Летописи Святых земель - Полина Копылова

Все тщета и суета, лишь раскрашенная кукла ненаглядная твоя, рыцарские цепи блещут на груди у подлецов, только вслушайся и тут же ложь от правды отличишь, и покажутся тенями те, кого живыми мнил, с ликов темных и недобрых сразу маски опадут – эти слова звучали в душе Эринто, но не срывались с его губ.

Ему чудилось, что в круг входит принцесса в серебряной лунной маске и слезы ее текут по серебру, застывают на платье маленькими мерцающими камнями. Потом ее образ истаял. Под рокот струн, негромкий и угрожающий, возникло другое видение: Беатрикс – с пеной у посиневшего рта, с черными мокрыми глазами животного, – она хватала скрюченными пальцами воздух, задыхалась, корчилась в неистовой звериной жажде жить…

И вдруг все рассыпалось – он увидел напротив себя ее нынешнее спокойное лицо с пустыми глазами. Авенас искоса глядел на нее – влюбленно. Живая и гордая краса его была еще явственнее. Почему, почему же он не замечает ее лживость? Почему не ищет равную себе для служения? Почему остановился и не хочет видеть ничего дальше глаз Беатрикс? А она через несколько минут прошепчет ему, нарочито запинаясь (якобы от волнения), что героиня этих баллад…

Вокруг, подпирая щеки, вздыхали растроганные предатели.

В припадке внезапного гнева Эринто хотел оборвать песню бессмысленным воплем и швырнуть лютню об пол – но лишь крепче сжал ее и допел до конца, сказав глухо: «У меня нет более песен для вас».

Зашелестели хлопки, вспорхнули к потолку вздохи, прозвучали сказанные вполголоса хвалы.

Руки Беатрикс (левая тонкая, белая, прекрасная, правая – в большой красной перчатке) не шевельнулись. Она только закивала головой в короне. Корона была ей к лицу – тяжелая, с мертвенно-тусклыми камнями неестественной величины.

– Что хочет в награду Золотой Голос Святых земель? – послышался обычный вопрос.

– Беседы наедине с владычицей Эманда, – сказал Эринто быстро и глухо, чтобы не успеть испугаться.

Беатрикс улыбнулась с приличествующим случаю изумлением.

– Престранное, хотя и невеликое требование. Он против воли восхитился легкостью, с которой она играла любую из своих ролей. Краска придавала притворству достоверность. Она встала, кивнула зардевшемуся Авенасу и левой рукой дала Эринто знак следовать за ней. Они вышли в темную холодную галерею – крытый мостик между близко стоящими башнями, освещенный одним факелом. По кирпичному полу тянуло сквозняком. Отблески пламени прыгали по смолянисто-черным чешуйкам мелких стекол. Беатрикс обернулась – в мятущемся свете огня лицо ее постоянно менялось, точно сотни обличий скользили по нему и не могли удержаться.

– Что тебе угодно?

– Перестань притворяться. – Он держал лютню на отлете, как некогда лунную маску.

– Я и не притворяюсь. – Голос был низок и спокоен. Кажется, в этот раз она действительно не притворялась. С бесправными пленниками можно играть в открытую.

– Сейчас нет. С Авенасом – да.

– Ты ревнуешь?

– Его к тебе.

А «Я не знала, что ты мужеложец!» – могла бы сказать она и рассмеяться громко и торжествующе, но вместо этого сказала тихо:

– Объясни.

– Ты ему лжешь, Беатрикс. Я не хочу, чтобы ты лгала ему. Он недостоин твоей лжи и твоих обольщений, он не игрушка. Он ангел.

«Если он ангел, то сам разберется во лжи и обольщениях, в отличие от тебя, мой милый», – должна была промурлыкать она с довольной издевательской улыбкой.

– Чего же достоин ангел?

– Принцессы. Он достоин принцессы в маске. Его красота столь велика, что рядом с ней может быть лишь, великая тайна, а не твое низкое притворство. Ведь на этом самом месте, в это самое время ты способна лгать ему про Последнюю Легенду, как лгала мне. Я понял твой замысел, понял, к чему были нужны мои песни. И я не хочу помогать тебе в этом, и не буду. Я не допущу. Даже если мне придется умереть.

«Ну и умирай, пожалуйста!» – могла бы ответить она и призвать спрятанных за дверью убийц.

– Я не лгу ему, как не лгала и тебе. Я веду себя: как умею. Я не могу не соблазнять, это у меня в крови.

– И ты соблазняла его рассказами о том, как тяжко тебе приходилось в плену у Аргареда?

Она медленно опустила голову, потом снова подняла.

– … Ты лежала в пышной постели, время от времени, вздыхая… Ты просила его сесть возле изголовья и начинала говорить замирающим голосом о холодных подземельях, об оковах, о пытках, о безжалостных палачах, доводила его до дрожи, до такого состояния, что ему мерещились на твоих прекрасных руках раны от оков и кровавая пена на твоих губах… – Он замолчал. Беатрикс улыбалась – медленно, совсем незло.

– Хочешь, я соблазню тебя тем же самым, Эринто? – спросила она глуховатым голосом. – Ты тоже вряд ли устоишь, поверь. Хочешь? Это недолго. Это действует быстро, очень быстро…

– Хочу. Мне интересно, до каких же пределов простирается твое совершенство? Я жду! – Он опустил лютню на пол.

– Хорошо… – Она сняла с головы корону и поставила ее на подоконник. Корона звякнула, как медный горшок. Потом она, поиграв пальцами возле висков, схватила парик и с силой сдернула его.

Под ним оказались короткие, как у школяра, волосы. Беатрикс встряхнула головой, и они покорно разлетелись, обкромсанные, тусклые, жалкие рядом с пурпуром и золотом ее облачения.

Эринто отшатнулся.

Тогда, с мученической гримасой, она рванула шемизетку надвое – с мелким треском посыпались и раскатились жемчужинки, золотые звенья. Открыв крестообразный ожог на груди и рубцы от ударов плетью, она вильнула плечами, воротник заломился, платье сползло,

Затем она сняла странную перчатку и поднесла к его глазам правую руку как для поцелуя.

Кисть на ней повисла. Пальцы были полусогнуты и неподвижны. На искривленном запястье зияла темная поперечная рана.

Дрожа всем телом, Эринто подставил под эту руку свои ладони и смотрел, смотрел, не веря… Потом тихонько коснулся скрюченных пальцев.

– Они шевелятся, – едва слышно прошелестел голос возле его уха, – плохо пока, но шевелятся. Сухожилие все-таки не задето.

Эринто стиснул губы, сдерживая рыдания, но слезы все равно закапали на искалеченную руку в его ладонях. Беатрикс стояла, обнажив из-под платья увечья, и казалось, что с нее полусодрана кожа, а не это пышное одеяние.

– Они правда шевелятся, правда… Вот… – Пальцы слегка, словно в судороге, дернулись и снова застыли.

Эринто плакал, порывисто вдыхая сквозь стиснутые зубы и стараясь не всхлипывать.

– Пойдем, здесь холодно, пойдем. – Она потянула его в теплую, душистую темноту.

– Сядь сюда. Мне надо сменить платье. – Она запалила от свечи канделябр. Тускло проступил ряд тесных смежных комнаток, в одной из них на соломенном болване было распялено желто-лиловое платье с маленьким вырезом.