Частная коллекция ошибок - Светлана Гончаренко

Никита Климентов даже подпрыгнул на своем пуфе:

– О, это секрет Полишинеля! Большинство Ольгиных передвижений по планете известны в музее. Пополнять галашинское собрание она ездит по аукционам – чаще не первой руки, хотя иногда заглядывает и на приличные торги. Недавно в Вену прокатилась, в «Доротеум» [17] . Правда, последнее время почти все покупает через Москву.

– Лень стало самой ездить? Или завела доверенного человечка?

– Вы на редкость проницательны! – снова ударился в лесть Климентов. – Диву даюсь, как вы сразу видите суть проблемы. Естественно, дело не в лени. Человечек имеется, и точно весьма полезный – туда вхож, куда меня, скажем, не позовут.

– А что, есть такие места? – притворно удивился Виктор Дмитриевич.

Климентов также притворно потупил свои беззастенчивые глаза – сквозь желтые стекла очков они выглядели нарисованными, как у матрешки. Виктор Дмитриевич удовлетворенно наблюдал на его лице азартный румянец бывалого сплетника.

– Есть, но их немного, – ответил Никита Климентов. – Например, приватные дома в Европе. Семьи потомков русских эмигрантов первой волны во Франции, Чехии, Германии. Резиденции друзей этих семейств. Всевозможные русские организации за границей, дышащие на ладан. Там есть чем поживиться.

Козлов радостно почесал под покрывалом одну голую ногу о другую. Семга еще давала о себе знать, но ощущение близкой удачи, сознание того, что сделан точный выстрел, придало сил.

– Да знаю я, кто этот ваш таинственный агент! – вскричал Виктор Дмитриевич и сел в кровати так резко, что внутри его булькнула минералка. – Не кто иной, как Палечек?

Климентову осталось только восторженно сплести пальцы и воскликнуть:

– Вы в самом деле видите все насквозь! Да, это Филипп Григорьевич Палечек. Он и сюда, в Нетск, пару раз приезжал. Вот уж арт-дилер от Бога! И как ему все удается? Конечно, это достойнейший, обаятельнейший человек…

– Обаятельный – значит, жулик, – отрезал Козлов. – Я вот, например, честный человек – и совсем не обаятельный.

– Что вы, что вы! – не согласился Никита. – Вы на редкость…

– Да бросьте! А вот Фильку Палечека я знаю уже лет двадцать с лишком, с тех еще времен, как он на Кузнецком мосту манекенщиком служил. Смазлив был очень. Специализировался на дамах бальзаковского возраста, хотя Бальзак имел в виду тридцатилетних, а не тех, кто на пенсии. Но что делать, термин сложился! Из подобных особ у альфонсов в те годы особо ценились вдовы партийной номенклатуры. Филька уже тогда пытался толкать антиквариат, но летал невысоко, пока я его с Валери не познакомил.

– С Валери Плезанже? – ахнул Никита. – С той самой? С галеристкой из Парижа?

– С ней, голубушкой. Тогда она то и дело наезжала в Москву и хорошо проредила наши коллекции. Ее часто видели под ручку с Раисой Максимовной. Потом к ним Филька прицепился и смотрел на Валери глазами бешеного фавна. Таки она на него в конце концов клюнула, вывезла в Париж.

– Счастливец, – завистливо вздохнул Никита.

– Да уж, Филька чуть умом не тронулся от такого счастья. Они с Валери взасос целовались прямо при Горбачеве! Даже венчались тут, у нас, в каком-то монастыре, хотя Валери не только ничуть не верующая, но, скорее всего, сама настоящий черт. Я уверен, у нее есть хвост.

– Хвост?

– Угу. Такой, думаю, как у декоративных крыс – недлинный, тоненький, холодный. Лысый.

Климентов сначала передернулся, потом рассмеялся:

– Лысый хвост?

– Ты ее хоть раз видел? – весело подмигнул Виктор Дмитриевич Никите, переходя на небрежное старомосковское «ты». – Нет? Представь себе сильно и со вкусом накрашенного шимпанзе. Вот она какая! И годков ей уже тогда было за шестьдесят. Не спорю, стиль, от-кутюр, манеры, фигурка – худобе мумия Тутанхамона завидует. Парижский шик! А главное, имя, вес, галереи по всему миру.

– У нее было чему поучиться, – серьезно сказал Климентов; похоже, он мысленно примерял на себя Филькино счастье.

– Это точно! Дама она с мозгами. Правда, школа была недолгой – Валери Фильку через полгода бросила. Сердцу не прикажешь! Повстречался ей какой-то то ли португалец, то ли бразилец, тоже из моделей. Она никогда в жизни не имела мужчин старше двадцати пяти лет – говорила, что насыщается соками молодости, как царь Соломон. Оттого, мол, и сил у нее, как у мула, и сексуальность сшибает с ног.

– Вы ж сказали, она на шимпанзе похожа?

