Левая рука тьмы: Левая рука тьмы. Планета изгнания. Гончарный круг неба. Город иллюзий - Урсула Ле Гуин

Он не знал. Помощи, вероятно. Любая помощь приемлема, как сказал бы Тьюа’к Эпнпе Эннбе.

Он осторожно опустил иглу и лег рядом с проигрывателем на пыльный пол.

Чего ты хочешь?

Я хочу любить кого-нибудь.

Проигрыватель автоматический: проиграв пластинку, он возвратился к ее началу.

Я получу свою любовь с помощью друзей.

Во время одиннадцатого повторения Орр заснул.

Проснувшись в голой, сумрачной комнате с высокими потолками Хитзер почувствовала смущение.

Она уснула прямо на полу, вытянув ноги и прислонившись ногой к пианино. От марихуаны она становилась сопливой и к тому же глупела. Но нельзя было обижать Мэнни, отказавшись от его марихуаны. Джордж лежал на полу рядом с проигрывателем, который медленно доигрывал «С помощью друзей».

Хитзер выключила его. Джордж не пошевелился, губы его раскрылись, глаза оставались закрытыми. Забавно. Они оба уснули, слушая музыку. Она пошла на кухню готовить обед.

Свиная печень, это очень питательно. Что еще можно получить на мясные карточки?

Она получила ее вчера. Что ж, нарезать потоньше, поджарить с соленым салом и луком.

Она достаточно голодна, чтобы есть свиную печень, а Джордж не привередлив.

Он ест все, что она приготовит. У него хороший характер.

Расставляя посуду, чистя картошку и нарезая капусту, она время от времени останавливалась. Она себя странно как-то чувствовала, конечно, это от марихуаны. Уснуть прямо на полу!

Вошел Джордж, небритый, грязный. Он посмотрел на нее. Она сказала:

— Ну, с добрым утром!

Он продолжал смотреть на нее и улыбался широкой радостной улыбкой. Никогда в жизни она не получала такого комплимента. Ее смущала эта радость, которую она сама вызвала.

— Дорогая жена, — сказал он.

Он взял ее за руки, рассмотрел руки, ладони и тыльную их сторону, и прижал их к своему лицу.

— Ты должна быть коричневой, — сказал он.

Она, к своему отчаянию, увидела слезы на его глазах. Всего на мгновение она поняла, что происходит, она не помнила, что была коричневой. В это мгновение она вспомнила ночную тишину на даче, журчание ручья и многое другое — все разом. Но Джордж требовал внимания. Она держала его, как он ее.

— Ты устал, — сказала она, — расстроился и уснул прямо на полу. Это все проклятый Хабер. Не ходи больше к нему, и все! Просто не ходи. Пусть нас вызывают в суд. Ты не должен больше ходить к нему, он тебя губит.

— Никто не может меня погубить, — сказал он.

Он рассмеялся. Его глубокий смех напоминал рыдание.

— Не может, пока мне помогают друзья. Я пойду к нему, но ненадолго. Меня это больше не беспокоит. И ты не тревожься.

Они обнимали друг друга, сливаясь в совершенном единстве, а печень и лук шипели на сковороде.

— Я тоже уснула, — сказал она ему, — я думаю, разбирая каракули старого Ратти. Ты купил хорошую пластинку. Я очень любила «Битлз», когда была ребенком. Жаль, что государственные станции их больше не передают:

— Это подарок, — сказал Джордж.

Печень подпрыгнула, и Хитзер поневоле оторвалась от него, чтобы заняться едой. За обедом Джордж не отрывал от нее глаз. Она тоже смотрела на него. Уже семь месяцев, как они поженились. Они не разговаривали о серьезных вещах, вымыли посуду и легли.

Они любили друг друга. Любовь, как хлеб, нужно делать все время, заново. Потом они лежали в объятиях друг друга, засыпая. Во сне Хитзер слышала журчание ручья и пение неродившихся детей. Джордж видел во сне глубины открытого моря.

Хитзер была секретарем в старой бесполезной конторе «Формен и Ратти». На следующий день была пятница. Уйдя с работы в четыре тридцать, она не поехала на троллейбусе домой, а поднялась на фуникулере в парк Вашингтона. Она сказала Джорджу, что встретит его в ХУРАДе. Его сеанс должен был начаться в пять. Они вместе поедут в Нижний город и, может быть, пообедают в каком-нибудь ресторане.

— Все будет в порядке, — сказал он, поняв ее беспокойство.

Она ответила:

— Я знаю. Мне хочется пообедать с тобой вместе. Я сэкономила несколько монет. Мы еще не были в «Наса Боливиана».

Она стремительно подошла к башне ХУРАДа и остановилась на широких мраморных ступенях. Он приехал на следующей машине. Она видела, как он вышел вместе с остальными. Невысокий, аккуратный человек, вполне уверенный в себе, с дружелюбным выражением лица, как большинство людей, работавших за письменным столом. Когда он увидел ее, его светлые глаза стали еще светлее. Он улыбнулся все той же улыбкой неудержимой радости. Она поняла, что отчаянно любит Джорджа. Если Хабер снова причинит ему боль, она разорвет его на куски. Ярость была чужда ей, но не тогда, когда дело касалось Джорджа.

И вообще сегодня что-то было иначе. Она чувствовала себя тверже, храбрее. Дважды за работой она вслух сказала «сволочь» и заставила покраснеть старого мистера Ратти. Она никогда раньше так не говорила и не собиралась делать в будущем, но тут как будто сказалась какая-то старая привычка.

— Хелло, Джордж, — сказала она.

— Хелло, — ответил он.

Он взял ее за руки.

— Ты прекрасна.

Как можно считать его больным? Пусть у него бывают странные сны, но разве лучше питать злобу и ненависть к людям, чем грешит добрая четверть ее знакомых.

— Уже пять, — сказала она. — Я подожду здесь. Если пойдет дождь, я зайду в вестибюль. Тут как в могиле Наполеона, мрамор и все такое… Но красиво. Слышишь, как ревут львы в зоопарке?

— Пошли со мной, — сказал он. — Уже идет дождь.

И действительно пошел нескончаемый теплый весенний дождик — растопленный лед Антарктиды, падающий на головы детей тех, кто ответствен за его таяние.

— У него хорошая комната ожидания. Ты там будешь, вероятно, в компании разных шишек и трех-четырех глав государств. Все ходят на цыпочках перед директором ХУРАДа. А я каждый раз должен проходить мимо них. Любимый псих доктора Хабера, его пациент-талисман.

Он провел ее через большой вестибюль под куполом Пантеона на движущиеся дорожки, на невероятный, бесконечный спиральный лифт ХУРАДа.

— ХУРАД действительно правит миром, — сказал он. — Не понимаю, зачем Хаберу нужны другие формы власти. Он уже имеет достаточно. Почему он не остановится? Он как Александр Великий, которому нужны все новые страны для завоевания. Я этого никогда не понимал. Как сегодня работалось?

Он был напряжен, потому и говорил так много, но не казался угнетенным или расстроенным, как в прошлые недели. Что-то восстановило его естественное спокойствие. Она никогда не верила, что он утратил его надолго, но все же он был несчастен.