Тревожные сны царской свиты - Олег Попцов

Грачев сказал:

— В Афганистане тоже он, Лебедь, был рядом со мной.

Понятие «рядом со мной» требовало расшифровки. Я спросил:

— В каком смысле рядом?

Грачев откинул голову и, словно обидевшись на собственные воспоминания, чуть оттопырив губы, ответил:

— В прямом. День в день 25 лет. Еще со времен Рязанского десантного училища. Он ведь вырос в нужде. Уже в те молодые годы, для многих из нас жизнь только начиналась, а Лебедь уже был женат, и ребенок был, попробуй проживи на курсантских паях. Он мне понравился. Простой, крепко сложенный парень, исполнительный, упорный, короче, надежный. В десантных войсках это немалое дело. Мы, можно сказать, подружились. Так и пошло. Я уходил, перемещался в должностях, он заступал на мое место, и почти всегда рядом. Я считаю, если хотите, своим долгом помогать ему. Положите рядом его и мой послужные списки, и вы поймете: и здесь, в России, и в Афганистане, и опять здесь — от курсантов Рязанского воздушно-десантного училища до заместителя командующего воздушно-десантными войсками он так и шел за мной по всем ступеням: взвод, рота, батальон, полк, дивизия. Я и на 14-ю армию его назначил. Задумка была очевидной: ему надо было еще окончить Академию Генерального штаба. Я настаивал на этом. Без нее выше дивизии у нас, военных, двинуться невозможно. Я так и рассчитывал. Окончит академию — мы его двинем на командующего округом. Споткнулся. На политике споткнулся. Он ведь не лидер по натуре. Неплохой командир. Это на общем фоне мелкотравчатости. Фактурный, с зычным голосом, режет правду-матку в глаза…

— А вы встречались, пробовали найти общий язык? Столько лет дружбы и вдруг…

— Встречались, — неохотно отвечает Грачев, судя по лицу загорело-мглистому, воспоминания о недалеком прошлом ему не в радость. — Я ему говорю: «Саша, как же так? За что? Чем я тебя обидел?» Молчит. И даже слеза может побежать по щеке. Он только внешне такой грозный. «Вы, говорит, — поступаете неправильно, я с вами не согласен». — «В чем? Давай обсудим, посмотрим». — «Во всем», — отвечает. И опять молчание.

— А Афганистан? — задаю я вопрос. — Он разве вас не сблизил? Вы, Громов, Руцкой…

— У нас там были разные обязанности: одни командовали, другие ползали на брюхе по скалам, воевали и гибли. Третьи не выводили войска (их выводили мы, через засады, обстрелы), а прилетали с инспекцией удостовериться, что войска к выводу готовы, затем улетали и присоединялись к нам уже на границе под развернутые знамена. Так что братство братством, а хлеб мы ели разный.

Вряд ли Грачев здесь справедлив. Громов провел в Афганистане пять лет. Суть размолвок, скорее всего, в ином. Людей разъединили не иное понимание проблем, и не уровень профессионализма, и даже не характер, и уж тем более в армии, где подчинение младшего по званию старшему предопределено уставом. Людей, испивших чашу власти, с этого момента разъединяет только власть, ее достаточность и ее отсутствие. Громов выводил войска из Афганистана. И его образ под развевающимся гвардейским знаменем на замыкающей машине, пересекающей пограничный мост, вошел в историю. Тогда он был обласкан той, другой властью. А Грачев был в подчинении Громова. Ранг его власти был неизмеримо меньше. Но затем карта судьбы перевернулась, и подчиненный стал начальником. Так получилось. Скоков, который был дружен с Грачевым, познакомил Ельцина с ним в момент предвыборной поездки в Тулу. А Громов остался как бы в лагере Горбачева, хотя и там был, скорее, «белой вороной». А Ельцину нужен был министр обороны, он искал его. По отношению ко многим людям, предложенным Ельцину в тот период, он высказывался примерно так: «Хороший человек, умный, но надо бы кого-то попроще». Грачев ему понравился своей армейской натуральностью, незамутненностью генштабовскими амбициями. Ельцину неприемлем был сложный человек на посту министра обороны. Ему нужен был просто исполнительный, надежный и верный человек, для которого его, Ельцина, слово было не поводом к размышлению, а приказом.

