Но если тебе в целом нравится идея иметь дом в Гемптонах, то я думаю, что мы бы с тобой могли договориться и нам бы это было по средствам. И Рут была бы рада. — Его понесло. — В конце концов, они с Грэмом могли бы к нам приезжать. Это бы значило, — я хочу сказать, для Рут, — что она может не прощаться с этим домом навсегда. Рут и Грэм и этот коп, я хочу сказать, — добавил Эдди, потому что по выражению лица Ханны не мог понять, то ли она еще не разобралась в его предложении, то ли ее укачало в машине и сейчас вырвет.

— Ты хочешь сказать, что мы будем вроде как в общаге? — спросила Ханна.

— Фифти-фифти! — воскликнул Эдди.

— Но ты там собираешься жить постоянно, да? — спросила Ханна с практичностью, к которой был не готов Эдди. — Ни хера себе «фифти-фифти», если я буду приезжать туда только летом и иногда на уик-энды, а ты там будешь жить постоянно!

«Я должен был это предвидеть!» — подумал Эдди.

Он-то пытался смотреть на Ханну как на друга, а у нее на первое место выходит корысть! Ничего из этого не получится! Нужно было ему держать рот на замке!

Но вслух он сказал:

— Мне одному он не по карману. Впрочем, может, он нам обоим не по карману.

— Да этот дурацкий дом не может столько стоить! — сказала Ханна. — Какая у него цена?

— Большая, — сказал Эдди, но ответа он не знал.

Эдди знал только, что дом стоит больше, чем он может себе позволить.

— Ты его хочешь купить и не знаешь, сколько он стоит? — спросила Ханна.

По крайней мере, она прекратила плакать. Ханна, возможно, зарабатывала гораздо больше, чем он, подумал Эдди. Как журналистка она пользовалась все большей известностью, чтобы не сказать славой. Недавно она написала статью для одного из ведущих журналов (хотя Эдди и считал, что журнал не может быть «ведущим»), которая была анонсирована на его обложке; статья была посвящена неспособности общества перевоспитать заключенных, содержащихся в федеральных тюрьмах и тюрьмах штатов. После публикации статьи в прессе возникла дискуссия на эту тему, а еще Ханна на короткое время завела себе любовника из бывших заключенных; этот самый бывший заключенный и был последним любовником Ханны, что, возможно, и объясняло нынешнее ее угнетенное состояние.

— Может, этот дом тебе по карману и одной, — мрачно сказал Эдди Ханне.

— На кой хер мне этот дом? — спросила она его. — Для меня это никакое не святилище!

«Пусть у меня никогда не будет этого дома, но зато я не буду жить с ней под одной крышей!» — подумал Эдди.

— Ну и чудной же ты тип, Эдди, — сказала Ханна.

Это был только первый ноябрьский уик-энд, но деревья вдоль грунтовки, ведущей вверх по склону холма мимо фермы Кевина Мертона к дому Рут, уже потеряли листву. Голые ветки каменно-серых кленов и белых, как кость, берез, казалось, подрагивали в ожидании грядущего снега. Уже наступили холода. Когда они вышли из машины на подъездной дорожке перед домом и Эдди, открыв багажник, принялся доставать оттуда вещи, Ханна обхватила себя руками за плечи. Их чемоданы и пальто были в багажнике — пальто в Нью-Йорке не требовалось.

— У, сраный Вермонт! — снова сказала Ханна, стуча зубами.

Их внимание привлек стук топора. Во дворе неподалеку от входа в кухню были свалены две или три связки неколотых дров, а рядом с ними росла аккуратная кладка из расколотых поленьев. Сначала Эдди подумал, что человек, колющий дрова и укладывающий их, — это Кевин Мертон, присматривавший за домом Рут; Ханна тоже приняла этого человека за Кевина, но что-то в повадке дровосека заставило Ханну присмотреться к нему попристальнее.

Он был так сосредоточен на своем занятии, что даже не заметил появления машины Эдди. На нем были только джинсы и футболка, но работал он с таким усердием, что не чувствовал холода, напротив, он даже вспотел. И у него была своя система колки и укладки дров. Если чурбан был не слишком велик, он ставил его вертикально на колоду и раскалывал топором по длине. Если же чурбан был слишком велик (а он определял это сразу), то он ставил его на колоду и раскалывал клином и кувалдой. Хотя впечатление возникало такое, будто умение обращаться с этими инструментами у него в крови, Харри Хукстра впервые начал колоть дрова неделю или две назад.

Харри нравилось это занятие. С каждым ударом топора или кувалды он представлял себе огонь, который разведет в камине. Ханне и Эдди он показался и достаточно сильным, и настолько погруженным в свое занятие, что, если его не остановить, он так и будет колоть дрова весь день. Да и вид у него был такой, будто он чем угодно может заниматься весь день — или всю ночь, подумала Ханна. Ей вдруг захотелось намазать блеском губу или хотя бы вымыть волосы и немного подкраситься; она пожалела, что приехала не в бюстгальтере и оделась простовато.