Моя Антония - Уилла Кэсер

Как бы потеплее натопить дом, да поддержать тепло, да забота об обедах и ужинах - вот что нас занимало. В ту зиму мы с бабушкой только и делали, что хлопотали о тепле и пище и с наступлением темноты поджидали мужчин. Когда они возвращались домой, усталые, с онемевшими ногами, с натруженными, потрескавшимися руками, я часто дивился, откуда у них берутся силы, чтобы так добросовестно справляться со своими обязанностями - кормить, поить и чистить лошадей, доить коров, ухаживать за свиньями. После ужина они еще долго не могли как следует отогреться. Пока мы с бабушкой мыли посуду, а дед читал наверху газету, Джейк и Отто сидели на длинной скамье за печкой, сняв сапоги - "давали ногам роздых", - или втирали баранье сало в потрескавшиеся руки.

Субботними вечерами мы жарили кукурузные зерна или делали конфеты из сахара и масла, а Отто Фукс пел нам ковбойские песни "В пустынной прерии меня не хороните", "Ведь я ковбой, хоть натворил я дел!". У него был приятный баритон, и, когда в нашей школе, крытой дерном, собирались на молитву, он обычно вел хор.

Как сейчас вижу этих двух парней на скамье в кухне - коротко остриженного Отто и вихрастого, с приглаженной влажным гребнем челкой Джейка. Вижу, как тяжело опираются на выбеленную стену их усталые плечи. И молодцы же они были - столько всего знали и умели!

Фукс был и ковбоем, и кучером дилижанса, и буфетчиком, и рудокопом, исходил и изъездил весь необъятный Запад и всюду работал не жалея сил, хотя, как говаривала бабушка, ничего от этого не имел. Джейк был менее сообразителен, чем Отто. Он едва умел читать, даже расписывался с трудом и отличался столь буйным нравом, что иногда вел себя как безумный, а потом страдал и мучился угрызениями совести. Но он был такой добрый, что каждый мог из него веревки вить. Если ему случалось "забыться", как он выражался, и выругаться при бабушке, он целый день ходил расстроенный, и все валилось у него из рук. И он, и Фукс никогда не унывали - ни в зимние морозы, ни в летнюю жару, всегда были готовы работать дольше положенного и помочь в случае беды. Не щадить себя было для них делом чести. И оба, к сожалению, принадлежали к той породе людей, кому никак не удается преуспеть, кто обречен всю жизнь тяжко трудиться за один-два доллара в день.

В морозные вечера мы собирались вокруг нашей старой плиты, которая нас кормила, обогревала и подбадривала; снизу от хлева до нас долетал вой койотов, и, слушая их голодный жалобный плач, Отто и Джейк вспоминали всякие диковинные истории о зверях: один - о серых волках и о медведях в Скалистых горах, другой - о диких кошках и пантерах в горах Виргинии. Иной раз мы уговаривали Фукса рассказать о преступниках, скрывающихся от закона, и всяких головорезах, с которыми ему довелось повстречаться. Помню его потешный рассказ о себе самом; слушая его, бабушка, месившая тесто, смеялась до слез, так что ей пришлось утирать глаза локтем - руки были в муке. Вот что случилось с Отто.

Когда он уезжал из Австрии в Америку, какой-то родственник попросил его помочь в пути женщине, которая плыла на том же пароходе к мужу в Чикаго. Женщина отправлялась в путь с двумя детьми, но было ясно, что по дороге семейство ее может увеличиться. Фукс вспоминал, что "с ребятишками он поладил", и мать была славная, хоть и сыграла с ним скверную шутку! Посреди океана она разрешилась, да не одним младенцем, а сразу тремя! Это событие незаслуженно сделало Отто героем дня, поскольку он путешествовал вместе с ней. Горничная четвертого класса злилась на него, врач подозрительно косился. Пассажиры первого класса, собравшие для роженицы деньги, проявляли к Отто назойливый интерес и приставали с расспросами о его подопечных. Когда высаживались в Нью-Йорке, Отто пришлось, как он сказал, "переправлять тройню на берег". Но поездка в Чикаго оказалась еще сложней морского путешествия. Добывать в поезде молоко для детей и содержать в чистоте их рожки было сущим мучением. Мать старалась изо всех сил, но ни одна женщина не может прокормить троих. Муж ее, скромный рабочий мебельной фабрики, увидев своих домочадцев на вокзале, был потрясен их количеством. Почему-то он тоже склонен был винить во всем Фукса. "Я, конечно, рад был, - заключил Отто, - что он хоть на бедняжке жене не вымещал досаду, но зато на меня как он злобно смотрел! Нет, скажите, миссис Берден, где это слыхано, чтоб молодому парню так не везло?"

Бабушка утешала его, уверяя, что бог, несомненно, все это держит в памяти и не раз приходил ему на помощь в разных переделках, когда Фукс и не подозревал, что его охраняет рука господня.

