Звездопад - Отиа Шалвович Иоселиани
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Конечно, Теона, сорняк нам во дворе ни к чему. Да и койндару он будет мешать расти.
— Правильно, Сисо. Если эта негодная трава будет расти во дворе, что скажет прохожий?
— Да я не только во дворе, даже в конце двора, у самой канавы для орошения виноградника, не позволю расти этой вонючке.
— Но, Сисо, если уж ты думаешь канаву прорыть во дворе, надо, чтобы она всегда была чистой и вода текла свободно.
— А я все же люблю заросшие канавы, Теона, — вырвалось у меня, но я тут же заторопился: — В крайнем случае, можно канаву обложить дерном.
— Нет, Сисо, так не годится. Сорняки обязательно прокрадутся в виноградник, и попробуй выдерни их. Руки изранишь.
— Тогда, может, тростник?
— Тростник? — оживилась Теона и задумчиво повторила — Тростник? Но, Сисо, он же высыхает в мае или в июне.
Тогда я предложил сорт травы, пригодной для сена.
— Но всходы ее бывают сильно изреженные, плешины остаются, — отвергла мое предложение Теона.
— Плешины снова засеем какой-нибудь другой травой, — настаивал я.
Но Теона не терпит возражений и пустых обещаний. Она сейчас же, немедленно должна знать, какая именно трава будет расти в конце двора, чтобы края канавы не осыпались, чтобы глазам было приятно, чтобы прохожий не бранился, а хвалил наш двор.
Она сама подыскивает травы и сорта винограда. В конце концов мы сходимся на том, что лучше «цоликаури» не найти винограда. «Мцване», конечно, можно было бы взять, но грозди вырастают маленькие. И «шави» не годится. Хотя лоза и хорошо растет, да вино получается плохое. А что скажет гость, когда ему поднесут плохое вино? Скажет — плохой дом, плохой хозяин, плохая хозяйка. Вот что он скажет. Нет, уж лучше «цоликаури». Хлопот с ним, конечно, много. Зато гость будет доволен.
Кстати, о госте. Надо заранее подумать, где он будет спать. Необходимо построить удобный дом, чтобы ничто не беспокоило гостя и детей. Наш дом будет с подвалом. С каменным подвалом и с балконом. А по балкону будет виться виноград с широкими зелеными листьями. Потолок мы сделаем высокий, чтобы комнаты были светлые. Ах, какой это будет дом!
— Слышишь, Сисо, не забудь, пожалуйста, про печь! Я тебе уже не раз говорила про печь, но ты не заботишься об этом. А печь в доме — главное. Я хочу, чтобы был камин. Когда в нем будут гореть дрова, в комнате станет весело-весело. О дровах, Сисо, тоже надо позаботиться заранее. Я думаю, расколотые поленья граба очень хороши для камина.
— Ясень и акация — тоже неплохо, — добавляю я.
— Что ты говоришь, Сисо! — вспыхивает она. — Ты совершенно не думаешь о детях. Ведь ты же знаешь — акация стреляет искрами. А если искра попадет в ребенка?!
О, я безмозглый чурбан! Я мог погубить ребенка искрой от акации! Он же маленький, еще не умеет говорить. И мы не заметим, как у него сгорит половина уха или, еще того хуже, — половина носа. Наш ребенок с изуродованным носом…
— Я выброшу всю акацию, напиленную на дрова, — решительно заявляю я, — и никогда, слышишь, никогда в нашем доме не будет акации.
Теона рада. Я тоже рад. Все обошлось благополучно. Наш ребенок спасен. У него будут целы уши, нос и смешливые, очень смешливые глаза. Такие же смешливые, радостные, как сейчас у Теоны. Кроме того, у него будут длинные, густые ресницы. И волосы чуть кучерявые, чтобы не было больно головке, когда начнут их расчесывать гребешком.
Теона смотрит на меня и добавляет, что у него, у нашего первого малыша, будет нос с горбинкой. И главное — шея подлиннее, и если он будет повыше ростом, тоже неплохо.
Потом у нас будет девочка, потом опять мальчик или девочка, это уже все равно, кто будет потом…
Тускнеет день, с гор надвигается темнота, за вершинами, за дальней далью догорает заря. Мы сидим на пригорке. Нам видно далеко-далеко вокруг.
— Сисо, — почти шепотом говорит Теона, — мальчика мы назовем Паата. — И совсем тихо добавляет: — Патико, Пата, Пати…
— А как девочку?
— Девочку? Девочку — Хатуна.
— Хатуна — хорошо, — соглашаюсь я, — но Тамара, Кетеван или Русудан еще лучше.
Теона даже подпрыгивает от восторга и хлопает в ладоши.
— Русудан, Русико, Русудан, Русико, ой, как хорошо!
В небе проносится вспугнутая птица. По дороге идут колхозники. Они возвращаются с работы.
В селении зажигаются огни. Начинают дымить трубы. Дым тянется к горам и сползает в ущелье. Слышатся резкие удары: трах, тах, тра-та-та. Это ребятишки, перед тем как начать мыть ноги, забавляются, барабаня по тазам. Неугомонные ребятишки! Под ноги прохожим выкатываются собаки и быстро ныряют обратно в дыры плетня. В чьем-то дворе требовательно и капризно визжит свинья.
Взявшись за руки, мы медленно идем в село. Благодатный покой кругом, но в селе еще бурлит жизнь.
— Тако, Тако, — зовет засидевшуюся в гостях дочь обеспокоенная мать. И, не дождавшись, кричит: — Чтоб тебе не вырасти!
— И куда ты запропастился, негодный мальчишка? Ну, погоди, я надеру тебе уши! — слышится из другого двора.
— Ивлиане, когда ты выйдешь во двор и поможешь мне управиться с этой горластой свиньей? — доносится из третьего.
— Что ты шумишь, баба, ну, что ты шумишь?'— ворчит ленивый Ивлиане.
— Она разнесла ворота, эта свинья, потому что руки твои не умеют ничего делать прочно.
— Эй, парень, ослеп ты, что ли, теленок высосет все молоко и убежит!
«Парень», ему лет девять, изо всех сил тянет веревку, но теленок все-таки пересиливает его и ухватывает губами сосок. Он торопливо и вкусно причмокивает.
— И зачем только ты родился? — ворчит мать, отгоняя теленка, и начинает доить корову.
Кувшин глиняный, и мы слышим, как звонко ударяются тугие струи молока о стенки кувшина, звон их постепенно затихает, переходит в журчание. Мы даже видим, как глава семьи Ивлиане выжидающе не сводит глаз с жены, занятой делом. Дети уже перестали колотить в дно таза, перевернули его и моют сбитые за день ноги, опуская их в воду — сначала нерешительно, а потом смелее.
В селе наступило время ужина. Не слышно говора. У открытых дверей сидят собаки и чего-то ждут.
До них доносится запах горячего мчади и зеленой фасоли. Журчит, выливаясь из узкого горлышка кувшина, вино.
Ужинают люди труда.
Дети отправляются спать. Но они еще успеют ущипнуть друг друга: «Убери ногу!» Потом трут
