Моя Антония - Уилла Кэсер

Однажды после обеда Антония с отцом зашли к нам за пахтаньем и, как всегда, засиделись до заката. Только они собрались уходить, как к нашему дому подъехал Русский Питер. Он сказал, что Павлу совсем плохо, он хочет поговорить с мистером Шимердой и его дочкой, вот Питер и поспешил за ними. Антония с отцом уселись к нему в повозку, а я принялся умолять бабушку отпустить и меня к русским: я обойдусь без ужина, переночую в хлеву у Шимердов, а утром прибегу домой. Наверно, мои уговоры казались бабушке глупыми, но она умела быть великодушной, когда дело шло о желаниях других. Она попросила Питера минутку подождать и вынесла нам из кухни пакет с бутербродами и пончиками.

Мистер Шимерда и Питер сели на козлы, а мы с Антонией расположились сзади в соломе и, подпрыгивая на ухабах, ели свои бутерброды. Солнце село, и над прерией жалобно загудел холодный ветер. Переменись погода раньше, мне не удалось бы уехать из дому. Мы глубже зарылись в солому, прижались друг к другу потесней и смотрели, как на западе догорает яростный багровый закат и на холодном ясном небе зажигаются звезды. Питер все вздыхал и охал. Тони зашептала, что он боится, говорит, Павлу уже не выздороветь. Мы притихли и перестали болтать. Звезды над нами пылали все ярче. И хоть мы с Антонией выросли в разных концах земли, в глубине души у нас обоих таилось суеверное представление, что от этих сверкающих созвездий зависит, чему с нами суждено случиться. Вероятно, и Русский Питер, живший раньше совсем далеко, дальше всех нас, привез со своей родины такое же поверье.

Маленький дом на пригорке сливался с ночной темнотой, и, даже поднимаясь по склону, мы не могли его разглядеть. Путь нам указывали лишь светившиеся красным окна - в кухне топилась печь, а лампа не горела.

Мы тихо вошли. Павел лежал на широкой кровати и казался спящим. Антония и я сели на скамью у стены и облокотились на стол. Отблески огня играли на тесаных бревнах потолка, поддерживавших соломенную крышу. Павел дышал хрипло и беспрестанно стонал. Мы ждали. Ветер нетерпеливо сотрясал двери и окна, потом снова мчался прочь, распевая свою песню над бескрайними просторами. Порыв за порывом обрушивались на дом так, что дребезжали стекла, а ветер взвивался и улетал. На ум невольно шли мысли об отступающих разбитых армиях или о привидениях, которые тщетно ищут приют под крышей и со стенаниями уносятся дальше. Вдруг в этот заунывный гул между двумя порывами ветра вплели свой голос койоты, зайдясь визгливым воем, - сперва один, потом второй, третий, - и вот уже вся стая выла, давая нам знать, что приближается зима. В ответ на эти звуки с кровати раздался крик, долгий и жалобный: не то Павлу привиделся страшный сон, не то он вспомнил о какой-то давней беде. Питер прислушался, но не шелохнулся. Он сидел на полу перед плитой. Койоты завели свое тявканье снова, а потом завыли пуще прежнего. Павел что-то выкрикнул, силясь приподняться на локте.

- Он волков боится, - зашептала мне Антония, - в его стране их много-много, они всех едят, мужчин и женщин.

Мы придвинулись на скамье поближе друг к другу.

Я не мог оторвать глаз от больного. Рубашка у него распахнулась, и видно было, с какой натугой подымается и опускается иссохшая, покрытая редкими белесыми волосами грудь. Он закашлялся. Питер тяжело поднялся, взял чайник и приготовил смесь виски с горячей водой. Нас обдало резким запахом спиртного.

Павел жадно схватил чашку, проглотил питье, заставил Питера отдать ему бутылку и спрятал ее под подушку, мрачно ухмыльнувшись, словно сумел кого-то перехитрить. Его глаза неотступно следили за Питером, взгляд был недобрый, насмешливый. Я подумал, что он презирает Питера за простоту и покорность.

Наконец Павел едва слышно заговорил, обращаясь к мистеру Шимерде. Рассказ его был долгим, и, пока он говорил, Антония крепко держала меня за руку под столом. Она подалась вперед и напряженно вслушивалась. Павел приходил все в большее возбуждение и показывал куда-то за кровать, словно видел там что-то и хотел, чтоб мистер Шимерда тоже это увидел.

- Это он про волков, Джимми, - прошептала Антония. - Ужас, что говорит!

