Свет праведных. Том 1. Декабристы - Анри Труайя

Коротко допросив новоприбывшего – в общем-то, только удостоверив личность, Левашов дружелюбно поинтересовался:

– С каких пор вы состоите членом тайного общества?

– Года два или три, – ответил Николай.

– И кто же ввел вас в эту среду?

– Никто! – Озарёв пожал плечами.

– Хотите, чтобы я поверил, будто однажды вам самому припала охота просто пойти да постучаться в дверь к Рылееву?

«Так… он знает, что Рылеев руководил нами…» – Сердце у Николая сжалось.

– Даже и не помню, как это было.

Левашов прижмурил глаз, словно прицеливался в неприятеля. В неприметном его лице интересна была только одна деталь: тонкие, тщательно завитые усы, кончики которых он время от времени накручивал на мизинец. «Салонный шаркун!» – с неприязнью подумал Николай.

– Но, может быть, вы о другом помните: например, о том, что ваш друг Ладомиров поселил вас у себя? – продолжал Левашов.

– Конечно.

– Он же не мог в таком случае не знать, что вы встречаетесь с заговорщиками!

– Почему не мог? – притворился удивленным Николай. – Он ничего и не знал.

А подумал при этом, что Костя, струсивший и предавший товарищей в последнюю минуту, не заслуживает, чтобы его выгораживали. Как всегда – храбрецы расплачиваются за трусов.

– Ну, а Степан Покровский? – снова заговорил генерал. – А Юрий Алмазов? А Кюхельбекер?..

Имена так и сыпались из его уст, но Николай и бровью не повел.

– Так как же? О них не желаете мне что-нибудь рассказать?

– Нет.

– Почему?

– Дело принципа.

– Не вам, предавшему вашего государя, говорить о принципах!

– Я не предавал его, ибо не приносил ему присяги!

– Есть еще время раскаяться и сделать это.

Николай опустил голову и сжал челюсти. Никогда раньше он не поверил бы, что так легко сумеет проявить благородство в совершенно безнадежной ситуации. Левашов склонился над бумагой, быстро записывая ответы Озарёва. Перо в генеральской руке чуть вздрагивало. Закончив, он перечитал текст, исправил несколько запятых и снова приступил к допросу.

– Скорее всего, вы станете отрицать, что 14 декабря находились на Сенатской площади среди мятежников?

– Нет, не стану. Находился.

– Следовательно, убийства генерала Милорадовича и полковника Штурлера произошли на ваших глазах…

– Да.

– Кто же в них стрелял?

– Не заметил.

– Вы защищаете банду убийц!

– Они не убийцы, поскольку действовали, исходя из политических убеждений.

К бледным щекам Левашова прилила кровь.

– Неужели безумные идеи нескольких французских философов вы почитаете более, чем священные законы, которые веками правят страной ваших предков? Неужели вы ставите Рылеева, Трубецкого или Пестеля выше императора, получившего власть от Бога?

– Император не получал власти от Бога.

У Николая перехватило дыхание, и он замолчал. В глубине комнаты распахнулась двустворчатая дверь – на пороге обозначился силуэт высокого крепкого мужчины, затянутого в мундир Измайловского полка. Царь! Матовое лицо, прямой нос, лысеющая голова, большие и выпуклые светлые глаза – как он напоминает тяжелую, неподвижную мраморную статую!..

– А я тебя знаю! – сказал царь. – Ты ведь десять лет назад вступил в Париж с нашей победоносной армией?

– Да, ваше величество! – ответил Николай, на которого, несмотря ни на что, произвели впечатление осанка царя и его безмятежное высокомерие.

– Перед тобою открывалась блестящая карьера. Но ты все потерял из-за глупости!

Говоря это, царь взял со стола протокол допроса, составленный Левашовым, рассеянно пробежал его взглядом.

– Просто-таки разговор слепого с глухим, – проворчал он, иронически улыбнувшись. – Наверное, я удивлю тебя, сказав, что мне нравится, как ты пытаешься выгородить своих товарищей?

– Ничуть не удивите, ваше величество! – отозвался Николай.

– Но мне ты можешь признаться во всем. Я выше злопамятства. Говори со мной, как говорил бы с отцом.

Озарёв сделал вид, что не расслышал. А думал он о том, какой дьявол навел царя на мысль самому, лично допрашивать каждого заговорщика по мере того, как их, одного за другим, доставляли в Зимний дворец… Разве монарх не утрачивает своего величия, становясь судьей в своем собственном деле? Тем более что этот, похоже, умеет менять маски с ловкостью ярмарочного фигляра! Только что он выглядел олимпийски спокойным, и вот уже черты его выражают одно лишь бесконечное великодушие.

– Благородные души восхищают меня, – снова заговорил император, – восхищают даже тогда, когда их увлекают дурные идеи. Каждый ведь может ошибиться. По моим сведениям, участие твое в заговоре было не слишком значительным. И я бы мог забыть о твоих заблуждениях, в случае, если бы ты захотел вернуться в армию…

Услышав это, генерал Левашов отложил перо и поднял на царя взгляд, в котором ясно читалось сомнение.

