Моя Антония - Уилла Кэсер

- В толк не возьму, как он смог, - опять повторила бабушка.

Отто не понял ее:

- Да что вы, мэм! Это же проще простого - он спустил курок большим пальцем ноги. Лег на бок, взял дуло в рот, потом подогнул ногу и стал нащупывать курок. Ну и нащупал!

- Может, оно и так, - мрачно вставил Джейк, - только дело это темное.

- Что ты хочешь сказать, Джейк? - резко спросила бабушка.

- Видите ли, мэм, я заметил под яслями топор Крайека, ну я взял его, поднес к покойнику, и, хотите верьте, хотите нет, он в точности подошел к ране, что у мистера Шимерды через все лицо. Крайек этот все шнырял по хлеву, бледный такой, тихий, а как увидел, что я разглядываю топор, начал скулить. "Что ты там делаешь?" А я говорю: "Хочу разобраться хорошенько". Так он принялся пищать, ровно крыса, и руки ломать. "Меня, - кричит, повесят! Меня повесят!"

Фукс нетерпеливо прервал его:

- Крайек просто спятил, да и ты, видать, тоже! Что ж, по-твоему, старый Шимерда все приготовил, чтобы Крайек его зарубил? Ерунда это! Ружье лежало рядом с ним, когда Амброш его увидел.

- Ну, ружье-то и Крайек мог подложить, разве нет? - не сдавался Джейк.

Тут решительно вмешалась бабушка:

- Слушай, Джейк Марпол, уж не хочешь ли ты к самоубийству еще и убийство приплести? Хватит того, что есть! Слишком много тебе Отто всяких книжек про убийства читает!

- Разобраться в этом нетрудно, Эммелайн, - тихо сказал дед, - если он сам в себя выстрелил, как они говорят, края у раны должны быть вывернуты наружу.

- Так оно и есть, мистер Берден, - подтвердил Отто. - А к стропилам и к соломе на потолке пристали пучки волос и кусочки мозга, их туда метнуло выстрелом, это ж ясно!

Бабушка сказала деду, что поедет к Шимердам вместе с ним.

- Тебе там нечего делать, - с сомнением ответил он, - тело все равно нельзя трогать, пока не приедет следователь из города, а по такой погоде его раньше чем через несколько дней ждать нечего.

- Я им свезу кое-что из провизии да хоть как-нибудь постараюсь утешить бедных девочек. Старшая ведь была его любимица, он в ней души не чаял. О ней бы подумал! Оставил ее мыкаться одну-одинешеньку!

Бабушка покосилась в сторону Амброша, который как раз завтракал на кухне.

Фукс, хоть и пробыл на морозе почти всю ночь, собирался теперь в город за священником и следователем. На сером мерине - нашей лучшей лошади - он хотел проехать напрямик через прерию, так как дороги замело.

- Обо мне не беспокойтесь, миссис Берден, - весело говорил Отто, натягивая вторую пару носков. - У меня такой нюх - выведет куда надо. А спать я никогда много не сплю. Вот Серый меня тревожит. Постараюсь поберечь его, как смогу, но перетрудится он, это уж точно!

- Не время сейчас думать о лошади, Отто, заботься лучше о себе. Пообедай у вдовы Стивенс, она женщина добрая и тебе поможет.

После того как Фукс уехал, мы остались в доме вдвоем с Амброшем. Я впервые увидел его совсем с другой стороны. Он оказался очень набожным, чуть ли не фанатичным. Все утро не промолвил ни слова, сидел, перебирая четки, и молился то про себя, то вслух. Он не поднимал глаз и отрывал руку от четок, только чтобы перекреститься. Несколько раз бедняга засыпал, потом, вздрогнув, просыпался и снова принимался за молитвы.

Добраться к Шимердам в повозке нечего было и думать, на расчистку дороги ушел бы целый день. Поэтому дедушка выехал из конюшни верхом на одном из наших могучих вороных, а Джейк поднял бабушку на руки и подсадил ее в седло сзади. Бабушка укуталась в несколько шалей и надела на голову черный капор. Дед заправил пышную белую бороду за воротник. Они напомнили мне каких-то библейских персонажей, когда верхом тронулись в путь. Джейк и Амброш на второй нашей вороной лошади и на моем пони ехали следом - они везли одежду, которую мы собрали для миссис Шимерды. Я видел, как они обогнули пруд, поднялись на холм, а потом скрылись за покрытым сугробами кукурузным полем. Только тут я понял, что остался дома совсем один.

Я сразу почувствовал себя облеченным властью и ответственностью, и мне захотелось как можно лучше выполнить свой долг. Я наносил дров и растопки из нашего длинного подвала и забил ими обе печки. Вспомнил, что среди утренних треволнений все позабыли о курах и не собрали яйца. Пройдя по снежному коридору, я насыпал птицам корм, выкинул лед из поилок, налил туда свежей воды. Потом дал молока коту и, не в силах придумать, что бы еще сделать, присел погреться. В доме стояла благостная тишина, а лучшего собеседника, чем тикающие часы, трудно придумать. Я попробовал читать "Робинзона Крузо", но его жизнь на острове показалась мне куда более скучной, чем наша. И вдруг, когда я с удовольствием оглядывал нашу уютную гостиную, меня поразила мысль, что если душа мистера Шимерды еще витает над землей, то она наверняка залетела сюда, в наш дом, который ему так нравился. Я вспомнил, какое счастливое было у него лицо, когда он сидел здесь с нами на рождество. Если б он мог тогда остаться и жить у нас, он не сотворил бы такое страшное дело!

