Как переучредить Россию? Очерки заблудившейся революции - Владимир Борисович Пастухов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Полагаю, что в той ситуации, в какой Россия сегодня оказалась, уже нет. Независимость суда не решит проблему системной деградации «правовой ткани». По крайней мере, не решит ее одномоментно. Это в лучшем случае необходимое, но абсолютно недостаточное при сложившихся обстоятельствах условие. Кризис правовой системы в России давно перекочевал из политики в культуру. Если попытки преодолеть его будут ограничены исключительно политическими мерами, то это может привести к еще большему кризису. Скорее всего, можно ожидать возврата к ситуации 1990-х, когда суды были важным элементом саморегуляции огромного «дикого поля», в которое превратилась Россия, но имели мало общего с правосудием в европейском смысле слова. Чтобы возродить право в России, надо начинать с другого конца.
Кто ответит на позитивный запрос на право? Прежде всего в обществе, в самых широких его слоях должен возникнуть запрос на право, должно сложиться представление о его ценности, понимание, что без развитого права, вытесняющего «понятия» из повседневного обихода, обойтись невозможно. Это condicio sine qua non, без такого запроса ничего не получится, сколько реформ ни выдумывай. Но и при наличии такого запроса все будет совсем не гладко, так как выполнить его в нынешних обстоятельствах непросто. Пока мои коллеги обеспокоены тем, как обеспечить независимость судей, я все больше беспокоюсь о том, чтобы в России было достаточно людей, способных судить независимо.
Независимость суда – предпосылка, но не содержание и не суть давно назревшей реформы права. Сама по себе независимость суда не возродит культуру толкования права, не заштопает дыры в юридических процедурах, не заставит уважительно относиться к правовым текстам. Все это придется делать не просто параллельно с формированием политических условий независимости судебной власти, но с опережением, если мы хотим, чтобы реформа правосудия пошла России впрок. Задача гораздо более сложная, чем это кажется многим русским либералам, привыкшим повторять мантру о независимости суда.
От ни к чему не обязывающего трепа о независимости суда хорошо было бы поскорее перейти к детальной инвентаризации российского правового наследия. Нужен пошаговый анализ сложившегося алгоритма принятия правовых решений с целью определить, где происходит утечка объективности права. Я думаю, что начинать нужно с пересмотра и чистки от «шлаков» практически всех процессуальных законов. Люстрация кодексов важнее и полезнее люстрации судей. Именно неправовые законы формируют порочные стандарты толкования и уязвимые процедуры. Ну и, конечно, надо вернуть требования к качеству правовых текстов хотя бы на ту высоту, на которой они находились в позднесоветское время. А это, честно сказать, была не самая высокая планка.
Но кто это будет делать, и главное – для кого? За тридцать лет произошла депрофессионализация юридического сословия. Причем этот процесс не стоит примитивизировать. Дело не в том, что юристы поглупели или потеряли какие-то важные навыки. Напротив, они поумнели и приобрели много новых навыков, но эти навыки очень часто несовместимы с профессией юриста. Это можно сравнить с ситуацией, когда единственным специалистом, готовым лечить больных от всех болезней, становится патологоанатом.
К сожалению, выросло уже несколько поколений юристов, чьи профессиональные способности заточены исключительно на то, чтобы манипулировать правом. Они ищут и находят не правовые, а правоподобные решения, причем часто делают это с гениальной изобретательностью. Я испытываю глубокие сомнения в том, что их можно перевоспитать, поэтому надежда только на ускоренное восстановление классического юридического образования, которое переживает не лучшие времена.
Главная сложность состоит в том, что пострадала «зона роста». Новому профессиональному правовому сознанию неоткуда появиться. Семьдесят лет назад, в эпоху десталинизации, было в чем-то проще. Несмотря на весь ущерб, нанесенный Большим террором, связь времен полностью не прервалась. Оставался достаточно широкий слой носителей традиций дореволюционного пореформенного права. Сейчас же и этого нет. Ущерб, нанесенный правовой культуре ельцинско-путинской эпохой, похоже, оказался более значительным. Носителей традиций практически не осталось, обеспечивать «рост» некому. Ситуация настолько критична, что идея «импорта правосудия» уже не кажется абсурдной. Это может быть сделано в разных формах – от признания в качестве высшей инстанции по определенным категориям дел иностранных или международных судов до приглашения на работу в высших судебных органах иностранных специалистов. В конце концов, согласился же РФС в середине 2000-х во время судейского кризиса в российском футболе пригласить для работы на матчах национального чемпионата иностранных арбитров.
А если уж суверенная гордыня не позволит этого сделать, тогда придется по крупицам собирать сохранившиеся осколки позднесоветской правовой школы и возвращать в Россию тех, кто успел поработать в западных юридических институциях и приобрел полезный правовой опыт. Для меня по крайней мере одно представляется бесспорным: на кафедры юридических вузов уж точно потребуется пригласить большое количество иностранных специалистов, в первую очередь практикующих юристов.
Повторюсь, однако, что все это возможно только при условии, если в самом обществе сформируется четкий позитивный запрос на право. Если кто-то выступает против правового беспредела и требует справедливого суда, это не значит еще, что он готов жить в правовом государстве. Как правило, люди с «отрицательными правовыми требованиями», устраняя существующий произвол, возводят на его месте новую, зачастую еще более изощренную неправовую систему. И только когда внутри общества вызревает четкое понимание того, что оно более не может существовать без права для всех, которое не будет принадлежать никому, у реформы правосудия появляется реальный шанс. Пока этот момент в России не наступил.
Очерк 53
Конституционная вакцинация. Как повысить антитоталитарный иммунитет нации
Мне представляется, что главной опасностью для общества является не обнуление президентских сроков Путина (в конце концов, мы еще не знаем, кто придет ему на смену), а то, что Россия таким образом упускает шанс обнулить в ближайшей исторической перспективе самодержавную традицию русской власти, что сводит на нет усилия нескольких последних поколений российских реформаторов. Мы фактически обнуляем огромную эпоху, начало которой было положено даже не Горбачевым, а XX съездом, развенчавшим почти шестьдесят пять лет назад культ самого жестокого русского тирана.
Проблему я вижу в том, что если думать не о замене лиц, а о замене системы власти, то уход Путина, на чем сосредоточено сегодня чрезмерно много внимания, сам по себе практически ничего не решает. Россия после Путина с большой вероятностью, пережив меньшую или большую смуту, либо развалится на части, либо вернется в прежнюю самодержавную колею, скрепленная железной рукой нового вождя, превратившегося из революционного Павла в реакционного Савла.
Может быть, один из главных уроков нашего противоречивого и драматического века состоит в том, что российское самодержавие не является следствием случайных исторических обстоятельств, а покоится на прочном культурном и институциональном фундаменте. Соответственно, чтобы выскочить из самодержавной колеи, мало политической воли и решимости. Нужны как минимум неординарные и эффективные институциональные решения, поиск которых является важнейшей теоретической и практической задачей нашего времени.
Конституционная реформа сегодня остро необходима, но совсем другая. Россия больна самодержавным вирусом. И – несмотря на давность болезни – лекарства от него до сих пор не найдено. Цель конституционной реформы, в отличие от практикуемых Кремлем контрреформ-спойлеров, состоит как раз не в легитимизации самодержавия, а в том, чтобы привить наконец российской государственности устойчивый иммунитет к этой заразе.
Самодержавие для России не случайность, это ее цивилизационный выбор. Россия – европейское государство. Но Россия почти во всем отличается от Европы, в ней все устроено иначе. Это «другая Европа» – некогда