– Да-да, – продолжал между тем Николай Павлович, – ты бы мог взлететь довольно высоко, достаточно проявить честолюбие, способность прислушиваться… Впрочем, я готов простить и других заговорщиков – из тех, кого ты сочтешь нужным назвать…

Николай учуял ловушку и замкнулся, бросив в пустоту:

– Я уже сказал генералу Левашову, что никого не назову!

– Но теперь не генерал, теперь царь просит тебя об этом!

Наступила мертвая тишина. После долгой паузы государь, недовольный упорством виновного, нахмурил брови.

– Твоя супруга – француженка, не так ли? – спросил он.

Николай вздрогнул: оказалось затронуто самое уязвимое его место. Он пробормотал:

– Да, ваше величество.

– Это от нее ты набрался либеральных идей, которые и привели тебя к заговорщикам?

– Нет, ваше величество.

– Зачем ты лжешь мне?

Николаю было мучительно слышать, как Софи пытаются обвинить в совершенных им преступлениях: не решатся ли они и ее судить как участницу заговора? Теперь, когда их союз рухнул, мысль об этом показалась ему особенно тягостной.

– Как знать, велика ли роль женщин в серьезных политических конфликтах? – вздохнул царь. – Мне бы хотелось иметь побольше сведений о твоей жене…

– Она ни при чем, ваше величество, заверяю вас! – прошептал Николай. – Клянусь вам! Ей на этот счет вообще ничего неизвестно!

– Тем лучше, тем лучше… Наверное, тебе хотелось бы увидеться с нею?

Николай с трудом выговорил:

– Да, конечно, ваше величество!

– Ничего не может быть проще, если, разумеется, ты проявишь чуть-чуть меньше упрямства, говоря со мной. Впрочем, засвидетельствую-ка я тебе, пожалуй, прямо сейчас свое доброе отношение: можешь написать жене, я разрешаю. Здесь, у меня на глазах. Но – пятнадцать строк, ни на одну больше! Дайте бумагу и перо, Левашов!

Совершенно пораженный ходом событий, Николай стоял неподвижно, не в силах пошевелить пальцем. В первый раз с тех пор, как его привезли во дворец, он почувствовал себя не в своей тарелке, первый раз ему стало стыдно. Мог ли он признаться императору, что между ним и Софи все кончено? Левашов тем временем уже протягивал перо.

– Извольте!

– Нет, – отрезал Озарёв.

– Отказываетесь? – генерал посмотрел на него свысока. – А отдаете ли вы себе отчет в том, насколько дерзким выглядит ваше поведение? Кто вы такой, чтобы отвергать милость, оказанную вам императором?

– Я никто и не прошу ни о чем, – хмуро произнес Николай. – Делайте со мной что хотите, но писать я не стану.

– И подданный плохой, и супруг никуда не годный! – сухо сказал император. – Мало того, что ему не хватает принципов в общественной жизни, так еще и в личной – тем же грешит!

– Позабыл раньше сказать, ваше величество, – подсуетился Левашов, – что он, ко всему еще, переодевался мужиком, чтобы скрыться от нашего расследования!

Глаза Николая Павловича сверкнули, на лбу его надулась вена. Он закричал:

– Вам следовало так и оставить его в мужицком наряде! Пока уведите. Я еще поговорю с ним – потом!

Двое солдат препроводили Николая в соседнюю комнату и показали, на какую банкетку у окна сесть. Ледяным холодом тянуло от расписанного по итальянской моде потолка, от навощенного паркета. Один из солдат предложил другому табаку. Они оба взяли по понюшке, втянули, дружно поморщились и хором чихнули.

– Эх, друг, у тебя не табачок, а порох какой-то!

– Да уж, силен… Я в него подмешиваю щепотку мелко толченного стекла. Ну, и пробирает до самых глаз. Еще хочешь?

– Погоди, дай очухаться!

Николай попытался заговорить с караульными – они не ответили. Еще вчера они намеревались перейти в лагерь мятежников, а сегодня смотрят на своего пленника с суеверным страхом – будто он враг самому Господу. Озарёв вспомнил убитых 14 декабря: маленького флейтиста с разорванным животом, мальчика-рассыльного посреди рассыпавшейся сдобы, даму в большой шляпе с перьями и струйку крови, которая текла по ее лицу, островки льда, плясавшие в Неве, и людей, надеявшихся спастись, перебравшись на другой берег, а теперь вопивших от ужаса… Эти образы преследовали его. Какое наказание – помнить их всю жизнь! Наверное, так и будет… Николай с усилием вернулся в сегодняшний день. За дверью шел разговор: вероятно, император возобновил допросы. Не обращая внимания на надзирателей, Озарёв встал и прислонился к дверной раме, чтобы лучше слышать. До него долетали лишь обрывки фраз. Допрашиваемые сменяли друг друга в нескольких шагах от него, но ему не удавалось никого узнать по голосу. К каждому царь находил особый подход, он напоминал актера, которому подвластны любое амплуа, любой жанр и который демонстрирует это, желая доказать, сколь велик его талант.