Закон о детях - Макьюэн Иэн Расселл

На лице мистера Бернера забрезжила кривоватая улыбка. Возможно – восхищения противником.

– Вы только что сказали моему ученому коллеге, что в молодости вели беспорядочную жизнь. Что были «немного необузданным». Трудно представить, мистер Генри, что за несколько лет до того, в возрасте Адама, вы были достаточно сознательным человеком.

– Он всю свою жизнь жил в истине. Мне такого не выпало.

– А потом, я помню, вы сказали, что поняли, что жизнь драгоценна. Вы имели в виду жизнь других людей или только свою?

– Всякая жизнь – дар Господа. Он ее и отберет.

– Легко говорить, мистер Генри, когда это не ваша жизнь.

– Труднее – когда жизнь твоего сына.

– Адам пишет стихи. Вы это одобряете?

– Не думаю, что это важно для его жизни.

– Вы ссорились с ним из-за этого?

– У нас были серьезные разговоры.

– Мастурбация – грех, мистер Генри?

– Да.

– Аборт? Гомосексуализм?

– Да.

– И Адаму вы внушали такие убеждения?

– Он знает, что это так.

– Благодарю вас, мистер Генри.

Встал Джон Тови и, слегка задыхаясь, сказал Фионе, что, учитывая время дня, не имеет вопросов к мистеру Генри, но хочет пригласить социального работника из консультативной службы по вопросам детского и семейного права. Марина Грин была худенькая, рыжеватая женщина и говорила короткими, точными фразами. Что было кстати в этот час. Адам, сказала она, очень умен. Он хорошо знает Библию. Он знает доводы. Он сказал, что готов умереть за веру.

Он сказал следующее – и тут, с позволения судьи, Марина Грин зачитала из своего блокнота: «Я за себя отвечаю. Я – это я, а родители – это родители. Каковы бы ни были их убеждения, я решаю за себя сам».

Фиона спросила, какое решение, по мнению миссис Грин, следует принять суду. Она ответила, что мнение у нее простое, и извинилась, что не осведомлена во всех тонкостях закона. Мальчик разумен, выражается ясно, но еще очень юн.

– Ребенок не должен убивать себя ради религии.

И Бернер, и Грив отказались от перекрестного допроса.

Перед тем как заслушать заключительные выступления, Фиона объявила короткий перерыв. Она быстро ушла в свой кабинет, выпила стакан воды за столом и проверила электронную почту и СМС. И того и другого много, но ничего от Джека. Она просмотрела еще раз. Теперь она не чувствовала ни грусти, ни гнева, а только опустошенность, пустоту, разверзшуюся позади, грозящую поглотить прошлое. Новая фаза. Казалось невозможным, что самый близкий человек может быть так жесток.

Через несколько минут она с облегчением вернулась в зал. Когда Бернер встал, было уже ясно, что он повернет спор к делу «Гиллик, компетенция» – отправной точке во всех разбирательствах, касающихся семейного права и педиатрии. Лорд Скарман дал формулировку, которую и процитировал сейчас барристер. Ребенок, то есть лицо, не достигшее шестнадцатилетия, может соглашаться на лечение, «когда и если он достаточно разумен и осведомлен, чтобы вполне понимать, что ему предлагается». Бернер, защищающий право больницы лечить Адама Генри вопреки его желанию, обратился сейчас к делу Гиллик, чтобы упредить Грива, который сделает то же самое в интересах родителей. Поспеть первым и задать условия. Бернер заговорил быстро, короткими фразами, его мягкий тенор звучал так же чисто и внятно, как при исполнении трагической песни Гёте.

