Тревожные сны царской свиты - Олег Попцов

Уже ничего нельзя вернуть назад. Говоря словами Михаила Сергеевича Горбачева, «процесс пошел». Полторанин — в ту пору председатель думского комитета по СМИ — избрал единственно доступный путь — говорить о меркантильности газет с раздражающим постоянством. Это было донкихотство, но донкихотство агрессивное и взвинчивало редакторов. Признавать справедливость полторанинских обвинений не хотелось, хотя ангажированность газет и телеканалов была секретом полишинеля. Журналисты не скупились на эпитеты, происходил привычный процесс отторжения своих от своих, которые в силу ума и права первопроходцев не хотели терпеть собственное лжеперерождение с нечистым ликом существа, так похожего на необольшевизм: «А где ты был в ночь на 19 августа 91-го года (в день начала путча)?» Проще говоря: «Ты за белых или за красных?»

Москва несравнимо с остальными регионами и городами осталась пусть и в извращенной и не кристальной, но демократической среде. Эта самая Москва могла Полторанина не принять и не избрать. Поэтому он решил не рисковать и поехал избираться в Омск.

В процессе предвыборной кампании мы перезванивались. Волнение было. У человека, идущего на выборы в чужой области, волнение просто обязано было быть. Четырнадцать противников. Надо еще удачно выбрать округ. Против человека со стороны, тем более из столицы, всегда работает суверенный синдром: «Он, может, и не семи пядей во лбу, но свой. А этот, умный, хитрющий, медвежистый, говорят, в прошлом откровенный, а нынче скрытный, ельцинист. Сейчас вот отбрехивается. Здесь президент не прав, там ошибся, тут недоглядел. Потому, мол, и ушел в оппозицию, надоело вязнуть в общем болоте». А дальше как на втором дыхании: «Москва сплела паутину и тянет все с регионов. Россия сильна провинцией. Непременно что-то ностальгическое: здесь исконная Россия, здесь ее традиции, здесь ее нерв». Смотрят мужики и бабы, народ городской и деревенский: «Хорош, конечно, но не наш».

Когда Полторанин впервые меня познакомил со своими конкурентами, я зачеркнул фамилию Исправникова. «Это несерьезно, — уточнил я, — твой главный конкурент — Смолин. Я слышал его выступления. У него будет трудно выиграть. Здоровому человеку против слепого инвалида бороться непросто. Во всех случаях ситуация уязвимая. Нельзя бить оппонента наотмашь, а он может. Русские — нация сострадающая. А Смолин свою физическую уязвимость компенсирует достаточной волей. Он человек с сильным характером и по натуре — типичный лидер большевистского закала. Ему проще говорить о человеческих страданиях. В его пересказе, в его восприятии эти страдания, житейские неблагополучности, забытость властью многодетных матерей, матерей-одиночек, учителей, врачей (практически, в подавляющем большинстве — женская аудитория), так вот в его восприятии человеческая неблагополучность выглядит более достоверной, нежели неблагополучность в пересказе заезжего, хотя и умного думского функционера. И Полторанин выборы проиграл именно Смолину.

Впереди выборы президента. Сейчас уже известно, что предвыборный штаб Ельцина вчерне собран. (Уже никто не сомневается, что он приговорен выдвинуть свою кандидатуру.) Возглавит штаб Олег Сосковец, первый вице-премьер. Полторанин издавна, еще по Казахстану, дружен с Сосковцом. Но до исхода выборов это были симпатии на равных. Что произойдет теперь?

Я встретил Сосковца на приеме в Кремлевском дворце. Мы обменялись новогодними поздравлениями. Сосковец не предрасположен к откровениям, тем более в столь неподходящем месте. Он по натуре не очень разговорчивый человек. Доза обязательных пожеланий, пожали руки и разошлись. Я знал, что во время избирательной кампании Полторанин вытащил Сосковца в Омск. Тот совершал запланированную поездку по сибирским регионам. Я сказал Сосковцу: «Полторанин проиграл выборы. Незначительно, но проиграл. Безумие, если такой профессиональный и организаторский потенциал окажется вне событий». Сосковец после некоторых размышлений сказал отчетливо: «Я его возьму к себе».

