Темная сторона российской провинции - Мария Артемьева

Позади раздался злобный визг. Принцесса вскочила и бросилась за мальчиком.

Внезапный сквозняк захлопнул двери прямо перед носом Илюши. Он вскрикнул и еле успел увернуться от настигающей погони.

Подбежав к камину, мальчик швырнул в огонь колдовскую вуаль, а сам забился в щель между стенкой и резным зеркальным трюмо в углу.

Огонь вспыхнул, по комнате пролетел вздох — тоскливый и мучительный, что-то трескуче зашуршало — словно на паркет высыпали песок из мешка. Из камина вырвалось черное вонючее облако… Илюша вдохнул едкий запах, и — в глазах у него потемнело.

Будто в ночном кошмаре, он смотрел, не имея сил бежать, на облако дыма — как оно вытягивается, утончается и по-змеиному заползает в дымоход, душит теплый оранжевый лепесток пламени.

Огонь погас, и комната утонула во мраке. Илюша зажмурился, сжался в комочек…

И вдруг — с улицы донесся знакомый заливистый звук клаксона. Гудок и пофыркивание мотора развеяли дремоту печального замка.

Это придало сил Илюше: он поднялся и выбежал из комнаты. Пронесся по темному коридору вниз, по лестнице, мимо часов, в холл, где слуги уже обступили деловитую стройную автомобилистку в сером английском платье.

Она сняла шляпку и знакомо тряхнула головой, поправляя волосы. Когда горничная Глаша увидела лицо дамы, она побледнела и, не удержавшись, вскрикнула от изумления.

Женщина в английском костюме была Евгения Максимилиановна, хозяйка замка, принцесса Ольденбургская.

Но тогда кто же была та, другая? Которую всего полчаса назад Глаша оставила в апартаментах принцессы?

Ошарашенные слуги замерли в ужасе.

Один только Илюша не испугался. Подбежал и радостно уцепился за теплую, пахнущую бензином маленькую руку в лайковой перчатке.

— Принцесса, принцесса! — кричал он с таким восторгом, что принцесса засмеялась, глядя на него. Щуря близорукие добрые глаза, она обняла Илюшу и погладила его по взъерошенным волосам.

— Здравствуй, здравствуй, малыш! — сказала она, улыбаясь.

Несмотря на рано утраченное здоровье, великая княжна дома Романовых Евгения Максимилиановна, урожденная герцогиня Лейхтенбергская, по мужу — принцесса Ольденбургская — пережила и своего мужа, и почти всю свою родню. И даже собственную страну, разрушенную революцией 1917 года.

Евгения Максимилиановна скончалась далеко от родины, в Канаде, в эмиграции, в возрасте 85 лет. Никто не думал, что эта болезненная женщина сумеет прожить столь долгую жизнь.

Как ей это удалось? Никто не знает.

Один лишь Рамонский замок, когда-то построенный принцессой, оказался долговечнее своей хозяйки.

По слухам, в его ветшающих стенах до сих пор обитает колдовской двойник госпожи, ее смертная тень.

ГРОБОВЩИК

г. Астрахань

Весь день я зубрил, готовясь к зачету, так что к вечеру в гудящей голове рецептуры и всякие холиномиметики и холиноблокаторы спутались в какой-то липкий комок неразличимых и бессмысленных звуков. Я уже решил плюнуть на все и завалиться спать, чтобы хотя бы выспаться…

Но на полпути к дивану меня остановил телефонный звонок.

Я снял трубку и услышал взволнованный, задыхающийся голос Володьки Краснова.

— Ром, можно я сейчас забегу к тебе?

— А что случилось? Я уже ложиться думал…

Володька прервал мои возражения:

— Слушай, я все равно уже здесь. Звоню из автомата на углу. Так я зайду?

На самом деле он скорее утверждал, чем спрашивал.

— Ну хорошо. Раз так… Поднимайся. Четвертый этаж, квартира…

— Я помню! — снова перебил он меня и повесил трубку. Голос у него звенел. Если б я хуже знал Володьку, решил бы, пожалуй, что он… напуган.

Но мы проучились с этим человеком вместе четыре года в Медицинской академии, и ни разу за все это время я не заметил в нем не то что страха, но даже тени сомнения или неуверенности в себе.

В 1997 году Володька приехал учиться в город из области, из Черноярского района. Комната в общежитии, вечно шумная и проходная, его не устроила. Поэтому он подрабатывал вечерами грузчиком в магазине, помогал людям при переездах, чтобы иметь возможность оплачивать собственное отдельное жилье. Время от времени родители присылали ему деньги, но он стеснялся висеть на шее у стариков и всячески избегал этого.

Ему удалось отыскать дешевую квартирку в доме на улице Бабушкина. Бывший богатый особняк сразу после революции переделали под коммуналки.

