Ворон - Дмитрий Щербинин

— А пусть горит в преисподней жалость! Надоели метания! Войду через двери — там по коридору, и, если повезет, никто меня не остановит. Врываюсь в покои — выхватываю колыбель, и тогда уж, с налета высаживаю окно. Дальше — на коня; и — свобода.

Он очень измучился всем тем, что приключилось за последние часы, и, потому, ухватился за это решение, и оно показалось ему вовсе даже не плохим; даже и улыбка коснулась его бледных, тонких губ.

И вот через пару минут он подошел к высоким дверям, ведущим в эту часть дворца. Здесь, на карауле стояли двое воинов, облаченных в доспехи цвета моря. Один из них изумленно молвил:

— Это же сын адмирала!.. Молодой Альфонсо, где вы были? Знали бы, какой из-за вас переполох поднялся.

Альфонсо проскочил между ними. Вот в три ступеньки лестница — за ней коридор расходился в две стороны, и юноша молил, чтобы никого там не было. Залитый свечами раскрылся этот, довольно широкий коридор, в дальней части которого сияло изумрудно-златистым, парковым светом окно; на потолке — на золотом фоне — бархатно-лазурные каемки; на пол покрытый цветовым полотном; на стенах — пейзажи, а, так же — кувшины, из которых, словно водопады, распахивались цветы…

За большим кувшином, как раз возле двери, ведущие в покои его матери, стоял воин, держал руку на эфесе своего клинка. Такой у Альфонсо был страшный вид, что воин потянул этот клинок из ножен, и молвил было: «Именем короля…», но тут узнал сына адмирала и лицо его расплылось в улыбке:

— А — так это вы!

Служанка услышала его голос, и позвала:

— Эй, что там?

Альфонсо побледнел смертно, лицо его перекосилось от напряжения; он надвинулся на воина, зашипел:

— Тихо же — тихо… Ни слова больше, слышишь?!

Охранник тоже побледнел, молча кивнул. Альфонсо шипел:

— Скажи быстрее, что ничего не случилось! Ну же…

— Эй, да что же там! — послышались шаги служанки.

Альфонсо отступил на шаг, с ненавистью взглянул — ведь этот воин стал препятствием на пути его.

А тот стоял у двери, и был он совсем молод, и растерялся от всего этого неожиданного. Он не понимал, как можно лгать, что Альфонсо, которого так долго ждали, на самом деле не пришел. Он начал дрожащим голосом:

— Это…

Но Альфонсо не дал ему договорить, он, налетел на него, зажал рот — вместе повалились они на пол. Альфонсо перехватил его за шею — раздался отвратительный хруст; затем — короткий, быстро оборвавшийся стон; и тело воина забилось по полу, и уж нельзя его было удержать; вот, от удара ноги разбилась ваза. Воин еще раз дернулся — замолк.

Распахнулась дверь, и там стояла служанка….

— Нет — я ничего не знаю. Я не делал этого! Слышите — Нет! Нет!! Нет!!! Оставьте меня! Прочь с дороги! — с яростью выкрикнул он; схватил служанку за руку, в коридор выдернул — сам в покои метнулся.

Все это он делал в каком-то бредовом вихре, даже и не осознавая, что это на самом деле происходит…

Альфонсо захлопнул дверь, закрыл ее на засов, и уж слышал, как раскрылась дверка идущая в соседнюю комнату; услышал шаги матушки, ее возглас:

— Сынок! Ты это! А я то ждала… Ах, знал бы ты, как ждала… Я, ведь, чувствовала, что ты в саду был. И, ты, ведь слышал — слышал, ведь, как звала я тебя… Ах, да разве же материнское сердце обманешь…

Тут повернулся Альфонсо, и мать невольно вскрикнула — таким нечеловеческим страданием было перекошено лицо его.

— А кто ж поранил то тебя?

Через лоб и щеку, у него действительно тянулись красные полосы — это воин, когда Альфонсо так страшно надавил на его шею расцарапал его. Однако, юноша в своем мучительном душевном состоянии и не чувствовал этих царапин. Мать было сделала шаг к нему, но тут почувствовала сердцем неладное, и, доверившись этому чувству, отступила к колыбели — встала между нею и сыном.

— Сыночек, а что же служанка так в коридоре кричит?

— Не знаю я, не знаю, матушка! — страшным голосом выдохнул Альфонсо и сделал пару шагов — его качало из стороны в стороны. — Не знаю, не знаю… — повторял он в мучении, и остановился в шаге перед нею, в двух шагах от колыбели, младенцы почувствовали зло, хором раскричались.

А из коридора раздался топот бегущих, и прорезался басистый голос: «Кто?!» — и голос служанки: «Тут Альфонсо вернулся. Он не в себе. Дверь ломать надо. Ох, беду сердце мое чует».

В дверь сильно застучали, тот же басистый голос потребовал:

— Именем короля — откройте! Считаю до трех — потом дверь выломаем! Раз…

— Да что же там? — матушка побледнела, попыталась шагнуть к двери, однако, Альфонсо загородил ей дорогу, слезы текли по щекам его.

