Ultraфиолет (сборник) - Валерий Зеленогорский

Вот в такой благородной семье жил Сергеев и гордился самим собой.

В тот злополучный день Сергеев запланировал обед в загородном клубе с другом и его семьей, все честь по чести, пришлось и семью девушки сыночка пригласить, мы же не звери, интеллигентные люди всегда выход найдут, даже если вход не запланирован.

Клуб считался пафосным, с катерами, яхтами и развлечениями на берегу, типа баня, ресторан и пальмы с бассейнами, эдакое Майами на Пироговском водохранилище.

Члены клуба – все люди знатные, все с положением, шваль туда не пускали, охрана строгая, все ветераны горячих точек.

Ехали на трех машинах, все с водителями, чтобы выпить на свежем воздухе под пальмами у речной глади. Погода в тот день на удивление соответствовала прогнозу – солнечно и ясно, несмотря на выражение лица главного метеоролога, который всегда был с постной рожей, что бы ни предсказал, всегда недоволен, казалось, глядя на него, либо болеет, либо зарплата маленькая. Приехали на КПП колонной, первая машина с Сергеевым вопросов не вызвала, и шлагбаум приветственно отдал честь. Во второй ехали невеста с папой Джошуа Ивановичем, рожденным в Камеруне, выпускником Лумумбы, ныне хозяином частной клиники и его женой, костромской мещанкой, постоянно неработающей по воле мужа; дочь оливкового цвета с курносым носом дополняла это интернациональное трио.

Начальник охраны подошел к их «лексусу» и внимательно посмотрел на Джошуа Ивановича, по рации сказал невидимому фейсконтрольщику: «Тут черный». Невидимый уточнил: «Зверь?»

– Нет, – ответил охранник, – просто черный, в смысле цвета.

– А остальные?

– Баба белая, девочка микстовая, – уточнил проверяющий.

Сергееву стало неудобно перед гостями, он решил прекратить опыты охраны по евгенике и сказал:

– Это мои гости.

Охранник еще раз запросил «добро», видимо, получил ответ и открыл шлагбаум.

В третьей машине сидела семья старинного друга, православного москвича, охранник попросил выйти их из машины и внимательно осмотрел их взглядом человека, решающего, кто сегодня пойдет в ресторан, а кто – в газовую печь.

– Им нельзя, – сказал он твердо Сергееву, – у нас приказ: кавказцам вход воспрещен.

Сергеев посмотрел на своего товарища, с которым с первого класса дожил до пятидесяти, и не понял, по каким признакам ему вынесли приговор.

– У вас здесь что, мятежная территория, конституция не действует? – резко попер на охрану Сергеев.

– Ему нельзя, – хмуро ответил охранник, – зверей не пускаем.

– Его фамилия – Соколов, они тысячи лет русские. Вы не охуели?

– У нас приказ, прошу не ругаться, это частный клуб, имеем право!

Сергеев, задохнувшись от злобы, стал набирать телефон замдиректора клуба, пригласившего его. Телефон его молчал, он был недоступен, хотелось развернуться и поехать от них подальше, но спускать унижение было нестерпимо.

Сергеев позвонил дежурному по городу, но майор сонным голосом ответил: «Это не наши дела, будут стрелять – звоните. – А в конце заметил: – Я бы тоже не пустил к себе в дом».

Он еще раз набрал замдиректора, и он ответил. Сергеев сумбурно обрисовал дикий фарс дискриминации своего друга, начальник попросил к трубке босса охраны, и они нервно поговорили.

– Под вашу ответственность, – услышал он реплику охранника, и, повернувшись к Сергееву, тот сказал: – Пусть заезжает, но только после личного досмотра всей семьи.

Личный досмотр прошел тут же, Соколовы сняли обувь, жена Соколова показала, что у нее на груди нет фугаса, самому Соколову пришлось открыть рот на предмет отсутствия биологического оружия. Слава Богу, кровь не брали и череп не мерили, обошлось.

Сергееву стало стыдно за это перед другом старинным, а Соколов, напротив, смеялся, говорил, что сегодня еще ничего, а на прошлой неделе его замели на рынке во время операции «Чистые руки». Он попал под раздачу и лежал мордой в своих помидорах, которые покупал для внучки, потом разобрались, но спина болела долго.

Сергеев пошутил: надо тебе операцию сделать по перемене национальности, уши поправить, нос и походку. Соколов ответил: ходил, очередь больше, чем на сиськи у баб, ребята южные морды кроят до неузнаваемости, новое направление открыли в пластической медицине по потере своего лица, раз заплатил – и все, врачи дешевле ментов.

– А фамилия? – уточнил Сергеев.

– А что фамилия, бьют не по паспорту, паспорт тоже купить можно, – шуткой из старого анекдота ответил мудрый Соколов.