Вот в одной из таких коммуналок мой приятель и снял себе жилье.

Вся квартирка представляла собой кухню, совмещенную с прихожей, и пенального типа комнатушку с унылым индустриальным пейзажем за окном.

Тем не менее Володька был счастлив: в общаге шум стоит иной раз такой, что собственных мыслей не услышишь. А здесь — убого и тесно, зато полное уединение.

Володька нравился мне своим трезвым мышлением и по-крестьянски здоровыми привычками. Он говорил, что всякие страсти — это зависимость, а он не желает ни у кого и тем более ни у чего быть в подчинении.

Я уважал его принципиальность и, поскольку из нас двоих он был старше, часто советовался с ним и привык считаться с его мнением. Мы подружились.

Он никогда не суетился и не волновался попусту.

Поэтому меня так удивил этот звонок.

Когда Володька явился, я впустил его в квартиру и тут же почувствовал, что с ним творится что-то неладное: на бледном лице лихорадочно горели красные сухие глаза с кровавыми прожилками в белках, а руки заметно подрагивали. Он был весь на взводе, как последний торчок. Или как зверь, которого преследует хищник.

— Послушай, — сказал он мне. И замолчал, нервно дрогнув подбородком.

— Слушаю, говори! — Я пытался подбодрить его.

Привел на кухню, усадил, поставил на огонь чайник и приготовился слушать.

— Мы с тобой уже давно знакомы, — сказал он и затрещал пальцами. — Худо-бедно, но все-таки четыре…

— Говори, что случилось! — Я уже и сам разволновался и начал торопить его. Но он не спешил.

— Ты знаешь: я не пью, наркотой не балуюсь. Вообще, в целом… человек тверезый.

— Знаю. Знаю, конечно. Так что ты натворил, тверезый человек?

Усмехнувшись, я отвел глаза — чтобы не видеть, как он дрожит. Чайник выбросил победную струю пара на плите, и я приподнялся, чтобы снять его и достать чашки, как вдруг Володька побледнел еще сильнее — буквально как простыня — ни с того ни с сего. Он схватил меня за руку и удержал на месте.

— Я ничего не натворил. Но… в моей квартире что-то… не так, — сказал он с натугой. Будто язык у него распух и, утратив гибкость, лежит мертвым валиком, не помещаясь во рту. — Не думай, что я сошел с ума. Пока нет, во всяком случае. Но потом… если это будет повторяться… Не исключен, наверное, и такой вариант.

Он нахмурился и озабоченно потер лоб.

Лицо у него в этот момент сделалось уже серым с прозеленью, а лоб покрылся испариной. Судя по его пришибленному виду — он что-то вспоминал сейчас. Что-то ужасное стояло у него перед глазами, не давая возможности отвлечься. Передохнуть.

— Скажи, видеть призраков — это как бы… Ну… К смерти считается? — пробормотал Володя, криво ухмыляясь.

Мне стало не по себе от его стеклянного взгляда.

— Не мели чепухи. Рассказывай! Что за манера?! — не выдержал я.

— Расскажу. Для того и пришел. Только договоримся сразу: я говорю правду. Все видел своими глазами. Не знаю, как это объяснить, но это было.

Он взъерошил пятерней волосы надо лбом. Пока он молчал, я налил ему чаю. Он посмотрел сквозь протянутую чашку как через стекло и сказал:

— Имей в виду — это не какие-то выдумки. Это факт.

Все было… сегодня. Я сидел у себя, учил эту чертову фармакологию. Вдруг — какой-то шорох. Я даже не понял где — рядом или на улице что-то? Глянул в окно — а уже стемнело. Надо же, думаю, ночь на дворе! Ложиться пора, а я еще и не поужинал. Вспомнил — и жрать захотелось, сил нет.

Встал, пошел в кухню. Достал из холодильника что у меня там было — макароны вчерашние… Думаю, разогрею сейчас, сыром посыплю сверху и наверну. Не успел до плиты дойти — накатило на меня что-то. Какой-то резкий холод, в глазах потемнело, я чуть кастрюлю с макаронами на пол не вывалил. Еле успел за стол схватиться, чтобы не упасть. Как будто пол из-под ног поплыл.

А ко всему еще и свет погас. И не так, как, бывает, лампочка перегорела или пробки выбило невзначай, — а так тихо-тихохонько… гаснет. Уходит. Как последний лучик за горизонт.

И холодно прям до чертиков — аж зубы у меня застучали. Стою, дрожу, а на стене напротив — там штукатурка какая-то древняя, лохматых годов, и вот она начинает вдруг темнеть, как будто ее намочили с другой стороны. Проступает отчетливое пятно и принимает очертания человеческой фигуры в полный рост. Такой вроде бы пустой внутри — контур один.