Понятно, что отказ от переливания крови не отменяет лечения, сказал Бернер. Никто из лечащего персонала не сомневается в умственном развитии Адама, в его исключительном владении словом, в его любознательности и страсти к чтению. Он выиграл поэтический конкурс, устроенный серьезной национальной газетой. Он может прочесть наизусть большой отрывок из оды Горация. Он действительно редкостный ребенок. Суд выслушал консультанта, подтвердившего, что мальчик разумен и ясно выражает свои мысли. Но важнее другое: доктор подтвердил также, что Адам очень смутно представляет себе, что произойдет, если не делать переливания крови. У него только самое общее, несколько романтическое представление о смерти, которая его ожидает. Поэтому нельзя сказать, что он отвечает условиям, поставленным лордом Скарманом. Адам определенно не «вполне понимает, что ему предлагается». Медицинский персонал справедливо не хочет ему этого объяснять. Судить об этом лучше всего старшему врачу, и заключение его недвусмысленно. Адам некомпетентен, по Гиллик. Во-вторых, если бы он даже и был компетентен и имел право согласиться на лечение, – это совсем не то, что отказаться от лечения, спасительного для жизни. На этот счет закон говорит ясно. У Адама нет автономии в этом вопросе, пока ему не исполнилось восемнадцать.

В-третьих, очевидно, продолжал Бернер, что риск инфекции в связи с переливанием крови минимален. Последствия же отказа несомненны и ужасны и, вероятно, фатальны. И, в-четвертых, то, что Адам держится веры родителей, – не просто совпадение. Он любящий и преданный сын и вырос в атмосфере их искренних и твердых верований. Его весьма необычные идеи касательно продуктов крови – на самом деле не его, как подчеркнул доктор. У всех у нас в семнадцать лет были идеи, которых мы сегодня наверняка стеснялись бы.

Бернер быстро подвел итог. Адаму нет восемнадцати, он не понимает, какие испытания его ждут, если ему не будут переливать кровь. Неправильное влияние на него оказала секта, в которой он вырос, и он знает об отрицательных последствиях в случае своего отступничества. Взгляды свидетелей Иеговы кардинально расходятся с таковыми современного разумного родителя.

Не успел Марк Бернер сесть, как Лесли Грив уже был на ногах. Адресуясь куда-то на метр левее Фионы, он начал с того, что тоже хочет привлечь ее внимание к определению лорда Скармана. «Право пациента принимать самостоятельное решение можно считать одним из фундаментальных прав человека, защищаемых общим правом». Таким образом, этому суду крайне нежелательно вмешиваться в решение человека, безусловно, развитого и умного, когда дело касается его лечения. Ссылки на то, что ему осталось два или три месяца до совершеннолетия, явно неубедительны. В вопросе, серьезно затрагивающем одно из основных прав человека, не годится прибегать к магии чисел. Этот пациент, неоднократно и недвусмысленно выражавший свою волю, намного, намного ближе к восемнадцати-, чем к семнадцатилетию.

Грив закрыл глаза, напряг память и процитировал из восьмого раздела Закона о реформе семейного права от 1969 года. «Согласие лица, достигшего шестнадцатилетия, на любое хирургическое, терапевтическое или стоматологическое лечение, которое в отсутствие согласия было бы нарушением его прав, должно иметь силу, как если бы лицо было совершеннолетним».

– Миледи будет интересно узнать, что он читал свои стихи среднему медицинскому персоналу. И произвел сильное впечатление. Он гораздо вдумчивее большинства своих сверстников. Суду следует принять во внимание, что, если бы он родился на несколько месяцев раньше, его фундаментальное право было бы неоспоримо. При полной поддержке любящих родителей он ясно выразил свой отказ от процедуры и подробно изложил религиозные принципы, на которых его отказ основывается.

Грив сделал паузу, как бы задумавшись, потом показал на дверь, через которую вышел консультант. Вполне понятно, что мистеру Картеру претит сама мысль об отказе от лечения. Это говорит лишь о его преданности делу, каковой и следовало ожидать от выдающегося профессионала. Но профессионализм помешал ему оценить компетентность Адама. В конечном счете это вопрос не медицинский, но правовой и этический. Он затрагивает неотчуждаемое право молодого человека. Адам полностью сознает, к чему может привести его решение. К преждевременной смерти. Об этом он говорил неоднократно. Да, он не знает, как именно произойдет смерть, – но суть не в этом. Никто из признававшихся компетентными, по Гиллик, не мог обладать таким знанием во всей полноте. И не обладал. Все мы знаем, что когда-нибудь умрем. Никто не знает как. И мистер Картер признал здесь, что лечащий персонал не хочет нагружать Адама подобными деталями. Компетентность, по Гиллик, основывается на другом: на очевидном понимании того, что отказ от лечения может повлечь за собой смерть. И по этому критерию возраст несуществен.