Такая разная любовь - Максим Горький

И даже… даже не той любовью, которую насмешливо называют братской. Это я знаю потому, что у меня ярко сохранилось воспоминание об одном случае… единственном случае, рассказывая о котором, я боюсь покраснеть. Это произошло над обрывом моря в виноградной беседке, которую и теперь, как и в прошлом году, с жеманной чувствительностью называют «беседкой любви». Было тихое-тихое утро, и море казалось зеленым, того бледного и блестящего зеленого цвета, который бывает у некоторых пород малахита; иногда по его спокойной глади медленно проползало плоское, неровное фиолетовое пятно — тень от облака. В предшествующую ночь я плохо спала и потому встала вся разбитая, с головной болью и туго натянутыми нервами. За чаем я поссорилась с доктором, не так из-за его запрещения купаться в открытом море, как из-за его самоуверенного и пышущего здоровьем вида. Жалуясь вам на него, в беседке, я расплакалась. Помните ли вы этот случай? Вы растерялись, говорили какие-то бессвязные, но милые, ласковые слова и осторожно гладили меня, как ребенка, по волосам. Это участие совсем растрогало меня, я прижалась головой к вашему плечу, и вы… вы поцеловали меня несколько раз подряд в висок и в щеку. И я должна сознаться (так я и знала, что покраснею на этом месте письма!..), что эти поцелуи не только не были мне противны, но даже доставили мне приятное, чисто физическое удовольствие, похожее на ощущение легкой, теплой волны, пробежавшей по всему моему телу с головы до ног.

Но этот случай был единственный. Ведь вы сами, мой друг, говорили неоднократно, то для таких, как мы с вами, истощенных туберкулезом людей, целомудрие является не добродетелью, а долгом.

И все-таки эта любовь, блеснувшая на мой печальный закат, была так ясна, так нежна, так болезненно-прекрасна! Помнится мне, еще совсем маленькой девочкой-институткой, я лежала в лазарете, в громадной, пустой, страшно высокой комнате, лежала почему-то отдельно от других больных и невыносимо скучала. И вот однажды мое внимание привлекла простая, но удивительная вещь: за окном, в амбразуре, из мха, покрывавшего кое-где выступы старой доекатерининской стены, вырос цветок. Это был настоящий больничный цветок, с венчиком в виде крошечной желтой звездочки и с длинным, тонким, хрупким, белесовато-зеленым стебельком. Я почти не отрывала от него глаз и чувствовала к нему какую-то жалостливую, задумчивую любовь. Дорогой мой, любимый! Этот больной, слабый желтый цветок — ведь это моя любовь к вам.

Вот и все, что я хотела сказать. Прощайте. Я знаю, что мое письмо немного растрогает вас, и это мне заранее приятно. Ведь такой любовью, именно такой, вас, наверно, никто не любил и не полюбит…

Правда, есть у меня одно желание: это видеть вас в тот таинственный час, когда завеса начнет приподыматься перед моими глазами. Не для того, чтобы цепляться за вас в бессмысленном страхе, а для того, чтобы в минуту упадка, ослабления воли, мгновенного и невольного страха, который — почем знать? — может быть, овладеет мною, вы крепко сжали бы мои руки и сказали бы мне своими прекрасными глазами:

— Смелей, мой друг… еще несколько секунд, и ты будешь знать все!..

Но я устою против этого соблазна. Сейчас я запечатаю это письмо, напишу адрес, и вы получите его через несколько дней после того, как я перешагну «загадочную черту знания».

Последним моим чувством будет глубокая благодарность к вам, озарившему мои последние дни любовью. Прощайте. Не тревожьтесь за меня, мне хорошо… Вот я закрыла глаза, и по моему телу опять бежит теплая, сладостная волна, как и тогда… в виноградной беседке. Голова так тихо и приятно кружится. Прощайте!

Николай Семенович Лесков

1831–1895

Лесков, «самый русский из русских писателей», женился в возрасте 22 лет, но оказался несчастлив в браке. Ссоры и скандалы в семье создали невыносимую атмосферу. Лишь впоследствии выяснилось, что у его жены Ольги Васильевны развивалась душевная болезнь. И писатель волей-неволей использовал в своих произведениях личный жизненный опыт. В романе с характерным названием «Некуда» под маской главного героя доктора Розанова скрывается сам писатель, а его жена соответственно супруга врача. Личная жизнь находит прямое отражение в тексте:

«— Ты Ольгу Александровну знаешь? <…> За что ты ее не уважаешь?

— Она разбила во мне все, все… А я ее люблю.