ПЕЙЗАЖ ПОСЛЕ БИТВЫ

Где-то числа 22 декабря… нет, эту неблагополучную весть молва принесла раньше. Полторанин проиграл выборы в Омской области. Никто ничего точно не знал. Весть передавалась из уст в уста как некая полусенсация. Старовойтова в Санкт-Петербурге победила, а вот Полторанин проиграл. Характерно, что вместе сводились фамилии прошлых единомышленников по Межрегиональной группе, а затем устойчивых оппонентов. И она, и он были как бы отторгнуты президентом и на волне этого отторжения вели предвыборные кампании. С той разницей, что Полторанин поехал в совершенно новый для себя округ, в Омск, где губернаторствовал его друг Полежаев, а Старовойтова, уже избиравшаяся однажды в парламент именно от Ленинграда, решила не рисковать и спустя два года вернулась в родные пенаты. Полторанин мог избираться по Москве, но опасался оголтелого противодействия средств массовой информации, особенно газет, с которыми он, по существу, перессорился. Это тем более странно, что, возглавляя думский комитет по средствам массовой информации, он сделал очень много, расширяя экономическое и политическое поле для журналистского корпуса. Традиционный конфликт у Полторанина был со столичной прессой по причине ее ангажированности. Это отчаянное признание, но…

Ростов посетила группа социологов. Они предложили свои услуги Ростовскому телевидению, запросив за исследования значительные деньги. «Нельзя ли дешевле?» — поинтересовались телевизионщики. «Можно, — согласились социологи, — но рейтинг тогда будет ниже». Ныне эта версия гуляет как шутка, хотя ростовчане клянутся, что диалог и торговля с социологами имели место. Я уже говорил об этом. Поворотным моментом рыночных отношений является не факт инфляции, падение или взлет рублевого курса, спад производства, не эти академические, классические черты рыночной реформы. Непредсказуемым в просчете последствий оказался факт превращения информации в товар. Той самой информации, право на получение которой, согласно закону о СМИ, якобы свободно. Разумеется, политическая нестабильность, неустойчивость и, как следствие, неавторитетность власти и создали возможность криминальной экспансии на информационном рынке. Первым ощутимым признаком рынка в России стал факт стремительной криминализации общества. Прежде чем купить информацию, вы должны, и это самое ужасное, заплатить государственному чиновнику за право воспользоваться ею, заплатить нелегально. За сам пакет информации вы заплатите еще раз, но уже другому человеку. При этом рынка положительной информации нет, он не востребован. Но покупают негатив, компромат, все то, что может быть немедленно задействовано в политической борьбе. Но рынок есть рынок, тем более если он российский. И бомба замедленного действия, взрывающая информационное поле, находится совсем в другом саквояже. Товар непременно рождает дубль-товар, имеющий ту же маркировку, тот же этикетажный вид. Точно так же, как на алкогольном рынке есть водка легальная, а есть нелегальная. Есть информация, и есть в точно такой же упаковке, под тем же грифом, но по более сносной цене дезинформация. Интересно, что по прошествии некоторого времени газеты, радио и телевидение уже плохо представляют сами, на каком поле они играют — информационном или же дезинформационном. И никакие респектабельные вывески: ИТАР — ТАСС, а уж тем более «Интерфакс», «Постфактум» и многие другие, которые грешили по своей инициативе, не дают гарантий в чистоте почерка. Разумеется, тот предшествующий мир, в котором мы жили, цензурный выпариватель, скрывал происходящее, порождал тоже лжепродукт, но велико ли утешение — и раньше лгали. В этих адресных посылах надо быть осторожными. Упаси нас Бог впасть в отчаяние и сказать, что России демократия противопоказана.