Жизнь и творения Зигмунда Фрейда - Эрнест Джонс

По признанию Фрейда, Штекель был хорошим парнем и, насколько я могу судить, приятным компаньоном. В противоположность Адлеру его отличали жизнерадостность, беспечность и веселость. Фрейд однажды сказал о нем Хичманну: «Он всего лишь звонарь, но все же мне нравится».

У Штекеля, однако, имелся один серьезный недостаток в характере, который делал его непригодным для работы в академической области: у него полностью отсутствовала научная совесть. Поэтому сообщаемые им факты ни у кого не вызывали большого доверия. Например, у него была привычка открывать дискуссию на любую тему замечанием: «Только этим утром я столкнулся со случаем такого рода», так что «пациент в среду» Штекеля стал нарицательным. Когда его однажды спросили, как он может доказать справедливость некоторого поразительного утверждения, он ответил: «Я нахожусь здесь для того, чтобы делать открытия; другие люди могут их доказывать, если им это заблагорассудится».

В своей работе о психологическом значении для людей их фамилий, в том числе в выборе карьеры и других интересов, он перечислил большое количество пациентов, чьи фамилии оказали заметное влияние на их жизни. Когда Фрейд спросил его, как он мог решиться на публикацию, указав фамилии своих пациентов, Штекель с успокаивающей улыбкой ответил: «Все эти имена вымышленные». Этот факт до некоторой степени уменьшал ценность данного материала. Фрейд отказался разрешить публикацию этой работы в «Zentralblatt» и Штекелю пришлось опубликовывать ее где-то в другом месте.

Возможно, Фрейда очень раздражала привычка Штекеля рассказывать на собраниях общества эпизоды из своей собственной жизни, которые, как Фрейд знал по опыту, являлись целиком вымышленными, а затем с вызовом пристально глядеть на Фрейда, как бы провоцируя его на нарушение профессионального такта опровержением его слов. Однажды я спросил Фрейда, считает ли он «Я-идеал» универсальным атрибутом, и Фрейд с озадаченным видом ответил: «Вы думаете, Штекель обладает „Я-идеалом“?»

Но повод для разрыва был в определенной степени косвенным. По некоторой причине Штекель и Тауск ненавидели друг друга, и на последнем собрании 30 мая 1912 года между ними произошла очень некрасивая сцена. К этому времени у Фрейда, хотя он однажды и назвал Тауска «хищником», сложилось о его способностях очень высокое мнение, и Фрейд хотел поручить ему заведование отделом обзоров «Zentralblatt» которым ранее несправедливо пренебрегали. Штекель сразу же вскочил со своего места и заявил, что не позволит ни одной строчке, написанной Тауском, появиться в его «Zentralblatt». Фрейд напомнил Штекелю, что это официальный орган Международного объединения и что подобные личные притязания неуместны. Но Штекель заупрямился и не хотел уступать. Его успех в области символизма позволил ему считать, что он превзошел Фрейда. Он любил с видимой скромностью давать себе такую оценку: карлик на плече гиганта может видеть дальше, чем сам гигант. Когда Фрейд услышал об этом, он едко заметил: «Может, это и верно, но это не относится ко вши в волосах астронома».

Фрейд написал Бергманну, издателю журнала, прося его сменить редактора. Однако Штекель также написал ему, и озадаченный издатель ответил, что до конца очередного тома все должно оставаться по-прежнему, после чего он собирается вообще прекратить издание. Тем временем на собрании 6 ноября было объявлено об уходе Штекеля из венского общества.

В своем письме к Абрахаму Фрейд писал: «Я так рад, что теперь Штекель идет своим путем. Вы не можете себе представить, как тяжело мне было нести эту ношу, когда приходилось защищать его от всего мира. Он просто невыносим». Много лет спустя Фрейд упомянул о Штекеле в одном своем письме как о случае «морального сумасшествия».

Реакция Фрейда на отделение Адлера и Штекеля являлась чистой реакцией освобождения от проблем и неприятностей. Совсем иначе он воспринял свой разрыв с Юнгом. Этот разрыв был намного более важен, как в личном, так и в научном плане. Юнг начал работу, обладая более обширным знанием психоанализа, чем Адлер. То, что он предложил миру, стало альтернативным объяснением некоторых открытий психоанализа. Его интеллектуальные способности и культурный кругозор намного превосходили возможности Адлера, так что в любом отношении к нему приходится относиться намного более серьезно.

С 1906 по 1910 год Юнг казался не только искренним, но и самым восторженным поклонником работ и теорий Фрейда. В эти годы лишь очень острый глаз мог бы подметить какие-либо признаки будущего раскола, а у самого Фрейда существовали сильнейшие мотивы, чтобы не замечать таких признаков. Абрахам, который в течение нескольких лет работал под началом Юнга, был еще ранее смущен тем, что он называл тенденцией к оккультизму, астрологии и мистицизму, но его критика не оказала влияния на Фрейда, который связывал с Юнгом большие надежды.

Существование определенной антипатии между Веной и Цюрихом с обеих сторон было достаточно очевидно, но все мы надеялись, что она будет сглажена нашими общими интересами. В те годы Юнг очень дружески относился ко мне, и мы вели обширную переписку, которую я сохранил.

Во время своего визита в Вустер в 1909 году Юнг поразил меня, сказав, что не считает необходимым вдаваться в детали неприятных тем со своими пациентами, поскольку впоследствии испытываешь неудобство, встречаясь с ними на званом обеде в обществе. Достаточно просто намекнуть на отдельные моменты, и пациенты станут все понимать, даже если не говорить об этих вещах прямо. Такой подход существенно отличался от того бескомпромиссного пути, каким шли мы, когда обсуждали серьезные темы. Я впервые услышал подобное замечание, и оно произвело на меня глубокое впечатление. Примерно три года спустя мы услышали от Оберхольцера, что эта идея — не вдаваться в подробности — стала частью учения Юнга. Мне хотелось бы противопоставить такому подходу Юнга отрывок из более позднего письма Фрейда к Пфистеру, в котором он комментирует его анализ графа фон Цицендорфа.

Ваш анализ страдает от наследственной слабости добродетели. Это работа чересчур порядочного человека, который чувствует себя обязанным быть сдержанным. Тогда как психоаналитические вопросы нуждаются в полном изложении для того, чтобы их постичь. Так же, как настоящий анализ может продолжаться лишь тогда, когда аналитик докапывается до мельчайших деталей, идя вглубь от тех абстракций, которые их скрывают. Сдержанность, таким образом, несовместима с психоанализом. Аналитику приходится становиться безнравственным, переступать пределы правил, жертвовать собой, предавать и вести себя подобно художнику, который покупает краски на деньги, оставленные его женой на ведение домашнего хозяйства, или который сжигает свою мебель, чтобы согреть комнату для своей модели. Без некоторой такой криминальности не бывает какого-либо реального достижения.