Какая музыка была! - Александр Межиров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
6
Как вдруг на узкой полке в темнотеЯ усмехнулся: что мне толки те…
7
Ну что теперь поделаешь?.. Судьба…И время спать, умерить беспокойство,На несколько часов стереть со лбаОтметину двоякого изгойства.О двух народах сон, о двух изгоях,Печатью мессианства в свой чередОтмеченных историей, из коихКлейма ни тот ни этот не сотрет.Они всегда, как в зеркале, друг в другеОтражены. И друг от друга прочьБегут. И возвращаются в испуге,Которого не в силах превозмочь.Единые и в святости и в свинстве,Не могут друг без друга там и тут,И в непреодолимом двуединствеДруг друга прославляют и клянут.
«Лебяжий переулок мой…»
Лебяжий переулок мой.Почти прямой, чуть-чуть кривой,Участник перестройки мира, —Что там за взорванной стенойЗамоскворецкого ампира…
«Говорит себе: – Ну ладно…»
Говорит себе: – Ну ладно,Что ж, Луанда так Луанда,Там красиво и тепло,Шесть недель, куда ни шло.Рев утробный самолета.А вернется – вспомнит что-то:Что жеВсе жеПривлекло…
Разве только – что на рейдеЗажигаются огни, —Раньше времени, поверьте,Зажигаются они.Габарит рыболовецкихИностранных и советскихИ торговых кораблей,Обозначенный на рейдеРаньше времени, поверьте,(Но от этого светлей)Желтым,СинимИ зеленымМежду вечером и днемПреждевременно зажженнымПреждевременным огнем.
Не напрасно выли милиИ мелькали города.Ничего прекрасней в мире,Ничего опасней в миреНе увидитНикогда.
Воспоминание о Флоренции
Триптих
1
В Прекрасную Овчарню, где когда-тоЯгненком спал, – в Овчарню, где ягнятаКогда-то спали, – выспались давно, —В Прекрасную Овчарню не даноВернуться из отлучки. И не надо.Заложник флорентийского разладаСлучайно отлучился навсегдаПередавать со Страшного судаСвои корреспонденции. Из адаГорящие терцины исторгать,И серой пахнуть, и людей пугать.
По цеховой, по круговой поруке,Вины, которых не было, в зачетПоставил ты поэту, и в разлукеИз низости твоей он извлечетВысокие и трепетные звуки.
И поводырь по инобытию,У входа в рай, как бы сменив обличье,Уступит роль высокую своюИ перевоплотится в Беатриче.
2
И еще об отлучке того флорентийца во славе и силеИз Прекрасной Овчарни, в которой о Господе люди забыли.Жен, едва постаревших, оставили и загубили,Ибо вскорости умерли те в одиночестве илиЗа оградой кладбищенской спят в отчужденной могиле,Вместо рая мужьями из ада отправлены в ад.Ну а эти мужья, эти люди из праха и пыли,Эти судьи сперва обличали его,А потом и совсем отлучилиИ анафеме предали, зная, что не виноват.
3
И частый зуммер, и гудки короткие,И мука неизбывная моя,Когда решали покарать на сходке,Когда решали порешить меня.Когда на сходке пили и закусывали,И говорили по-латыни, иПо-староитальянски, не зулусы,А флорентийцы – палачи мои.
И мука неизбывна – не в палачестве,Не в том, что отправляли прямо в ад,Не в страхе, и не в ужасе, тем паче, —А в том, что знали – что не виноват.
«Мы спим. Еще не рассвело…»
Мы спим. Еще не рассвело.Мы пребываем в сне усталом.По-человечьи тяжелоВорочаюсь под одеялом.
Еще до света далеко,И рай не обернулся адом,И, по-звериному легко,Она ворочается рядом.
Игрок
В одиннадцать встает,Магнитофон включает,И черный кофе пьет,И курит, и скучает.
И слушает ансамбль,Какой-то слишком старый,И думает: «Ослаб,Совсем не те удары.
Винты совсем не те,Усталым стал и грузным,Как будто в темнотеШар на столе безлузном.
Как будто так легкоОт двух бортов по фишкам,А я то широкоБеру, то узко слишком.
Хозяин отошел,На темный лес поставилИ нас на произволСудьбы пустых оставил.
Наглеют фраера,Не залетают лохи,Кончается игра, —Дела не так уж плохи.
Но в эту зиму яИгру сыграл такую,Что Книгой БытияОтныне не рискую.
И что́ бильярдный столТому, кто ненарокомОб Иове прочелВ раздумье одиноком».
