Шоу Подбор (СИ) - Софья Лямина

удавалось, потому что Арчибальды продолжали смело глядеть на меня. Был бы на моем лице ураган эмоций: боль, разочарованность, полное ощущение собственной дезориентации — все то, что кружило внутри, — они бы не выдержали моего взгляда, отвернулись.

— В пригороде Лондона. — отозвалась Мари, когда у меня уже сложилось впечатление, что этот вопрос будет проигнорирован. — Не в городе, потому что близкая расположенность приюта могла бы вызвать ненужные встречи и инциденты, но и не далеко — объяснять причину долгой отлучки не хотелось. А так, ну съездили мы загород, что такого? Пикник устроили, в поход сходили…

— Ага, и так благоприятно свежий воздух воздействует на женский организм, что вернулись вы из короткой поездки уже с ребенком. Чудеса природы! — едко вставила я, отдернув руку, когда Клод в очередной раз успокаивающе меня погладил. — Я не психую!

Судя по взгляду, брошенному поверх моей головы, он не поверил. Но попытки прикоснуться больше не сделал, и на том спасибо. Только рука его до сих пор оставалась на талии, вызывая смутное раздражение.

— Я после той поездки исчезла из поля зрения на некоторое время, — пояснила Мари, продолжая изучать темнеющее небо. — а когда вышла в свет, ты была уже со мной. Меня не было видно три года, поэтому, когда СМИ впервые услышали о том, что у рода Оплфорд появилась наследница, все считали, что мы скрывали тебя два года и…

— Сколько мне лет? — сухо вопросила я.

— Двадцать четыре. — охотно отозвался отец. Или нет. Решить, как воспринимать этого человека теперь, было трудно.

По сравнению с услышанной новостью то, что я старше на год, показалось вдруг смешным. Усмехнувшись, я откинулась на спинку дивана, задев затылком плечо Клода. Но тот этого даже не почувствовал, да и я заметила уже после того, как голову обожгла волна горячей боли.

— Вы мне и паспорт подделали? — вопрос прозвучал как обвинение.

Ответ я уже знала. Да, подделали, сделав меня преступницей. Потому что махинации с документами, удостоверяющими личность, — это уголовное преступление. Но какая им разница? Наверняка, они даже и не беспокоились из-за этой мелочи.

— Нам пришлось, ведь…

— …ведь надо же как-то прикрыть собственный прокол. — закончила я за него. — Потому что честно и открыто признаться, что наследница рода вовсе не наследница — это выше сил рода Оплфорд.

— Не вдавайся в юношеский максимализм, — поморщился отчим. Или отец? — ничего не изменилось. Ты по-прежнему наша дочь, просто не…

— …ваша. — снова закончила я, ощущая, как ступор отходит на задний план, а его место занимает раздражение, вызванное этим обманом. — Кто мои настоящие родители?

— Мы твои родители, — сухо произнес приемный отец, словно отрубив. — которые, заметь, не сдали тебя в приют и обеспечили тебе беззаботную жизнь.

— Беззаботную?! — в этот вопрос я вложила столько яда, что сама себе поразилась. — Интересно, а какую именно часть моей жизни ты считаешь беззаботной? Может быть, в пансионате, куда вы являлись хорошо если раз в год? Или моя жизнь была беззаботной в тот момент, когда пятилетняя я должна была развлекать ваших гостей, получив впоследствии очередную паническую атаку? Да ты понятия не имеешь какая у меня жизнь!

— Ты ни в чем не нуждалась! — раскатисто напомнил он, что рычаги давления остались прежними.

— И ты не устаешь об этом напоминать каждый раз, когда тебе нужно использовать очередную тактику психологического шантажа! — отозвалась я, тоже вскакивая на ноги. — Вот только материальное благополучие не означает психологический комфорт!

— Да на что тебе жаловаться? — презрительно фыркнул батюшка. — Мой отец бил меня ремнем до крови, пытаясь воспитать из меня достойного члена общества. Я же к тебе ни разу не применил ни один из его воспитательных методов! Я отличный отец, на которого ты просто не имеешь права жаловаться!

— Как звали мою подругу? — вопросила я горько.

— Какую из? — сделал он вид, что не понял.

— Единственную, — охотно пояснила я, даже не попытавшись скрыть желчь в каждом слове. — ту, что застрелили в цветочном магазине!

— Твою подругу… застрелили в цветочном магазине? — удивленно прошептала Мари, оборачиваясь.

— И как вы смеете считать себя хорошими родителями, если даже о смерти Рози вы ничего не знаете? — жестко усмехнулась я, чувствуя, что меня понесло.

Обида как снежный ком — сначала маленьким комком падает в пучину человеческих характеров, скатываясь вниз и собирая на себя все шероховатости и неровности, становясь все больше и больше. И иногда, чтобы этот огромный ком обиды разбился, достаточно только встретить благодарного слушателя.

— Вам всю жизнь было плевать на меня! Главное, чтобы с виду все было благопристойно: пансионат для леди, мажористый университет, показное трепетное обожание. А на деле вам элементарно поинтересоваться моими делами было лень.

— Да какой смысл был с тобой разговаривать, если ты закрыта для общества как… — отец сдулся, пытаясь подыскать достойное сравнение, но только раздраженно выдохнул. — Ты не хотела идти на контакт с нами и делала все, чтобы доставить как можно больше неприятностей. То из пансионата весточку пришлют, что ты сбежала, то ввяжешься в какое сомнительное дельце, то поступишь в университет оппозиционера, то от рода отказаться захочешь — за что тебя такую любить?!

— Кеннет! — ужаснулась мама, зажав рот рукой.

А я только улыбнулась. Беспечно так, словно услышала, что вечером пойдет легкий дождь, но еще с утра надела пальто и взяла зонт. Просто трудно не знать о том, что тебя не любят, когда вместо дня рождения дочери родители отправляются в гости к своим приятелям, когда в аэропорту тебя встречает вовсе не любящая семья, а водитель рода, когда о твоем детстве тебе рассказывают не родители, а нянюшка.

Я просто всегда знала это.

И слова отца просто рухнули внутрь моего сознания, как камень. «Тыдыщ» — глухой звук, а следом тишина и тяжесть, которую вынести сложно, но можно. Главное постараться удержать лицо, а слезы польются потом.

Эти два человека, такие важные в жизни каждого ребенка, ни разу не видели моих слез за столько лет. Вот и сейчас не увидят.

— Вы ведь и об удочерении решили рассказать мне не потому, что считали важным сделать это, — с той же улыбкой произнесла я, чувствуя, как сдерживаемые слезы сгущаются у переносицы. — а потому, что грядут большие неприятности для рода Оплфорд. Вы должна были удостовериться, что я не облажаюсь в очередной раз и не сделаю ничего, что испортило бы репутацию рода.

Мама молчала, только взгляд отвела. А вот отец выглядел так, словно готов защищаться не от правды, льющейся из уст, как они утверждают, дочери, а от нападок бешенной собаки. Той самой,