Я был уверен, что мистера Шимерду погубила тоска по родине, и задумался, сможет ли его душа, вырвавшись на свободу, отыскать дорогу в любимый край. Я представил, как далеко от нас Чикаго, а там еще Виргиния, потом Балтимор, а дальше - огромный холодный океан. Нет, сразу в такой длинный путь пускаться нельзя. Конечно, измученная душа мистера Шимерды, настрадавшегося от холода, тесноты и постоянной борьбы со снегом, отдыхает сейчас здесь, в нашем мирном доме.

Мне не было страшно, но я старался не шуметь. Я боялся потревожить душу мистера Шимерды. Я тихонько спустился в кухню - надежно укрытая под землей, она всегда казалась мне сердцем нашего дома. Сел на скамью за плитой и стал думать о мистере Шимерде. За окном над необозримыми снежными просторами пел ветер. У меня было такое чувство, будто я впустил мистера Шимерду в дом, укрыв, его от мучительного холода, и теперь мы сидим вместе. Я припомнил все, что мне рассказывала Антония о его жизни до приезда сюда, о том, как он играл на скрипке на всех праздниках и свадьбах. Вспомнил о его друзьях, с которыми ему так не хотелось расставаться, о его старом друге тромбонисте, вспомнил о густом лесе, где полным-полно зверей, да только принадлежит он, как говорила Антония, "благородным". Они с матерью в лунные ночи воровали там дрова. В этом лесу жил белый олень, и тому, кто посмел бы его застрелить, грозила виселица. Я видел все эти картины так ярко, будто воспоминания, преследовавшие мистера Шимерду, все еще витали здесь.

Уже начало смеркаться, когда вернулись мои домашние; бабушка так устала, что сразу легла. Мы с Джейком поужинали, и, пока убирали посуду, он громким шепотом рассказывал мне, что делается у Шимердов. До покойника не ведено дотрагиваться, пока не приедет следователь. Если кто ослушается, тому плохо будет, не иначе! А труп совсем замерз, "застыл, как заколотая индейка, когда ее на мороз вывесят", сказал Джейк. До этого, пока не улетучился запах крови, лошадей и быков не удавалось загнать в хлев. Сейчас они стоят там рядом с умершим, больше их девать некуда. Над головой мистера Шимерды висит зажженный фонарь. Антония, Амброш и их мать по очереди читают над покойником молитвы. Дурачок тоже с ними, ему ведь холод нипочем. Но я-то, слушая Джейка, подумал, что Марек страдает от холода не меньше других, просто ему хочется казаться храбрецом. Бедняга из кожи вон лезет, чтобы как-нибудь отличиться!

Амброш, продолжал Джейк, оказался куда добрее, чем он, Джейк, ожидал; только печется он больше о том, как бы раздобыть священника, да о душе мистера Шимерды, которая, по его мнению, пребывает сейчас в муках и не получит избавления, пока родные и священник хорошенько за него не помолятся.

- Я так понял, - заключил Джейк, - что отмаливать его душу надо много лет, а сейчас она покоя себе не находит в чистилище.

- Я в это не верю, - твердо сказал я, - ручаюсь, что это неправда.

Конечно, я не стал говорить Джейку, что, по моему убеждению, душа мистера Шимерды весь день пробыла в этой самой кухне, завернув сюда по пути на родину. И все же, когда я улегся спать, меня одолели мысли о чистилище и вечных муках. Я вспоминал о терзаниях богача из притчи о Лазаре и содрогался. Но ведь мистер Шимерда не был ни богачом, ни себялюбцем, он просто был так несчастен, что не мог больше жить.

15

Отто Фукс вернулся из Черного Ястреба на другой день к обеду. Он сказал, что следователь доберется до Шимердов к вечеру, а священник сейчас в другом конце прихода, за сто миль отсюда, и поезда не ходят. Сам Фукс поспал несколько часов в городе в платной конюшне, но беспокоился за серого мерина, ему кажется, лошадь надорвалась. И правда, мерина с той поры стало не узнать. Дальняя дорога по глубокому снегу совсем его изнурила.

Вместе с Фуксом приехал незнакомец - молодой чех, который жил недалеко от Черного Ястреба, - и поспешил на своей единственной лошади к соотечественникам, чтобы помочь им в беде. Так я в первый раз увидел Антона Елинека. Это был рослый молодой человек лет двадцати с небольшим, красивый, сердечный и жизнерадостный; его появление у нас, среди всех наших печальных хлопот, казалось просто чудом. Хорошо помню, как он вошел в нашу кухню - в войлочных сапогах, в шубе из волчьего меха, глаза блестят, щеки разгорелись от мороза. Увидав бабушку, он снял с головы меховую шапку и глубоким раскатистым басом, который больше подходил бы человеку постарше, произнес: