РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ И ЕЁ ВРАГИ - Доминик Ливен

Как мы уже убедились, даже в 1914 году русские не были по-настоящему единой нацией. Культурная пропасть между элитой и крестьянством была слишком глубока, а споры внутри образованной части общества о том, какие именно институты, ценности и символы действительно определяют природу русского человека, были слишком ожесточенными. Создание стабильной русской идентичности в двадцатом веке затруднялось еще и тем, что царское и советское видение империи часто находились в конфликте: советская идентичность не могла быть просто построена на царской основе. После трех поколений коммунистического правления советская русская идентичность стала набирать силу к 1970-м годам. Однако этой идентичности при Горбачеве был нанесен значительный ущерб, когда населению стало ясно, что Советский Союз безнадежно отстал от Запада в экономическом соревновании, и были разоблачены ужасные преступления, совершенные режимом в прошлом для построения этого неудачного варианта общества будущего. Отчасти по этой причине, когда консервативные чиновники и управленцы пытались мобилизовать русскую диаспору встать в строй так называемых интернациональных фронтов для защиты коммунистического режима и Советского Союза, они встретили мало энтузиазма. Но столь широко распространенные надежды на лучшую жизнь в постсоветском мире независимых республик вдребезги разбились во время экономического кризиса 90-х годов, и ностальгия по старому советскому порядку расцвела в русской диаспоре даже сильнее, чем в самой России. К тому времени, однако, распад Союза стал свершившимся фактом, и даже те, кто сожалел об этом больше других, понимали, что его восстановление невозможно.

Создание постсоветского чувства русской идентичности в диаспоре было непростым делом. Чувство общих советских ценностей и лояльности объединило многих людей, которые по этническому происхождению не были русскими. Многие из этих людей считали русский своим первым языком, преклонялись перед творчеством Александра Пушкина и русским культурным наследием. Это совершенно не обязательно делало из них русских в узкополитическом смысле слова и не гарантировало, например, что они будут приветствовать попытки возрождения элементов досоветской идентичности, будь то православие, казацкие организации или ностальгия по царской военной традиции. Еще меньше они были расположены чувствовать лояльность по отношению к постсоветской России, ее символике или лидерам. Действия государства в 1990-х годах не прибавили ему легитимности в их глазах, И наконец, меньше всего Ельцин и его правительство заслужили лояльность русской диаспоры, которую они в 1991 году бросили на произвол судьбы и с тех пор не вспоминали о ней. В любом случае в некоторых районах, например в угледобывающем Донбассе на Восточной Украине, местная лояльность и идентичность были сильнее, чем любые чувства по отношению к новому украинскому и российскому государству. А растущее недоверие к политической верхушке национальных государств, отношение к ним, и особенно к их столицам, как к кровососам и эксплуататорам только подстегивали эту региональную идентичность. Смешанное чувство постсоветской русской идентичности часто имело весьма приземленные последствия. Например, оказалось, что на Украине русский национализм и советская лояльность во многом противоречили друг другу. Националистическое желание отделить от Украины и присоединить к России некоторые регионы востока и юга (в частности Крым) было больным вопросом для украинской коммунистической партии, большинство членов которой родным языком считали русский. Такой поворот событий только сильнее разжег бы пламя украинского национализма, ослабил и разделил украинское русскоговорящее население и навсегда похоронил бы возможность восстановления русско-украинской федерации.

турки попытались бы разделить между собой остальные части России, российские элита и население, возможно, ответили бы на это в турецком стиле. Но 1990-е годы не предложили русскому национализму никакой очевидной угрозы, против которой стоило бы объединяться, и никакого врага, которому надо было противостоять. Отчасти поэтому конец империи в России не принес с собой, как в Турции, второе дыхание и возрождение националистических чувств, на что в 1988-1991 годах так горячо надеялись многие из ее приверженцев. С другой стороны, не только отсутствие внешних врагов и агрессоров, но и запутавшийся, противоречивый и недоразвитый сегодняшний русский национализм сам по себе внес большой вклад в распад империи, который, по крайней мере до сих пор, видится менее ужасным, чем все более ранние прецеденты и чем можно было ожидать, принимая во внимание природу советского режима.