— Матушка, я прошу вас — не открывайте двери. Не на-а-д-ооо!!! — завыл он, и упал пред нею на колени, стал целовать руки. — Только не открывайте, только не открывайте!

— Ну, хорошо, не стану я открывать. Только ты скажи, милый мой, что случилось то?..

— Два! — басистый крик из-за двери.

— Эй, оставьте дверь. — крикнула матушка. — Я вам приказываю.

— Но здесь, в коридоре, убит один из граждан Нуменора, и у нас есть все основания полагать, что убийца в ваших покоях. Откройте дверь или…

— Не слушай же их, матушка. — рыдал Альфонсо. — Это все ложь — ложь! Он жив — я не мог его убить. Ну — оттолкнул сильно, но убить то не мог! Ты же веришь мне, матушка?!

— Да конечно же, сыночек ты мой. И не знаю, что они там говорят.

— Три! Ломай дверь!

Сильный удар обрушился на дверь, однако, створки выдержали.

— Оставьте! — повелительно, и, даже, гневно, крикнула матушка. — Здесь нет убийцы!

— Извините, но мы вынуждены это делать! — еще один удар, да такой силы, что дверь только чудом осталась на месте.

Альфонсо вскочил на ноги, оттолкнул матушку в сторону, схватил колыбель. В голове только одно пылало: «Немедленно бежать. Иначе — схватят, засудят. Ведь, и в темницу посадить могут…». Вновь вспомнился хруст: «Да нет же — не мог я этого сделать — просто не мог и все».

Он намеривался схватить колыбель, и прыгнуть с этой ношей в окно, думал, что она окажется легкой; однако — оказалась почти неподъемной — ведь от всех переживаний он очень истомился.

Тут матушка схватила его за руку:

— Что же ты делать хочешь?

Альфонсо завыл от отчаянья, ибо развернувшись, увидел, как от очередного удара, выгнулся у двери створка; от следующего — дверь должна была слететь с петель.

— Но не убивал же я!!! — отчаянный вопль.

И он развернулся, пронес колыбель, почти до окна, да тут матушка повисла на его плеча, стало целовать в щеку:

— Да что ж это творится то такое. Сыночек, остановись. Куда ж ты их тащишь то?.. Нет — я не дам тебе их унести.

И в голосе ее была такая уверенность, что Альфонсо почувствовал, что она, действительно, не даст их унести. Вот-вот новый удар должен был обрушиться, а матушка сильнее сжала его плечи, плакала:

— Нет — не отпущу…

И тогда Альфонсо выронил колыбель, схватил руки матери, отдернул их от себя, и сильно толкнул ее в плечи.

Альфонсо показалось, что время замедлилось. Дальнейшее стало кошмаром его — он смотрел, и не в силах был, что либо изменить. Он слишком сильно толкнул — так толкнул, что матушка не удержалась на ногах. Ее отбросило к письменному столику с лакированной поверхностью. При падении она развернулась и ударилась о край столика виском. Тут же повалилась на пол, и уже не двигалась, и не издавала никакого звука — только вот на лакированной поверхности осталась маленькая вмятина, и кровавый след. И этот то след от крови Матери, стал надвигаться на Альфонсо…

Последний удар в дверь и она не выдержала: задвижка отлетела в сторону, ну а сама дверь с грохотом повалилась на пол.

«Матушка жива — иначе просто не может быть! Но, как же я мог ее так толкнуть?! Мерзавец!» — одновременно с этим, он схватил колыбель, и в рывке, вырвался от устремленных к нему рук, он прыгнул — выбил окно, но на траве не удержался на ногах, покатился — и все это не выпуская колыбели.

В отчаянном этом положении мозг его продолжал сосредоточенно работать — «Они прыгнут за мною — колыбель не выпускать — не терять не мгновенья — сосредоточить все тело…»

Преследователи, конечно схватили бы Альфонсо, если бы были одеты так же легко, как и он; однако — это были дворцовые, облаченные в парадные латы, которые значительно стесняли их движения. Пока первый из них перебрался через окно, убийца уже успел подняться на ноги, и, перегнувшись под тяжестью колыбели, метнуться в кусты…

А по дворцу, и по парку уже поднималась тревога: надрывались трубы, слышались команды, топот бегущих…

Альфонсо споткнулся о какой-то корень, растянулся на земле, и, чувствуя, как дрожат от напряжения его руки, и, как клубиться в сознании чернота, стал звать Сереба. Чудовищное, по сути понимание, что он убийца матери — Альфонсо отчаянно пытался отогнать, и часто-часто повторял: «Конечно, она жива…» — и в то же время, он чувствовал, что убил ее — он, даже, и плакать не мог; а боль то все возрастала; и любые стоны, и мольбы — казались пред этим чувствием ничего незначащими. Душевное его состояние было столь болезненным, что удивительным было как он еще жив, как не сморщился, не почернел от этого.