<…>

Он свою жену любит. Вздор! Он ее жалеет. Где любить такую вздорную, эгоистичную женщину».

Неудивительно, что Лесков полюбил другую девушку — Катерину Бубнову, которая фигурирует в романе под именем Полиньки Калистратовой, «ангела во плоти». Николай Лесков прожил с Екатериной двенадцать лет, но и эта любовь окончилась расставанием. Так что не было у писателя повода славить «высокое чувство».

«Ах, амур проклятый! Какие шутки он шутит со смертными… А сколько честных, рабочих людей, без разгибу гнущих свою спину, которые не встречают от своих законных сопутниц ни ласкового слова, ни привета, ни участия, ни благодарности?.. Сколько людей, работающих только для насущного хлеба семье и не слышавших ничего, кроме капризов, стонов, брани, упреков вроде того, что «я не так бы жила, если бы вышла за другого», или «ты обязан» и т. п.? Да! Сколько таких людей, которые не жалуются на свое несчастие, а терпят его, как запряженная лошадь, которая не может ни выпрыгнуть из оглобель, ни сломить их?»

ОТ TEБЯ НЕ БОЛЬНО

Перевод новеллы М. Бродского

На трухлом старом дереве выросло прелестное яблочко. Этим яблочком была учителева Лена.

Старое дерево тихо стояло в своем уголке и через низенький плетень перегибалось к кладбищу. Уголком, в котором приютилось старое дерево, была тихая сельская доля; низким плетнем была бедная школка, а кладбище — ну, это уж было настоящее кладбище.

Казалось, что с кладбища брало яблочко свою скромную красу; оно закрывалось несколькими реденькими листочками. Казалось, что эти листочки были крылышки печали, на которых угнетенная душа хотела лететь к близкой могиле, где спала учителева жена.

Но когда трухлый пень затрясся, потеряло милое яблочко последние листки и верно держалось отцовской ветви, ничем не закрываясь от солнышка.

А когда дерево упало, яблочко не могло отскочить от него. <…>

Наступила коляда.

Старый учитель со своей дочерью, которая пела как ангел, обошел всю деревню от домика к хатке с самым плохим сбором. Потом послал он свою Лену в охотничью хату, к которой вела очень трудная стежка, а сам поплелся к отцу каплану, чтобы засвидетельствовать ему перед праздником свое почтение, хотя и наперед знал, что там и пустого ореха не выколядует.

— Здравствуй, Лена! Что делает пан тата? Останься с нами, позабавься с детьми.

Лена не заставила себя просить два раза, поклонилась с разъяснившимся лицом, а как ей насыпали полные руки колачей (kolču) и яблок, то она сняла с себя фартучек, ссыпала в него коляду и положила в сторону.

При этом у нее выскользнуло одно яблочко и, покатившись, забежало к ногам Янка, младшего охотникова сына.

Кудрявый шалун схватил яблоко и, делая вид, что хочет кусать, крикнул:

— Запой скорее, Лена, а то я съем.

— Ешьте его, Янечко, а вам и так рада спеть.

— Ну, так скорее. Как эта песенка о яблочке! — смеясь, говорил кудрявый Янек, а сам ел яблоко, хотя мать ему за это и грозила.

Лена запела, склоняя свою головку то в ту, то в другую сторону, как маленькая кокетка:

— Катилося, катилося красное яблочко…

А Янек, евший яблоко, с полным ртом подхватил:

— Кому-то ты достанешься, моя золотая… — но тут он поперхнулся.

Дети над ним засмеялись, а Лена подскочила и дала ему в загорбок несколько толчков.

Это помогло, и все вместе начали петь, смеяться и веселиться.

Когда вдоволь натешились, Янек взял учителеву Лену приятельски за руки и повел ее в горенку, где в уголке показал ей двух кротких зайчиков.

— Одного тебе отдам, — сказал он. — Знаю, что ты его не убьешь.

Девушка захлопала ладошками, надела свой фартучек и положила туда между прежними подарками эту живую коляду и, припрыгивая и напевая, весело побежала к дому.

Целый год ходил Янек в школу.

Он был большой шалун и ничему не учился, и ничего не знал, кроме того, что Лена ему подсказывала. Занимаясь с Янеком, она несла тяжелый крест, но несла этот крест с удовольствием.

Однажды старый учитель был очень раздражен. Дождь уже пятый месяц лился в школу, а комиссия, от которой зависела школа, сказала, что школа эта не стоит поправки и что ее так надо оставить.

Мальчики в этот день ничего не знали, а еще, на несчастье, отец вызвал Янека в то время, когда Лена учила девочек считать и ничего не могла подсказать ему.