Больной буйствовал и грозил кулаком. Похоже было, он осыпает проклятиями кого-то, кто нанес ему обиду. Мистер Шимерда обхватил его за плечи, с трудом удерживая в постели. Кончилось тем, что у Павла случился новый приступ кашля, от которого он едва не задохнулся. Он вытащил из-под подушки тряпку и прижал ее к губам. На ней тотчас же проступили яркие красные пятна - я никогда не видел такой алой крови. Когда он в конце концов улегся, отвернувшись лицом к стене, от его ярости и следа не осталось. Он лежал тихо, силясь вздохнуть поглубже, как больной крупом ребенок. Отец Антонии откинул одеяло с длинных костлявых ног Павла и принялся мерно их растирать. Мы с нашей скамьи ясно видели, что от Павла остались только кожа да кости. Ребра и лопатки проступали, как скелет из-под шкуры мертвого вола, брошенного в поле. Наверно, из-за выпирающих позвонков Павлу больно было лежать на спине.

Постепенно все мы успокоились. Что бы там ни было, но он уж хоть не кричал. Мистер Шимерда знаками показал нам, что Павел уснул. Питер молча встал и зажег фонарь. Он собрался за лошадьми, чтоб отвезти нас домой. Мистер Шимерда вышел вместе с ним. Мы сидели затаив дыхание, не отрывая взгляда от длинной худой спины под голубой простыней.

По дороге домой, лежа в соломе на дне грохочущей и подпрыгивающей повозки, Антония рассказала мне, что смогла, из услышанного. А то, чего не рассказала в тот вечер, досказала позже - много дней мы ни о чем другом и не говорили.

Когда Павел и Питер были молоды и жили у себя на родине, в России, один их приятель, собиравшийся жениться на красавице из соседней деревни, попросил их быть шаферами на его свадьбе. Стояла глухая зимняя пора, и жених с гостями поехали на свадьбу в санях. Питер и Павел правили санями жениха, а в других шести санях разместились его родственники и друзья.

После венчания в церкви все пошли к родителям невесты на обед. Обед затянулся, перешел в ужин и продолжался до поздней ночи. Много пили и плясали. В полночь родители невесты распрощались с дочерью и перекрестили ее на дорогу. Жених подхватил невесту на руки, отнес в сани и закутал в полость. Потом вскочил в сани сам, а Питер и Павел (наши Питер и Павел!) сели впереди. Павел правил лошадьми. Сани тронулись под громкое пение и звон бубенцов, жених ехал первым. Все возницы были навеселе, кто больше, кто меньше, а жених, кроме невесты, никого не видел.

В ту зиму лютовали волки, все знали об этом, однако, когда в первый раз услышали волчий вой, никто не насторожился. Слишком все были сыты и пьяны. На голос первого волка отозвались другие, и вой стал раздаваться все чаще и чаще. Волки сбивались в стаю. Луны в ту ночь не было, но звезды ярко освещали снег. Вдруг черные пятна появились на холме за свадебным поездом. Волки неслись по снегу словно тени, с виду они были не больше собак, но их оказались сотни.

С задними санями что-то стряслось - возница не справился с лошадьми, может, был слишком пьян, лошади сбились с дороги, сани налетели на дерево и опрокинулись. Седоки вывалились на снег, и самые проворные из волков накинулись на них. Раздались душераздирающие крики, и все мигом протрезвели. Возницы вскочили и начали нахлестывать лошадей. У жениха кони были самые резвые и сани легче - в других сидело по шесть, а то и по десять человек.

Еще один возница не сладил с лошадьми. Лошадиный храп казался даже страшнее, чем крики людей. Казалось, волков теперь уже ничто не остановит. Трудно было судить, что происходило позади, отставшие взывали о помощи так же громко, как и те, кто уже погибал. Юная невеста рыдала, спрятав лицо на груди жениха. Павел не оборачивался и не спускал глаз с лошадей. Светлая белая дорога стелилась перед ним, и тройка вороных летела как ветер. Главное было не терять присутствия духа и править внимательно.

Наконец сани начали подниматься на высокий холм, тут Питер осторожно привстал и поглядел назад.

- Всего трое саней осталось, - прошептал он.

- А волки? - спросил Павел.

- Сколько хочешь! На нашу долю хватит!

Лошади Павла взлетели на гребень холма, но на другую сторону следом за ним спустилось только двое саней. Позади на снежной вершине они увидели копошащийся черный клубок. Жених закричал. Он понял, что перевернулись сани с его отцом, матерью и сестрами. Он вскочил, как будто хотел выпрыгнуть, но невеста с плачем удержала его. Да и было поздно. Стелющиеся по земле черные тени налетели на людей в снегу, и одна лошадь уже мчалась через поле, волоча за собою упряжь, а волки ее настигали. Но попытка жениха выскочить из саней подсказала Павлу, что делать.

До их деревни было всего несколько миль. Еще одни уцелевшие сани отстали совсем немного, а коренник у Павла начал слабеть. Возле замерзшего пруда настал черед предпоследних саней, Питер ясно видел, как все случилось. Три больших волка помчались бок о бок с лошадьми, и те обезумели. Тесня друг друга, они запутались в постромках и повалили сани.