10

Несколько недель после той поездки на санях мы ничего не слышали о Шимердах. У меня болело горло, и я не выходил из дому, а бабушка простудилась, и у нее едва хватало сил на хозяйство. В воскресенье она радовалась возможности отдохнуть. Как-то вечером, за ужином, Фукс сказал, что встретил мистера Шимерду, когда тот охотился.

- Знаешь, Джим, он смастерил себе кроличью шапку и воротник. Воротник пристегивает прямо к сюртуку. Видно, пальто у них на всех одно, и они носят его по очереди. По-моему, морозы их сильно напугали, и они отсиживаются в своей норе, как барсуки.

- Только дурачок выходит из дому, - подхватил Джейк. - Этот всегда без пальто. Крайек говорит, он такой здоровый, что его мороз не берет. Похоже, вокруг нас кроликов поубавилось. Вчера работаю я в поле, вдруг подходит Амброш и показывает трех луговых собачек, он их подстрелил. Спрашивает, едят ли их. Я сплюнул и скривился, чтобы его напугать, а он хоть бы что, спрятал тушки в мешок и ушел с умным видом.

Бабушка с тревогой подняла глаза на деда:

- Как ты думаешь, Джошуа, неужто Крайек допустит, чтобы эти несчастные ели луговых собачек?

- Хорошо бы тебе, Эммелайн, завтра же проведать наших соседей, поглядеть, как они, - серьезно сказал дед.

Фукс внес в разговор веселую нотку, заметив, что луговые собачки зверьки чистые и, наверно, превкусные, вот только с родственничками им не повезло. Я спросил, что это значит, и Отто с усмешкой объяснил, что луговые собачки сродни крысам.

Когда на следующее утро я спустился в кухню, бабушка с Джейком уже упаковывали большую корзину.

- Вот что, Джейк, - говорила бабушка, - поди-ка посмотри, не попадется ли тебе тот старый петух с отмороженным гребешком. Сверни ему шею, мы его тоже прихватим. Не могу понять, почему миссис Шимерда не взяла осенью у соседей пару кур, был бы у нее сейчас свой курятник. Верно, растерялась и не знала, с чего начать. Я сама когда-то была новичком в здешних краях, но одно помнила твердо: что бы ни было, а куры никогда не помешают.

- Как прикажете, мэм, - сказал Джейк, - только мне даже думать тошно, что нога нашего петуха достанется Крайеку.

Стуча сапогами, он прошел через подвал, и тяжелая дверь с шумом захлопнулась за ним.

После завтрака Джейк, бабушка и я закутались потеплее и уселись в настывшую повозку. Приближаясь к Шимердам, мы услышали пронзительный на морозе визг насоса и увидели, как Антония в платке, наброшенном на голову, в ситцевом, треплющемся на ветру платье, изо всех сил налегая на рычаг, качает воду. Услышав скрип повозки, она оглянулась, подхватила ведро с водой и бегом бросилась в землянку.

Джейк помог бабушке слезть с сиденья и сказал, что принесет корзинку с провизией, только сперва укроет лошадей. Мы медленно поднялись по скользкой тропке к двери, глубоко ушедшей в землю. Из трубы, торчавшей среди снега и сухой травы, вырывались струйки голубоватого дыма, и ветер тут же уносил их прочь.

Не успели мы постучать, как дверь открыла миссис Шимерда и схватила бабушку за руку. Она не произнесла своего обычного "Здра-сте", а сразу залилась слезами, быстро заговорила по-своему и, указывая себе на ноги, обмотанные тряпьем, обвела нас взглядом, исполненным упрека.

Ее муж сидел на чурбане за печкой, съежившись, точно хотел от нас спрятаться. У ног его на полу примостилась Юлька с котенком на коленях. Она высунулась, улыбнулась мне, но, взглянув на мать, снова спряталась. Антония в темном углу мыла посуду. Дурачок лежал под единственным окном, вытянувшись на джутовом мешке, набитом соломой. Как только мы вошли, он бросил под дверь тряпку, пытаясь прикрыть щель. В землянке было душно и совсем темно. Над плитой горел фонарь, и от него падали кругом слабые желтые отблески.

Миссис Шимерда сдернула крышки с двух кадушек у двери и заставила нас заглянуть в них. В одной была мороженая подгнившая картошка, в другой горстка муки. Бабушка в растерянности что-то пробормотала, но чешка только презрительно усмехнулась - верней, фыркнула - и, схватив с полки пустой кофейник, потрясла им у нас перед носом с видом явно угрожающим.

Бабушка продолжала что-то говорить с виргинской учтивостью, будто не замечала их вопиющей нищеты и не признавала за собой никакой оплошности, пока, словно в ответ на упреки миссис Шимерды, не появился Джейк с корзиной продуктов. Тут бедная женщина не выдержала. Опустившись на пол рядом с дурачком, она уткнулась лицом в колени и горько заплакала. Бабушка, не обращая на нее внимания, попросила Антонию помочь разобрать корзину. Тони неохотно вышла из угла. Я никогда не видел ее такой подавленной.