Поведение российского государства и русских, вне всяких сомнений, является самым важным фактором в этой странной истории коллапса и постимперской ситуации в России. Однако прочие факторы также оказали свое влияние на относительно мирную кончину империи. Прежде всего здесь следует отметить федеративную систему, сыгравшую такую большую роль в развале СССР, - именно она помогла во многих случаях произвести раздел относительно гладко и без применения насилия. При советском федерализме пятнадцать союзных республик имели ряд правительственных институтов, укомплектованных в основном хорошо образованными национальными кадрами. Республики имели также вполне определенные границы. Мартовские выборы 1990 года дали реальную демократическую легитимность одним республиканским правительствам и ее видимость - другим. Власть в республиках в 1991 году не была захвачена силой или при помощи вооруженного восстания. Как бы то ни было, независимость была в декабре 1991 года получена от Москвы законно образованными правительствами, которые также в большинстве случаев были в состоянии осуществлять полный и эффективный контроль над республиканской территорией. Между вновь созданными политическими образованиями не произошло внезапной и поспешной демаркации границ, оказавшейся столь фатальной в индийском случае в 1946-1947 годах. Разумеется, в попытках приспособиться к новой для себя ситуации независимости в постсоциалистическом

Ситуация еще больше запутывалась тем, что сама Российская Федерация только на одну пятую состояла из русских и ей приходилось в придачу иметь дело с рядом сильных националистических движений внутри своих нерусских и нехристианских меньшинств.

Российское государство не могло называть себя исключительно русским по национальному составу, поскольку это могло привести к законному недовольству татар, башкир, якутов и ряда северокавказских народов. Генерал Александр Лебедь, кандидат в президенты на выборах 1996 года, спрашивал: «Что есть национальная политика в России? 132 нации и народности, православие, католицизм, мусульманство, буддизм, иудейство, масса сект. Что может объединить, чем можно скрепить эту огромную, разноязычную, разноплеменную массу? Какие струны в совершенно разных человеческих душах надо задеть, чтобы без насилия понудить людей мирно сосуществовать а не уничтожать друг друга? Национальный вопрос в России не закрыт».

Другими словами, избавившись от империи, Россия так и не стала национальным государством. И, принимая во внимание многонациональный состав Российской Федерации, это действительно было так. Еще более справедливо это было по отношению к российской элите, которая совершенно не имела привычки воспринимать свою страну в узком этническом смысле.

Существовала значительная разница между ощущениями русского народа во время коллапса империи и ощущениями немцев после 1945 года. Немцы потерпели сокрушительное поражение в затяжной войне, которая принесла им огромные страдания. Вражеские армии оккупировали Германию. Они заставили немцев признать преступления нацистского режима. Впоследствии наступило эффектное экономическое возрождение и беспрецедентный уровень процветания. В советском случае конец империи наступил неожиданно, в мирное время, практически моментально и при минимальном иностранном вмешательстве. Поэтому было так трудно его адекватно воспринять. Эмиль Паин, который сам был фигурой, определяющей политику Москвы в отношении русской диаспоры, говорит, что «это делает процесс полного распада сильного когда-то государства совершенно необъяснимым для простого человека, а русским меньшинствам становится еще сложнее привыкнуть к мысли, что их жизнь в чуждой этнической среде никогда не будет прежней. Некоторые русские все еще лелеют надежду на то, что в один прекрасный день все вернется на свои места и вновь возникнет единое государство».

Паин Эмиль - доктор политических наук, профессор Института социологии РАН, бывший советник президента России.

Отношение русского народа к событиям 1990-х годов несколько напоминает самоощущение австрийцев после 1945 года. Население пресытилось империями и бесконечными жертвами во имя Истории и других великих начинаний. Вторая Австрийская Республика завоевала лояльность своего народа, прежде всего обеспечив его процветание. Постимперская Россия определенно может сделать то же самое. Если России посчастливится пережить экономический бум, сопоставимый с европейскими 1950-1960-ми годами, то демократические институты, национальные границы и государственные институты Российской Федерации получат огромную легитимность в сердцах народа, поколения которого были измучены страданиями и лишениями, народа, озабоченного в настоящее время лишь своими личными целями и повышением собственного благосостояния. Националистические и коммунистические интеллектуалы будут по-прежнему маячить на окраинах политической жизни, но ядро российской элиты будет концентрировать свои усилия на обогащении, чем оно фактически уже занято в настоящее время. Экономический коллапс и разочарование в западном капитализме, сопутствующие концу империи, создали нездоровую атмосферу в политической элите и отдалили ее от общества. Простые люди слишком заняты проблемой собственного выживания, чтобы беспокоиться о политике, но цинизм и разочарование заходят гораздо дальше этого. В советское время население не могло стоять в стороне от политики или общественной жизни, что было типично для патриархального дореволюционного крестьянства. Напротив, народ постоянно собирали для участия в митингах и демонстрациях, для принятия коллективных деклараций о приверженности идеям социализма, что во времена Брежнева выглядело неискренней и циничной показухой даже в глазах полуинтеллигентных участников этих мероприятий. Им внушали также, что только с помощью слепой веры в политику партии и активного участия в коллективных мероприятиях можно проложить дорогу в счастливое будущее. Нынешняя демократия также во многом представляется режимом помпезного пустословия и нарушенных обещаний, режимом, прикрывающим коррупцию, вопиющее и противозаконное неравенство, массовую нищету и преступность.