Земля русская - Иван Афанасьевич Васильев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Снова и снова обращается автор к милым сердцу картинам России, и видятся ему сотни и сотни деревень, в которых он побывал, и возникают проникновенные поэтические строки:
«Много-много раз я грелся чаем в деревенских избах, и не знаю, чай ли тому причиной или особое радушие людей, но выходишь на крыльцо — дорога перед тобой, зовущие дали, а тебя что-то держит, не отпускает, и необходимо усилие, чтобы сдвинуть со ступеньки ногу, и пойдешь вяло, неохотно, обернешься не раз, помашешь хозяину рукой и дашь себе слово непременно побывать тут еще раз».
Писатель задумывается, в чем же тайна этого чувства любви и привязанности к деревне, и размышляет:
«Может быть, прозрачная, как колодезная вода, тишина, сквозь которую слышны птичьи песни в недальнем лесу и звон косы на лугу, пробуждает в душе нечто незнаемое, что носим мы в себе до поры до времени? Может быть, белые дымы над крышами по утрам, острые запахи возвращающегося с поля стада, петушиные крики на заре, седые росы и белые суметы на улицах, скрип санных полозьев и звон железа в кузне, может быть, все, капля по капле вливавшееся в душу, копилось там, отстаивалось, оседало и проросло любовью».
И с чувством глубокого сопереживания и полного доверия читатель внемлет писателю, разделяет с ним патриотическое мироощущение, следит за его движущейся мыслью.
«Наверно, всего понемногу есть в моем чувстве к деревне… — продолжает писатель свою лирическую исповедь. — И все-таки опять и опять я возвращаюсь к мысли, что всему причиной ч е л о в е к».
К нему и обращаются авторские восторги, аналитические мысли, раздумья о жизни.
Книге «Земля русская» дан подзаголовок «В памяти живут люди». Люди среднерусской деревни чередой проходят на ее страницах, и в этой многолюдности героев читателям открываются глубины народной жизни.
Вместе с тем «Земля русская» — не только лирическая исповедь много поработавшего и много сделавшего в жизни человека, но и книга широких раздумий о нашем времени, о судьбах современного крестьянства, о путях социалистического переустройства деревни. Писатель остро ощущает масштабы и глубокий смысл свершающихся коренных перемен, чутко всматривается в процессы великого созидания нового и решительной ломки старого уклада сельской жизни. Он пристрастно, увлеченно, изучая уже четвертое поколение коллективистов, которое трудится на этой земле, пишет о том, как идет переналадка всего сельскохозяйственного производства, как становится деревня все более образованной… Радуясь этим переменам, Иван Васильев не хочет оставаться лишь их созерцателем, он азартно, заинтересованно участвует в созидательных процессах, ратует за новизну, изобличает косность и рутину, страдает из-за просчетов и неудач, поддерживает истинных новаторов.
Все это ярко проявляется в книге «Земля русская», в которой причудливо и вместе с тем органично слились самые разные жанры — и художественная мемуаристика, и очерковые портреты, и лирические новеллы, и краеведческие экскурсы, и публицистические размышления по широкому кругу сельских проблем. «Это какая-то новая литературная форма, которой пока не найдено названия», — сказал как-то о своих произведениях Валентин Овечкин. Эти слова можно отнести и к творчеству Ивана Васильева, продолжающего традиции Овечкина, но вместе с тем отнюдь не утрачивая своей оригинальности и творческой самобытности.
Не столько на широких шоссе, сколько на лесных, поросших травой проселках, по которым так приятно ходить босиком в летнюю пору, в дальних деревнях познавал писатель жизнь в глубинах России. До войны работал сельским учителем, в войну был пулеметчиком, командовал взводом и ротой, после войны стал директором сельского детского дома, сотрудничал в районной и областной печати. Уже много лет писатель безвыездно живет в деревне, деятельно участвует в сельских общественных делах и неутомимо продолжает свою повседневную, активную работу публициста. Иван Васильев создал свыше десяти книг, в их числе книги «Я люблю эту землю» (издательство «Советская Россия») и «Веру на себя» (издательство «Современник»), удостоенные Государственной премии РСФСР имени А. М. Горького в 1980 году.
В книге Ивана Васильева «Земля русская» лучшие страницы посвящены «матерям нашим, крестьянкам». С редкой искренностью и благородством повествуется в них о нравственной высоте, духовной красоте женщин русских селений. Писатель видит образ матери-крестьянки одухотворенным, светлым и оттого бесконечно волнующим сердце.
«Профессия газетчика водила меня не столько большаками, сколько проселками да тропинками, и там, в глухих деревеньках и маленьких городках, я встретил поистине Великую Русскую Женщину, в характере которой собралось и отстоялось все, чем одаривала человека земля на протяжении многих и многих веков. После таких встреч иной раз думалось: вымри все вокруг, но останься о н а, ж е н щ и н а-м а т ь, и мы возродимся в том же качестве, с тем же характером своих предков-русичей. Да ведь так оно и бывало… Как небесную голубизну глаз, как соломенный цвет волос, возрождали в нас матери добрую душу и широкую натуру».
С застенчивой скромностью и безмерной любовью Иван Васильев обращается прежде всего к памяти своей матери Аксиньи Васильевны не потому, что хочет выделить свою мать из всех других, а потому, что видит в ней общие черты деревенских женщин. Остановим взгляд на этом образе. Это интересно еще и потому, что помогает лучше понять истоки творчества самого писателя, его глубинные крестьянские корни.
На первый взгляд все обыденно. Мать говорила образно, немного напевно, работала споро, любила рассказывать всякого рода бывальщины, приучала сына с малолетства быть «книгочеем», на вечерних посиделках понуждала его читать вслух разные книжки, учила видеть, думать, понимать. За всем этим видится главное: мать в доме была хранительницей красоты. И посмотрите, какие эстетические богатства открывала она сыну:
«Во всем она умела видеть красоту: и в обложных дождях, и в цветении сада, и в отбеливании холстов, и в молотьбе цепами ржаных снопов, и в трепке мягкого, струистого льна. Она находила такие слова, такие присказки, такие поверья, после которых мне непременно самому хотелось пойти с отцом топить дымную ригу, взять отрывающий руки кленовый цеп и молотить в лад со всеми снопы, сесть на грохочущую мялку и до одури в голове гонять по кругу лошадей. И удивительно, не чугунная тяжесть рук и ног, не тошнотворное кружение в голове запоминалось после работы, а поющая в сердце радость, словно его, ребячьего сердца, коснулось что-то нежное