– Если б не молодые жеребцы, была б, наверное, много страшнее шимпанзе. Главное, Филька Палечек в Париже осел. Лоску он поднабрался, мордашка как картинка – и пошел, как привык, по увядающим дамам. Не знаю, как и где его потом мотало, но лет десять назад на родине объявился. Уже антиквар (лавки в Париже и Брюсселе), уже со связями, уже у каких-то графинь и баронесс накупил всякого барахла и продает втридорога. Красотишка пооблезла, но хватка окрепла.

– Так вы считаете, он жулик? – напрямик спросил любопытный Никита.

Виктор Дмитриевич лукаво посмотрел на него поверх очков, потом вскинул голову, и сквозь стекла его глаза, огромные, круглые, странные, глянули пронзительно. Климентов поежился.

Виктор Дмитриевич изрек:

– Мутный он, Филька. Трупоед – у вдов и наследников все подряд скупает. Умеет вовремя подластиться, плачет на всех похоронах. Черт его знает, как он это делает, но слезы текут, как из чайника! Учтите, среди куч его хлама может обнаружиться иногда жемчужное зерно. А для некоторых и хлам за жемчуг сойдет. Жаль было бы, если б эта роскошная женщина, директор вашего музея, где-то что-то просмотрела. Например, фальшивку какую-нибудь. С Палечеком надо держать ухо востро…

Климентов слушал и даже дыхание сдерживал. Виктор Дмитриевич за себя порадовался: наживка проглочена, теперь надо ждать результатов. Он надеялся, что этот жук в желтых очках окажется достаточно проворным. Если так, то слух по музею (и не только!) разнесется моментально, и дама с эффектным бюстом запаникует. Тогда бери ее голыми руками!

С удивлением Виктор Дмитриевич обнаружил, что удачный тактический маневр пересилил тошноту. Жить стало интересно. Эксперт нетерпеливо заерзал под покрывалом:

– Как ни приятна наша беседа, милейший (к сожалению, запамятовал ваше имя, простите старика!), но дела не ждут. Я должен спешить в филармонию. Не извиняйтесь. И я с удовольствием… Надеюсь, не последний раз видимся… И я вас… И я также… Всего наилучшего!

3

Артем Немешаев не в первый раз решительно менял свою жизнь. Правда, прежде он всегда старался подготовить новое место заранее, присмотреться к обстоятельствам, прикинуть, не будет ли ошибки.

Сейчас он бросался в неизвестность очертя голову. Это пьянило его до такой степени, что он ни с того ни с сего вдруг останавливался на улице, начинал махать руками, разговаривать сам с собой, а потом закрывал глаза и закидывал голову назад. Всем своим существом он ощущал тогда присутствие Вари – слишком хорошо ее помнили его руки и губы. Даже воздух вокруг вибрировал ее теплом, ее запахом, отзвуком ее голоса. Это было похоже на колдовство, и Артему это нравилось. Он любил Варю. Он любил риск. Он ничего не боялся.

Он стоял посреди спальни в большой квартире элитного дома. Свои вещи он уже собрал в спортивную сумку, из гостиной взял деньги (они хранились в маленьком сейфе, замаскированном под мавританский сундучок; где спрятан ключ, Артем знал). В сейфе оказалось около пятидесяти тысяч, меньше, чем обычно. Теперь Артем собирался вскрыть шкатулку сандалового дерева, которая стояла на туалетном столике. В шкатулке были драгоценности – те, что попроще. Самые ценные лежали в банковской ячейке, но и эти, из шкатулки, годились.

Просторную спальню, где сейчас мародерствовал Артем, обставляли с размахом. Был специально приглашен дизайнер. Он всячески потакал вкусам заказчика, потому имелись здесь и розовые занавеси из органзы, задрапированные бессмысленно сложно, и мебель на гнутых бульдожьих ножках. Обманные зеркала сияли в стенах – о них Артем, когда впервые попал сюда, несколько раз расшибался, желая выйти наружу.

Посреди спальни возвышалась истинно королевская кровать. На ее резном изголовье резвились золотые амуры, курчавились золотые гирлянды. Стены спальни сплошь были расписаны огромными бледными розами. Эти вычурные цветы, их изогнутые лепестки, теснящиеся воронкой вокруг темно-розового невнятного нутра, всегда казались Артему непристойными. Он не любил на них смотреть. Их противоестественные размеры оскорбляли его. Ему казалось, их специально нарисовали, чтобы показать, как он мал, ничтожен и продажен.

Сейчас на ненавистную роспись Артем не глядел – у него было дело поважнее. Большим охотничьим ножом он пытался взломать замок проклятой шкатулки. Это не получалось. Пошли в ход и отвертка, и садовые ножницы. Замок оказался неожиданно крепким для субтильной на вид вещи. Он поддался, только когда Артем вспотел, как грузчик, и проковырял вокруг металлического замочного глазка большую некрасивую дыру.