Земля русская - Иван Афанасьевич Васильев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В другом месте автор рассказывает о том, как в холодный дождливый день его рота проходила в пелене моросящего дождя через деревню, только что отбитую у фашистов. Из толпы высунулась девочка, протянула солдатам позеленевший винтовочный патрон и выкрикнула:
«Дяденька, убей немца за папу и за маму». Кто-то из солдат, рассказывает далее писатель, поднял девочку на руки, передал другому, третьему — так и пронесли ее по рукам, а потом она все махала и махала ручкой удаляющимся фронтовикам… Я все еще ощущал рукой ее мокрое платьице, острые лопатки, видел ее глаза, полные неизбывного горя…»
В этих малых эпизодах весь Васильев, его душа, творящая добро без рисовки, словно бы непроизвольно, как нечто самое естественное.
Есть еще в «Земле русской» одна автобиографическая военная новелла о том, как вырабатывались в нем нравственные ориентиры устойчивости на земле. Дядькой-наставником автора на фронте был старый солдат Мокеич. Оба они составляли расчет ручного пулемета, часто бывали в боях, приняли на себя много вражеского огня. Мокеич погиб, когда немецкий снаряд разнес их пулемет. У автора до сих пор в ящике стола на вечном хранении лежит кисет дядьки Мокеича, а в памяти живут мудрые его наставления. Мокеич учил, что солдатская наука состоит наполовину, если не больше, из крестьянской работы и крестьянских навыков: рыть землю, спать на голой земле, не промокнуть под дождем, не замерзнуть на морозе, сварить суп из топора, выжать воду из камня и т. д. Мокеич доводил солдатские навыки до совершенства и приговаривал: какая бы ни выпала в жизни работа, делай, как домашнюю, ведь домашняя всегда желанна и приятна, оттого и легкая. И автору мнится, что не встречал в жизни мудрее педагога, чем этот духовный наставник — сельский самородок.
В «Земле русской» особенно участливо внимание писателя к детям. Он повествует о том, как в опаленной войной серединной России оберегали детей и сколь много поразительного мужества проявили подростки и совсем еще дети на оккупированной немцами территории. Иван Васильев, вернувшись с войны, принял на себя заботы о детях-сиротах, стал директором детского дома. И встал перед ним тот же вопрос: как оберечь детей? Он был за них в ответе перед погибшими фронтовиками, ему чудился их безмолвный вопрос: «Как там у тебя наши мальчишки?» Писатель повествует о своих высоких заботах тех дней несколько стесненно, застенчиво, излишне лаконично, но и в сказанном открывается читателям плодотворная система воспитания детей в обстановке труда и доброты. И до сих пор навещают умного и сердечного педагога выросшие его воспитанники.
Не скрывает писатель душевной боли — в современной нечерноземной деревне, в особенности маленькой, все меньше слышится ребячьих голосов. Сельских детей, ратует автор, надо в особенности оберегать от праздности, от нищеты духа, лени и жадности. Эту мысль он развивает на впечатляющих жизненных фактах.
Особенное беспокойство писатель испытывает за тех сельских юношей и девушек, которые оторвались от родной земли и не пристали к другому — городскому берегу, не выдержали испытания достатком. Иван Васильев выносит на обсуждение такую мысль, хотя и не считает ее бесспорной:
«Долгие наблюдения привели меня к выводу: человек скорее всего срывается с нравственных якорей, когда уходит с родной земли… Он как бы отключается от источника, питающего его. Я знаю многих сверстников своих и людей помоложе, отвернувшихся от земли, встречаюсь с ними и вижу, как, обогащаясь вещественно, нищают они душевно. Утрачивается открытость души, ее мягкость, некоторая, если угодно, романтичность, доверчивость и милосердность, душа становится суше, расчетливей, эгоистичней».
Читателям эта мысль даст хороший повод для споров, и писатель, вероятно, улыбнется в ответ, если ему станут возражать, что от приобретательства и душевной нищеты отнюдь не застрахованы и люди, прочно осевшие на земле, что и там, бывает, они срываются с нравственных якорей. Все это так, и все же, и все же… Просто деревня, очевидно, дольше хранит свои традиции.
Тем и привлекательны записки Ивана Васильева, что он дает обширный жизненный материал для глубоких раздумий, не изрекает непререкаемых истин, не поучает, не навязывает своего мнения, нередко признает свою мысль движущейся, развивающейся, с допусками и коррективами, и приглашает с доверием читателей в собеседники, нередко предоставляя им слово на своих страницах.
* * *
Писателю свойственно острое ощущение новизны и неповторимости нашего времени. Иван Васильев всей душой разделяет плодотворную мысль Федора Абрамова:
«В деревне сегодня в результате небывалого вторжения техники и науки происходит поистине небывалая, ни с чем не сравнимая революция. Речь идет не просто о коренной перестройке сельского производства, всего уклада деревенской жизни… Предстоит в полном смысле заново сотворить русское поле, построить такие селения, где бы зеленая радость деревенского существования была дополнена всеми благами современного города. А это задача гигантская… Процесс великого созидания и великой ломки. Короче, старая деревня с ее тысячелетней историей уходит сегодня в небытие». И «видимо, — добавляет Сергей Залыгин, — наше поколение — последнее, которое своими глазами видело тот тысячелетний уклад, из которого мы вышли все и каждый. Если мы не скажем о нем и его решительной переделке в течение короткого срока — кто же скажет?..»
Свое призвание Иван Васильев как раз и видит в том, чтобы способствовать освобождению от предрассудков, отживших схем, архаичных установлений, моральных аномалий, чтобы в новых явлениях видеть, насколько коммунистично новое.
Вместе с тем писатель настаивает на том, чтобы в новом укладе сельской жизни сохранились лучшие хлеборобские традиции.
«Я ратую за сознательный и направленный отбор наиболее здоровых и сильных зерен для нового посева, как это делал всякий разумный крестьянин… Не все старое старо. Бережливость, совестливость и порядочность, душевная щедрость, сострадание и бескорыстие — такие зерна, которые отобраны и выращены народом и которые каждое новое поколение обязано воспроизводить в наичистейшем виде».
К сбережению и воспроизводству на новой основе старых крестьянских обычаев и нравов писатель возвращается постоянно, из очерка в очерк, из статьи в статью, и пишет о них с особенной, я бы сказал, участливостью.
Размышляя о коренной крестьянской черте — бережливости, Иван Васильев напоминает, что в крестьянском хозяйстве все производство было безотходным: все шло в дело, ничто зря не пропадало, ни отруби, ни мякина, ни старое тележное колесо… Даже оставляя подворье и переезжая на новое место, отмечает автор, мужик никогда не вырубал, не выкапывал сада: сад считался да и
