Ultraфиолет (сборник) - Валерий Зеленогорский

Через час я решил, что мой час пришел, и поставил все свои командировочные на ее цифры. Шарик упал не туда, и я понял: чтобы выиграть, надо прожить ее жизнь, а она у каждого своя.

Слава Богу, я ушел из казино на своих ногах и стал думать о встрече с европейским читателем – так я себе придумал, что этот диалог возможен, наивный и простодушный человек.

Европейский читатель в лице трех немецких студенток прошел мимо моих книжек, но нашелся Сева, бывший соотечественник – милейший человек, живший на проспекте Мира в доме, где был магазин «Вологодское масло», бывший замдиректора проектного НИИ, теннисист, уехавший за сыном на тучные рейнские нивы.

Он прибился к русскому стенду на ярмарке три года назад, когда вышел на пенсию, – ему там было интересно. Интеллигентный москвич, скучающий по атмосфере, которую потерял и в Германии не приобрел. Его соседи, турки и казахстанские немцы, не понимали его немецкий и русский тоже. Он помогал на стенде чем мог: что-то переводил, наливал вино гостям и разговаривал со всеми, набираясь впечатлений до следующего года.

На стенде никто сидеть не хотел, а люди иногда заходили, и Сева их принимал, слушал их предложения об издании их книг, никому не отказывал, угощал вином, проявлял внимание и жуткую заинтересованность.

В первый же день пришел серьезный немецкий профессор с книгой о поэзии Серебряного века. Сева его внимательно выслушал, поблагодарил, но сделал замечания по качеству фотографий – он на досуге фотографировал и толк в этом понимал. В молодости он снял столько детских садов, что его экспертиза стоила весомо. Профессор ушел окрыленный и обещал с фотографиями поработать.

После обеда пришли тайцы с проектом увесистого тома «Энциклопедия Камасутры» – люди пролетели десять тысяч километров и встретили Севу для решения цивилизационного диалога двух культур. Сева посмотрел книгу и не одобрил – у нас христианская страна, нам этого не надо, но чаю налил и тепло попрощался.

Тайцы ушли посрамленные и утвердились в загадочности русской души и Севы, который стоял неприступно за нашу нравственность на дальних подступах от родных границ.

Вторым моим читателем в Европе стал таксист-афганец, бывший заместитель министра здравоохранения Афганистана, выпускник Пятигорского мединститута, с русской женой из Ставрополя, живущий в Висбадене.

Он вез меня во Франкфурт на прием для западных издателей. Пока я пил в шикарном ресторане с незнакомыми людьми, он читал; когда я, пьяный, через три часа упал на заднее сиденье, он сказал, что даст мне скидку в пятьдесят процентов за историю о том, как я потерял девственность и заработал нехорошую болезнь. В его жизни, видимо, что-то такое тоже случилось, – это был мой первый гонорар за границей.

Сева на следующий день передал мне кусок торта «Наполеон» от жены его Аллы – это был мой второй гонорар. Сам Сева принес мне пластырь от никотиновой зависимости и обещал лекарства от давления за полцены.

Презентация российского стенда Севе не понравилась, шампанского было мало, водку давали только работникам консульства, а бутерброды с икрой были такие крохотные, что ныряли прямо в кишечник, не давая никакого наслаждения органам осязания.

У украинцев было лучше – книг меньше, а водки и сала хоть залейся. Удивили его грузины: много вина, фруктов, танцы с кинжалами и стенд в стиле хай-тек.

Я представлял Севу своим вице-президентом по Западной Европе, и на курдском стенде ему подарили серебряный кубок и обещали издать меня на курдском языке после обретения ими государственности.

До стендов англосаксов мы не дошли – далеко нам до них было, да и толку большого в этом не было. Одна девушка из издательства «Радуга» принесла книжку из их павильона под названием «Потерянные мальчики», с фотографиями суворовцев, занимающихся сексом друг с другом, – вот и все, что их интересует о нашей с вами жизни. Вот такой получился диалог культур.

Назад в аэропорт меня вез иранец двадцати пяти лет, живущий в Германии. Он спросил меня, как там Путин, а я не знал, что ему ответить. Он сказал мне, что ему не нравится Ахмадинежад, а я опять не знал, что сказать. В конце путешествия он подвел итог и сказал, что деньги и дом у него есть, но жизнь – хуйня, скучает по Тегерану. Я переспросил его, не ошибся ли по поводу его оценки собственной жизни. Он подтвердил и добавил: «Хуйня и говно», – этим словам его научил мой афганец, хозяин его такси. Так завершилось мое путешествие в Европу. Путь на Запад нам лежит через Восток – это аксиома.