«Еще вчера сырым огнем Калькутты…»
Еще вчера сырым огнем КалькуттыНадсадно и прерывисто дыша,Перемогался этот город лютый,Почти бесплотный, потная душа.
Собаки здесь не слишком часто лают,Совсем не лают, силы берегут.Родятся люди здесь и умираютИ после смерти много раз живут.
«Палаццо – это как палатки…»
Палаццо – это как палатки,В которых те же неполадки.
По берегам сезонный гам, —Здесь Беарриц, здесь Ницца, Канн.
Здесь волны моря громыхают,Здесь люди с горя отдыхают —Стоят палатки возле скал.Здесь по утрам, в молчанье строгом,Идут на пляже тяжбы с Богом:Один присел. Другой привстал…
Но тяжбы с Богом бесполезны —Здесь все болит и все болезны,Из рая изгнана чета.И тот, кто думает о пользе,Об этом пожалеет после —Не стоит польза ни черта.
О пользе думать очень вредно, —Все это не пройдет бесследно, —Так следуй опыту отца,Пока сучится нить живая,Жизнь до последнего концаИскусственно не продлевая.
«Чуть наклонюсь и варежку сырую…»
Чуть наклонюсь и варежку сыруюНа повороте подниму со льда,Подумать страшно, как тебя ревнуюИ как люблю… Должно быть, навсегда…
Еще болезни наши, наши морги,Могилы наши – ох как далеко!И я черчу веселые восьмеркиНа раскаленном льду ЦПКО.
Мне подражать легко, мой стих расхожий,Прямолинейный и почти прямой,И не богат нюансами, и все же,И вопреки всему, он только мой.
Kali temple
В храме Калькутты возник из-за дыма густогоОпытный нищий (в обличье – намек на святого).
Он мне кивает, как будто бы Ведам внимая,Переживает – и связь между нами прямая.
Опытный нищий, мы братья родные по духуИ по снедающему нас обоих недугу.
В эти минуты мы оба почти что святые,Я – из Калькутты, а ты – из Москвы, из России.
В рубище нищем, насущным живем, настоящим, —Оба мы ищем, играем, сгораем, обрящем.
«Молчат могилы, саркофаги, склепы…»
Молчат могилы, саркофаги, склепы, —Из праха сотворенный – прахом стал, —Все разговоры о душе нелепы,Но если занесло тебя в Бенгал,Днем, возопив на крайнем перепутье,Сырым огнем Бенгалии дыша,Прозреешь душу вечную в Калькутте,Которая воистину душа.
В чем виноват, за все меня простили, —Душа и представлялась мне такой.Воистину, как сказано в Псалтыри:Днем вопию и ночью пред Тобой.
«Звуки, педалируя, ослабли…»
Звуки, педалируя, ослаблиВсе мои кумиры, все ансамбли…
Только «Аббу» слышу и сегодня, —Как поет в далеком далеке,Отрешенно, холодно, свободно,На плохом английском языке.
«В Бихаре топят кизяком…»
В Бихаре топят кизяком.Ах, этот запах мне знаком,Проблема общая знакома:Сельскохозяйственных заботУ вас, у нас – невпроворот,И кизяковый дым плыветНад односкатной крышей дома.
У вас, у нас одна страда,Одна беда, одна отрада, —Вы мне родные навсегда,Другого ада мне не надо.
Был дважды в жизни потрясен:Сперва войной великой – въяве,А позже Индией – сквозь сон,В Бихаре зимнем, на заставе.
Упал шлагбаум поперекБихара. И, упав, обрек«Амбасадор» на остановку,И на дырявую циновкуЯ повалился тяжело.Навес дырявым был. А небоТак беспощадно землю жгло,Что от него спасенья не было.
Ах, только люди здесь добры.Чтобы согреться, жгут костры,И все горчит кругом от гари.Похолодало до жары.Темнеет в пять. Зима в Бихаре.
«Что-то разъяло на стаи лесные…»
Что-то разъяло на стаи лесныеМир человеческого бытия.Стая твоя, как и все остальные,Это случайная стая твоя.
Кто его знает, что с нами случится,—Нету и не было вех на судьбе.Только не вой, молодая волчица,Ветер и так завывает в трубе.
Я не сужу, а почти понимаю,—Там, где предзимние ветры свистят,Сбились на вечер в случайную стаюНесколько лютых волчиц и волчат.
Только не бойся от стаи отбиться,Жалобно так и тоскливо не вой,Только не бойся на вечер прибитьсяК старому волку из стаи чужой.
Птаха
