Звездопад - Отиа Шалвович Иоселиани
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На глади реки не было ничего, кроме лунных блестков, не слышно было ни звука, — никто не окликал Сардиона ни теперешним его именем, ни давно позабытым.
Повеяло утренним холодком. Сардиона словно студеной водой обдали. Вспомнил, что бросил быков и арбу, оставил их у обочины, по сдвинуться с места не мог.
Луна зашла, подступал рассвет. Где-то защебетала нетерпеливая птичка, но сама догадалась — поторопилась, и примолкла.
Сардион обошел дерево, за которым последний раз мелькнула каджи, и медленно зашагал в глубь леса.
Быки успели пройти вперед, потом, видно, потянулись к траве, но осью арбы зацепились за дерево и теперь жевали жвачку.
Когда Сардион вернулся домой, было уже довольно светло. Он занес муку в дом, распряг быков, умылся, прошелся по двору. В доме еще спали. Он вспомнил — с вечера задумал сделать сегодня что-то нужное. Силился припомнить и не мог. Долго мучился. Потом решил, что никакого такого дела у него на сегодня не было. Нет, было дело, но какое? Бессонному — не хотелось спать, голодному — не хотелось есть…
Да, быков надо вести на выгон…
Он связал их вместе и погнал перед собой. Но к выгону не пошел, пустился по дороге к мельнице. Потом сообразил, куда вел быков, и направился к полю. Оставив их пастись, пошел к дому. Уже подойдя к воротам, повернул от дома и зашагал к реке. Не удивился. Огляделся по сторонам. Вот то самое дерево и примятая под ним трава, вот то место, где он просидел до рассвета и ждал, когда она появится из реки.
Домой вернулся поздно и все старался вспомнить, что же ему надо было сделать. Нет, кажется, ничего…
Потянулся длинный день. День, равный году. Едва опустились сумерки, он уже сидел на берегу реки. Сам не заметил, когда пошел туда, сколько шел…
Еле дождался луны. Не всходила никак. Извелся, изнемог, ожидая ее восхода.
И взошла наконец. Поднялась над землей — и замерцала, засверкала гладь воды, изломалась в ней луна, рассыпалась блестящими осколочками, но из воды никто не появился.
Сардион встал, пустился к дороге, ждал под каждым деревом — не появится ли вдруг. Белые лунные полосы между стволами принимал за девушку-каджи — подойдет, и никого, ничего… Вышел на дорогу — и там никого, ничего. Пошел по дороге, к мельнице, туда, где приметил ее первый раз — все равно нигде никого. Вернулся обратно к реке — все так же колыхались осколки белой луны, а водяницы не видно. Вспомнил — услышать ее должен бы раньше, чем увидеть. И снова почти дошел до мельницы, и опять назад. Шел быстро. Зайдя глубже в лес, остановился — вот тут ему послышался, а может, почудился первый раз се голос. Прошел немного, опять остановился. А тут он вскинул голову, когда она еще раз окликнула его. И здесь она звала, и вот здесь, а там — увидел ее. «Наверняка ждет меня у реки», — подумал Сардион и бегом устремился туда.
Никого. Только серебристо-белая гладь реки и луна, больше ничего.
Рассвело.
На другой день он отправился на мельницу. Зерна с собой не взял и разговора ни с кем не заводил. Сидел, ждал, ждал, пока разойдется-разъедется народ, потом пристроился у мешка с зерном, опустил голову возле лунного луча, прокравшегося через крышу, и прислушался. Журчит вода, рокочет мельница, и клонит ко сну, навевает дремоту после бессонной ночи.
Спит не спит Сардион… Всплескивает серебристые волны белая водяница, сверкает в се руке золотой гребень. Все расчесывает и расчесывает волосы. Вот встала над водой, загляделась на свое отражение и вскрикнула от восторга — так поправилась самой себе, и рассыпалась на волны, разошлась рябью по поверхности.
Сардион приподнял голову — лунный луч перебрался уже на другой мешок.
Он встал, вышел — тихо, на цыпочках. Пустился к лесу. Вот и лес, вой светло проглядывает за деревьями река — золотыми гребешками рассыпалась по пей лупа. Вот-вот окликнет его водяница, услышит се зов:
— Сардион!
Вправду слышится?
— Сардион!
Нет, это голос в нем самом, в его сердце зов…
Река удаляется, и дорога опять извивается лесом.
— Сардион!
Чудится?
Верно, сама покажется сейчас. Вон там белеет что-то. Наверняка опа. Да, она. Не похожа, но это она. Подойдет ближе и увидит — она.
Подошел. Нет, не она…
А может, вон там она у поваленного бука? Может, там окажется? Выйдет из-за дерева и окликнет:
— Сардион!
Да, зовет же! Точно слышал голос… Ее не видно, правда, но голос он слышал…
Вот и бук. Подошел, совсем близко подошел и стал, попятился. А что, если не окажется ее там?
Как это не окажется?! Там опа, там, вот подойдет он и убедится: там она!
А вдруг нет ее за буком?
— Сардион!
Зовет же…
Зовет… Ну подойди тогда. Не было б ее там, не звала б…
Приблизился на цыпочках к буку, заглянул за него. С другой стороны обошел — все равно нет. А может, там она, где арбе путь загородила. Бегом, Сардион!
Нет, и там ее нет…
Ну скорее тогда к реке, к тому дереву, где… Туда, где осталась примятой трава…
Нет, нигде ее не видно…
И на реке одни золотые завитки-гребешки… Ничего больше…
Наступило утро.
Вечер.
Снова утро.
А может, она последует за быками и арбой? Снова кукуруза и мешок. Так ведь смолотое еще не тронуто… Все равно отвезет на мельницу. Вино в кувшинчике. Свежий сыр, завернутый в тыквенный лист, мчади, выпеченный в каштановых листьях…
Снова мельница. У очага рассказы про виденное и слышанное, про лес и про реку.
И сон. Спишь и не спишь. Пробирает дрожь, зябко ежишься.
И снова всплескивает воду дивная водяница и расчесывает волосы.
Дорога и арба…
Зовет его?
Зовет…
Кажется, мелькнула за деревьями.
Да, мелькнула.
Ну-ка, подойди, если вправду она!
Нет, не она…
— Сардион!
А почему не шарахаются быки? Привыкли, окаянные, не боятся ее больше!
— Сардион!
Никого нет.
Не останавливаются быки.
Да остановитесь же, пропади вы пропадом!
Идут и идут себе…
И снова вихрем кружится лес, проносятся деревья, луна.
У реки все еще примята трава, и все еще не высохла опавшая листва, река полна золотых гребешков, а белой водяницы нет и нет.
Наступило утро.
Вечер.
Снова утро и снова вечер…
Облетели листья — лес по колено в листве,