Переход границы клуба группой не совсем русских закончился полной победой прав человека, и компания расположилась за столом ресторана у водной глади.

Сидели хорошо, неприятности на входе улетучились в летнем воздухе, но иногда зудели, как насекомые, портящие летнее великолепие.

Джошуа Иванович оказался классным мужиком, совсем русским по поведению, нормально пил, шутил по-русски, но цвет мешал полюбить его до конца. Когда Сергеев закрывал глаза, чувству его к предполагаемому родственнику преград не было, но пить с человеком с закрытыми глазами невозможно и полюбить в темноте тоже никого нельзя.

Прогуливаясь у бассейна со своим старым другом перед горячим, он спросил его:

– Ну как тебе новая родня?

«Нерусский» Соколов, выплюнув зубочистку, сказал:

– Пусть сын решает, не стой на пути, потом кусать локти будешь.

– А внуки? В школе дразнить будут, ты же знаешь!

– Будут. Денег дашь директору – заткнутся, у нас это строго, с деньгами и уважение, и любовь народную можно приобрести, согласен?

Они оба помолчали и вспомнили памятник – возле школы стояло трио: русский, негр и китаянка; на выпускной у них в школе негру всегда красили лицо белым цветом, а китаянке в штанах пририсовывали член серебряной краской; это трио стояло по всей стране со времен первого фестиваля молодежи и студентов, интернационализм воспитывали в народе, но не успели.

На горячее за стол присел известный режиссер с музой в три раза моложе, она все время гладила мастера между ног, женам других мужчин было неприятно видеть эту маленькую сучку, исправно отрабатывающую его деньги, жены у маэстро давно не было, он время от времени подбирал на вокзалах таких вот красоток, это у него называлось вариант «Маугли».

Режиссер объяснял свой творческий метод так: они приходят в его дом голодные и несчастные, он их очеловечивает, а они дают ему свою молодость и естественную дикость.

За полгода, пока они не привыкнут к столичной жизни и не обнаглеют, он держит их рядом, а потом выгоняет и берет нового зверька и делает из него человека, вот такой гуманист, мастер сериалов о славных органах, которые он производил для всех каналов.

Особенно ему удавались светлые образы светлых людей и темные делишки людей избыточной брюнетитости, делал он это тонко, изящно расставлял акценты, упрекнуть его в предвзятости было нельзя, но кому надо понимали, куда он гнет и метит, ценили его талант, несмотря на личную неразборчивость и любовь к малолетним особям обоего пола.

Он много жертвовал храмам, любил народную песню и тайно желал, чтобы все другие народы днем работали, а вечером и в выходные сидели дома и не мелькали перед глазами титульной нации, исключительно для своего же блага.

Весь обед пошел под откос из-за этого гондона и соски его малолетней. «Ну на хера за стол чужой лезешь, когда семейные люди отдыхают?» – так в сердцах думал Сергеев, глядя на маэстро.

Внутренний голос Сергеева и похоть перенесли эту парочку на яхту, и они уплыли на свой берег, где маэстро имел дом в природоохранной зоне: он был из тех людей, чье говно не портило воду для населения.

Дети в бассейне ездили на Джошуа Ивановиче, как на «банане», собственный сын жарко обнимал девушку, не оставляя Сергееву сомнения, что скоро у него появятся внуки, а «джигит» Соколов, друг закадычный, предложил еще на посошок, и они выпили. Было как-то грустно.

На следующий день Сергеева ожидал еще один тест на толерантность.

Удивительная рядом, или Темное и светлое

Сергеев собирался на дачу, предполагая трехчасовое стояние в пробке. Он тихо ненавидел эту дорогу, эту дачу и все, что с этим связано. Работать на даче было не надо, только жрать, спать и пить чай на веранде – мечта для многих и невыносимое страдание для Сергеева.

В родне Сергеева помещиков и крестьян не было, землю он не любил, плодов ее хватало на рынке, остальную радость общения с природой отравили, как диверсант колодцы, Советская власть и первая жена с ее мамой.

Студенческая пора была омрачена бессмысленными поездками в колхоз на бесплодную борьбу за урожай, жить приходилось у местных жителей в атмосфере антисанитарии, беспробудного пьянства и тупого веселья. Если к этому добавить дизентерию и педикулез, то станет ясно, что тяги к истокам и родным просторам у Сергеева не было.

Потом появилась новая напасть – первая жена с дачей и мамой, любительницей всего своего: укропчика, редисочки, огурчика с грядки и всего остального. Сергеев по молодости не мог послать на хуй тещу, укроп и рыбалку с папой жены на зорьке терпел, дурачок, а надо было сразу пресечь поползновения всей своры вольных землепашцев, нашедшей в нем ишака для сельскохозяйственных и домостроительных работ.