Лучшее платье – молодость

Алевтине в пятьдесят показалось, что мужчины перестали раздевать ее взглядами. По правде, без бонусов они перестали раздевать ее и в реальной жизни – что-то случилось, видимо, сбился прицел. Ее дичь перестала манить охотников, и они стали стрелять по тарелочкам, на которых лежали свежие тушки из «поколения некст».

Она не была готова к этому, все было при ней: рост, вес, импланты и устойчивое материальное положение – все в норме, но рука опытного таксидермиста уже чувствуется на расстоянии. Она стала замечать, что в общественных местах с первых минут появления – шок! – какая яркая, вкусная, шикарная баба, но потом напряжение пропадает, если рядом в кадре появляются молодые, плохо воспитанные, с дурным вкусом и вульгарным маникюром девушки (не лакшери, как говорили в ее окружении). У них ничего нет, кроме сияющих глаз и паспортных данных, где маленькие цифры возраста блистают, как караты такого размера, как камни у Алевтины.

Года не кольца, их не снимешь, не положишь в сейф, чтобы не украли, – кому они нужны! Чем больше колец, тем старше вишня, нельзя давать валить вишню, нужно украшать крону, лелеять корни, которые начинают сохнуть. Не дать свалить себя ветру и зною, а то вишня упадет и ее спилят, посчитают кольца, и она станет дровами для чужого костра: эволюция – ё. т. мать. Вспомнила, сколько она вломила в стволовые клетки, не щадя своего живота для инъекций, ствол гибче не стал, хорошо, что хвост не вырос…

Вот такие мысли кружили в голове у Алевтины, сидящей за столиком модного кафе, куда она зашла перевести дух после салона по дороге в фитнес-центр, где ежедневно изводила свое тело до совершенства и эбонитового цвета кожи, хорошо маскирующего трещинки старого породистого дерева окаменевшего лакированного массива. Такой приговор собственного суда требует не апелляций, а действий, и притом немедленных.

Все было хорошо до вчерашнего дня. Ее бойфренд, плохой эстрадный певец, но крупный самец, после секса заявил, что женится на дочери главного аптекаря, а ей желает счастливого плавания по жизненному морю.

Алевтина не поверила – этот гондон, которого она подобрала на окраине Крымского полуострова, где он пел в кафе, огороженном прутьями, чудовищные песни про море в Гаграх и пальмы в Гаграх, грязное немытое существо в «варенках», с буйной растительностью, вылезающей из дырявых маек, как дикий плющ, позволил себе змеиным ртом заявить подобное.

Она вспомнила, как привезла его в Москву, по селила у себя, научила не чавкать и не говорить с акцентом, купила ему песни и «вольво». Водила, как барана на поводке, к разным людям и хлопотала за него на радио и ТВ. Эта дрянь все забыла, все, что он умел, – это скакать на ней, но лошадь уже устала и требовала уважения и благодарности, но от кого? Ничтожество с отсутствием пульса в мозгу не понимало, у него не работали сразу два полушария, только член и желудок, а вот придумал сука, или кто-то из врагов научил?

Это следовало обдумать, и Алевтина для усиления аналитических функций заказала коньяк.

Два бокала придали сил, она вспомнила, как на ее день рождения аптекарь привел свою мокрогубую соску и та запала на дикую шерсть ее орангутанга. Они шушукались в разных углах, но Алевтина не придала этим брачным играм никакого значения – пусть мальчик подготовится к ночи, нальет в свой бокал жизненные соки, а она выпьет его без остатка и до дна – так было всегда, ее зверек место знал: где миска, там и место.

В ту же ночь Алевтина предложила своему дружку повенчаться, но он как-то завибрировал, сказал, что это не важно, им и так хорошо, хотя раньше не раз заводил бодягу, что хочет, чтобы все как у людей. Она посулила ему лимон, но он соскочил с темы, сославшись, что растерян от привалившего счастья. Тогда Алевтина не поняла, не поверила, что это животное может крутить яйца, и недооценила Дарвина: тот же говорил, что у мужчин есть признаки предыдущего подвида. Но ей позиция Дарвина показалась архаичной. «Куда он денется?» – подумала она и успокоилась. Интуиция победила научное знание.

Она позвонила аптекарю и устроила ему скандал: «Ты увел из чужого дома мое! Как ты мог?!» Он, когда-то бывший ее любовник, извинялся, говорил, что малолетка запала, пугает суицидом, а дочь одна. «Может, поучить твоего шимпанзе?» – «Не надо, – сказала она, – пусть идет». Воцарилась пауза, и они вспомнили свои египетские ночи двадцать лет назад, когда оба были бедны и юны и вместо щелканья лимонов в головах у них взрывались золотые фонтаны.