Полторанин натура гордая, независимая, он не приемлет жалости. Он сильный человек и не умеет и не любит отступать. А кто любит? И спасательный круг, брошенный властью, он может оттолкнуть. Он привык играть на поле категориями политических значимостей. И роль помощников, советников — не его роль. Из его рассказов запомнился один эксперимент, который он проводил на живом зале. Он любил повторять свою прозорливую фразу: «Случись выборы сейчас (а это был конец 95-го года. — О.П.), Ельцин непременно проиграет. — И как бы убеждая себя, добавляет: — Дальше лучше не будет». «Значит, — вторгаюсь я в разговор, — победа Ельцина невозможна?» Он чувствует неуютность вопроса. Он разругался с президентом. Он длительное время постигал опалу. Придумал себе роль гонца с дурными вестями, человека, остерегающего главу государства. Но, вероятно, Ельцин в скрытом, бунтующем пространстве полторанинской души остается островом надежды. «Победить будет трудно. Надо очистить команду. Вот я провел эксперимент, — вдруг загорается Полторанин, — в зале битком народу, человек 500. В проходах стоят. Я спрашиваю: если в списке останется два кандидата — Ельцин и Жириновский, за кого вы проголосуете? Поднимите руки. За «Жирика» человек 30. А если Ельцин и Явлинский? Тут Грише тоже нечего делать. Те же 40 человек. А если Ельцин и Зюганов? Здесь хуже, — повествует Полторанин, — примерно одна треть за Ельцина. Коммунисты крайне сильны», — подводит черту Полторанин. Его наблюдения, бесспорно, любопытны, хотя в чем-то оправдательны — он сам проиграл коммунисту Смолину. Почему наше внимание к Михаилу Полторанину, проигравшему в 1995 году выборы и ушедшему в тень, тем не менее не ослабевает? Пожалуй, в окружении Ельцина Полторанин был самой нестандартной фигурой. Он то приближался к Ельцину, то отдалялся от него. Иногда этим перемещениям в пространстве способствовал президент, иногда это случалось по инициативе самого Полторанина. Не стану повторять того, что написал в первой книге. Ограничусь одной фразой. Полторанин прошел путь от едва ли не самого близкого к президенту человека до самого неприемлемого как для самого Ельцина, так и для его семьи. Разлад между этими двумя людьми случился не в силу вздорности и непредсказуемости их очень схожих характеров. Нет, и еще раз нет. Полторанин единственный из близкого ельцинского окружения, кто говорил с ним на равных. Именно это раздражало президента, но еще в большей степени его семью. Участие Михаила Полторанина в думских выборах 95-го года было своеобразным вызовом Ельцину, предупреждением, что он уходит в свободное плавание. Был ли это разрыв? Безусловно. Полторанин, возглавляя думский комитет по средствам массовой информации, сумел перессориться как с рядом редакторов крупнейших газет, так и с собственной фракцией «Демократический выбор России». Демократический романтизм — а он отличал очень многие поступки Полторанина — не позволял ему смириться со стремительным вырождением таких черт, как бескорыстие, независимость и неподкупность у вчерашних сотоварищей по демократическому фронту. Он взрывался, ссорился и даже хамил. Прослыл человеком неудобным и трудным в политическом общении. И как ни странно, именно эти черты обостренной независимости делали его очень весомым и полезным в думском сообществе. Сложись выборы иначе, Полторанин мог бы стать компромиссной фигурой на главный думский пост. Он не принимал ортодоксов из КПРФ, но ладил с центристами. Был в хороших отношениях с патриархом фракции Лукьяновым. Пошла в зачет и его ссора с гайдаровской фракцией, из которой Полторанин в конце концов вышел. Он достаточно жестко критиковал президента и премьера. Это нравилось лидерам КПРФ, и в будущем они не исключали фигуры Полторанина как компромиссной, будучи совершенно уверенными, что по социальной ориентации Полторанин более близок фракции КПРФ, нежели стремительно обуржуазивавшимся демократам. Так выглядела ситуация осенью 1995-го.