Земля русская - Иван Афанасьевич Васильев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Спросил у бабки Аграфены, а она говорит:
— Не было там дубов, поле было, а потом пустошь, а лесом уж в войну поросло.
Что за загадка: желуди ведь по воздуху не летают?
— Скорей всего, белка посеяла, не то ежик, — обдумав, сказала бабка. — В деревне Новой, две версты отсюда, дуб, кажись, есть.
Пошел в Новую — точно: стоит дуб. И представилась мне такая картина. Выдался год — желудей на дубу, что ягод на рябине. Прознали про то белки и повадились из старого леса, что за березником растет, к дубу бегать, желуди на зиму таскать. Набьют за щеки, прыг-скок, прыг-скок, а путь далек, то одна уронит желудь, то другая, искать некогда, торопятся запас до дупла донести. А потеряшки до весны пролежали, корешок пустили и пошли расти под сенью берез.
— Хорошо придумал, — усмехнулся на мой рассказ лесник. — Дубки-то сойка посадила. Эта особа запасливая, имеет привычку желуди в землю прятать. Спрячет, а потом не найдет. Такой уж она лесовод.
— Все равно, — сказал я и, выкопав в березнике дубок, посадил в тени у крыльца. Боялся, не примется: кто ж летом пересаживает? Но поливал дважды на дню, и — принялся. Пускай и на Усть-Дёрже вырастет дуб-великан, когда-нибудь и от него сойки лес разведут.
ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ СЕНТЯБРЯ
Пробили по радио куранты. На улице редеющий сумрак теплой ночи. Я одеваюсь и выхожу на крыльцо. Вот-вот взойдет солнце. Зарозовели края высоких облаков. Мягкой оранжевой дымкой подернулись березовые рощи. Даже серая стерня сжатых полей посветлела, будто ее выстирали на ночь. А неподвижный воздух кажется налитым в хрустальный сосуд янтарным раствором. Все звуки необыкновенно отчетливы, по ним, как по книге, можно читать жизнь окрестных деревень. Гулко заработал далекий трактор: тракторист готовится пахать зябь. Хлопнули раз, другой, третий двери — это выгоняют в поле скотину. Скрипит ведро на дужке коромысла — кто-то идет к реке по воду.
Солнце, словно капля кармина из тюбика, выдавливается из серой низкой гряды облаков. Вот капля оторвалась, выкатилась на чистый небосвод, начала желтеть, раскаляться до жаркой белизны, и тогда воздух чуть дрогнул, шелохнулась листва на вершинах берез — родился робкий ветерок.
Я поднялся на гору, за которой начинаются перелески. Только сейчас разглядел, что весь приречный лес с полевой стороны окаймлен березниками. А через поле к лесу лучами тянутся узкие березовые ленты. Это — траншеи. Когда-то тут была передовая, траншеи от передового края сходились в тыл, к батальонным и полковым узлам обороны. А когда война отдалилась и сюда вернулись пахари, им было не до траншей. На брустверах выросли березы.
Я пошел вдоль военной борозды. За тридцать лет отмирающие травы и палая листва затянули траншею, но глаз легко угадывал в осыпях бывшие блиндажи, стрелковые ячейки, пулеметные гнезда.
Вдруг что-то остановило меня. Огляделся — и… Да это же не белые березы столпились у траншеи, это дочери и внучки солдат пришли посмотреть на места, где воевали их отцы и деды. Пришли и, потрясенные и зачарованные, остались тут в вечном карауле.
Сколько лет ты прождал меня здесь?
Вот и встретились… Здравствуй, отец…
В небе глухо березы шумели,
Горько пахло опавшей листвой.
Не торопитесь рубить березы на старых траншеях!
ГОРЬКИЙ ДЫМ
На огородах жгут ботву, ветер гонит в поле белый горький дым.
Отчего дым от хлама особенно горек?
А так, видно, и должно быть: сладкие соки отданы плодам, осталась горечь, которую развеет ветер.
БЕЛЫЕ РОЩИ
На сером увалистом поле, спускаясь языком к Волге, пылает огромное рыжее пламя. Три дня идут дожди и не могут залить пламя, едва прорвется сквозь тучи солнечный луч, оно разгорается пуще прежнего. Это осенним пожаром полыхает березовая роща.
Пламенем берез охвачены берега Волги от самого истока верст на триста вниз.
На верхней Волге долго стоял фронт. Поля не засевались хлебом. Брошенные пашни засеяли березы с деревенских околиц. И поднялись рощи, такие ровные, с четкими, похожими на белые стены опушками, что никак не подумаешь, будто выросли они сами, без помощи человека. Это и породило легенду. Я услышал ее однажды от девочки Гали, которая в свою очередь слышала от бабушки.
— На артиллерийской батарее служил русский солдат. Он был учителем, преподавал в школе биологию. Когда не было боев, учитель собирал березовые семена и высевал на позиции. Он не просто кидал семена в землю, а написал ими какие-то слова. Может, имена своих товарищей, может, названия городов и деревень, откуда они пошли на войну, а может, завещание какое. Точно никто не знает, потому что прочитать слова очень трудно. Мы всей школой ходили читать, всего несколько букв разобрали. Чтобы все прочитать, надо подняться на самолете и посмотреть сверху. Старые люди говорят, что солдат жив и приезжает иногда, обходит свои рощи, а людям не объявляется. Некоторым выпадает счастье увидеть солдата, но только издали. Если окликнешь — сразу исчезнет, будто в воздухе растает. Я тоже хожу в рощи, очень хочу увидеть солдата. Бабушка говорит, что я счастливая, обязательно увижу. А вы как думаете?
Я думаю: зачем старые люди придумывают легенды? Не затем ли, чтобы дети жили красивой мечтой?
НЕВЗРАЧНЫЙ ВЕРЕС
В октябре, когда первые заморозки подсластят на грядках капусту и кочны начнут срубать и сносить в сени, однажды утром по всей деревне разольется вдруг острый запах вереса. Это хозяйки перед квашением капусты начинают выпаривать кадки. Кинут в кадку несколько веток, зальют кипятком, укроют чистой дерюжкой — и дезинфекция началась. Фитонциды вереса убивают гнилостные бактерии. Лесоводы утверждают, что гектара вересовых зарослей достаточно, чтобы очистить от болезнетворных микробов воздух большого города.
А в лесу это невзрачный кустик с вечнозеленой мягкой хвоей. Его еще называют можжевельником, а то и северным кипарисом. По форме он похож на кипарис, только маленький. На ветках — шишки, которые за малую величину — всего с горошину — называют ягодами. Ягоды на ветках висят и зеленые, и черные. Это потому, что созревают они не в тот же год, а на второй, к осени. В каждой шишке-ягодке по три семечка.
Я, бродя по лесу, задумался: почему и сосна, и береза, и черемуха, и дуб, и рябина воспеты в стихах и песнях, а о вересе — ну хоть бы слово!
