Дикая раса - Ольга Онойко

Неважно.

Черной Птице легче петь смерть, чем жизнь. Человеческий организм уязвим. Пусть рядом нет энергетика, пусть усталость накатывает тяжкой волной, но куратор Райского Сада сумела бы сделать так, чтобы ни один злобный призрак не смог надавить на спуск.

Ни один?

Она не знает, сколько их здесь.

Зато знает, сколько заложников.

Остается лишь ожидание.

«Простите, ребята, — мысленно шепчет Алентипална, проходя меж столами; кто-то подвигается, освобождая для нее край скамьи, — простите меня, Элик, Ваня. Вы же все можете, я знаю. Я жду. Я верю». На ней белый халат Стеллы Ароян, неновый, не очень чистый, и на кармане нарисован оранжевым маркером кривоватый робкий цветок. Кто-то из пациентов решил сделать подарок ласковой тете-доктору…

Молчание.

Дети устали сидеть, им давно пора прилечь, по режиму уже на исходе тихий час. Многие дремлют, прикорнув на столах, кто-то уселся на пол, как хорошо, что он теплый…

Столовая «Ласкового берега» никогда не бывает так полна. Часто, особенно зимой, здесь не ест вообще никто, всё разносят по палатам. Многие из ребят здесь впервые. Из-за ее визита. Ради крошечного шанса на исцеление, ускользающей возможности чуда.

Мысль приносит с собой отчаяние, и Алентипална прогоняет ее.

Одна из теней ставит перед ней дешевый видеощит. Кажется, Эмиз не оставит заложницу в покое. Алентипална отодвигает щит в сторону. Мерзко быть рядом даже с изображением этого человека.

Покачиваются в вышине деревянные птицы.

— Как самочувствие, местра Надеждина? Мой браслетник предлагает перевод. У вас говорящая фамилия. Умрете последней?

Алентипална подавляет вздох.

— Сколько вам заплатили?

— Будь речь о деньгах, я не согласился бы ни за какие.

— Тогда — зачем вы это делаете, местер Эмиз?

— Честно? Я просто хочу увидеть, как вы умрете.

Он произносит это, счастливо улыбаясь. Как подобает человеку, который вот-вот увидит исполнение своей мечты.

Бабушка застывает. Мечутся мысли — за что, зачем, почему? У нее есть враги, потому что она входит в Высокую тройку Седьмой Терры: враги Урала, которые могут желать смерти триумвира. Но как, чем, когда она сумела заслужить личную ненависть?!

— Местра Надеждина, — Эмиз говорит со вкусом, смакуя звучание русской фамилии. — Алентипална. Сверхполноценница. Корректор. Я даже готов получить вашу лебединую песню, знаете? Смерть Юриста Сандерса была поучительна, но вряд ли со мной случится что-то страшнее. Вам не интересно, о чем я? Хорошо. Вы очень любите своих сверхполноценных детей, местра Надеждина, и должны помнить, как погибла девочка с милым кодом «Гюрза».

— Айгерим Иксанова. На Земле. При неудачной посадке лайнера «Яджнасена».

— Заказ Центра. Исполнением руководил Юрист. Изрядный ублюдок был, и вполне заслужил то, что получил от вашей змейки Айгерим. Знаете, что именно? Он отправился на Третью Терру и там связался с каким-то типом из браконьеров, имевшим непролеченный СПИД. Пустяк, конечно, но тот тип слишком долго возился с квазицитами, и вирус мутировал. Уникальный штамм. Полностью резистентный. Сандерс подыхал десять лет. Его вряд ли утешило то, что тогдашнего главу Центра, который заплатил ему за Гюрзу, скоро разбил паралич.

Алентипалне трудно следить за словами Эмиза. Она размышляет, когда будет штурм. Должно быть, спецназ уже здесь. Или нет? Кажется, что прошли часы, но если судить здраво — минуты…

Здесь десятки вооруженных людей и десятки мобильных мин.

— О чем вы думаете? — Лицо Эмиза на щите приближается. Тон его доверителен. — О ваших воспитанниках? Не беспокойтесь. Как только они появятся, я разрешу вам переговорить с ними. Вы сообщите, что в тело каждого из моих людей вживлен чип, отслеживающий состояние здоровья. Если оно у кого-то внезапно резко ухудшится, кто-нибудь обязательно постреляет, и не в воздух. Попытки вывести из строя мины-пауки вызовут либо их детонацию, либо, опять-таки, прицельную стрельбу.

— Почему вы это делаете? — безнадежно спрашивает Алентипална.

— С вашего разрешения, я продолжу мысль. Простите, но я так давно ждал возможности обратиться непосредственно к вам! Итак, я согласен даже на судьбу Сандерса. Но у меня есть основания подозревать, что я ее избегну. — Эмиз набирает в грудь воздуха, он выглядит все более нервозно. — Я не убью вас. Я хорошо информирован. Я знаю, чем Черная Птица отличается от Белой, и знаю, что будет с тем, кто убьет Черную Птицу. Но я знаю, что вы за человек… Волшебная Бабушка. Вы умрете сами, и мысли ваши в эту минуту будут только о том, как спасти детей. Не о том, какого наказания я заслуживаю.

— Вы не убережетесь.

— Мне все равно.

— Почему?

Эмиз сияет. Он ждал этого вопроса. Алентипална думает, что сейчас будет новый долгий монолог, во время которого она сможет отвлечься.

Она с трудом различает даже лицо человека на щите, не говоря уже об окружающем. Смотрят ли на нее, перешептываются ли… живы ли те, кто рядом с ней… нет, живы, иначе не было бы так тяжело. Как будто многотонная плита опускается на темя. Легкие отказываются принимать кислород. Тело деревенеет. Нестерпимо болят глаза: должно быть, сосуды лопаются. Не перепугать бы малышей красными глазищами…

Волшебная Бабушка поет жизнь.

Непрерывно.

С той минуты, как вошла сюда.

Без регулярного приема медикаментов больные синдромом Мура существовать не способны. Время приема давно позади. У кого-то раньше, у кого-то позже, но у всех детей в зале должен начаться приступ.

До сих пор не случилось ни одного.

Эмиз говорит. Быстро, очень быстро, он явно хочет успеть выговориться, пока она может его слышать. И местра Надеждина слушает. В чем-то он помогает ей сейчас, этот безумный и несчастный человек: силой оттягивает на себя внимание. Она понимает, что происходит с ним. Эмиз слишком долго ждал, все это время внутри него копилось напряжение, словно закручивающаяся пружина, которая теперь раскручивается все стремительней. Его психика подобна отпущенной тетиве лука. Это окончится для него плохо в любом случае. Но высока вероятность, что он все же успеет совершить задуманное…

Он хорошо подготовился.

Ее силы тают. Но Алентипална одна из золотой четверки, и если сейчас на секунду, на одну-единственную секунду забыть о детях, отпустить в небо яростную Черную Птицу, которой несравнимо легче петь смерть, чем жизнь… на одну секунду — и учащенный без того пульс террориста станет еще чаще, и еще, и еще, и сердце его разорвется.

На одну секунду забыть о детях.

И все.

Все окажется бессмысленно.