Повести - Петр Замойский

 — Вот вам земля! Вот вам третья доля!

Заодно принялись рубить телеги, сохи, бороны.

В дело пошли колья. В схватке не заметили, как межой на беговых дрожках мчался управляющий, а по бокам у него — два объездчика. Управляющий дал вверх выстрел. Мужики оцепенели.

 — Это что тут такое?! — спрыгнул управляющий с дрожек и направился к мужикам.

Они перестали драться. Отирали с лиц кровь, грязь.

 — Кто затеял?

 — Они! — крикнул Наум, на котором была исполосована рубаха. — Вот он! — указал на Лазаря.

 — Ты? — сердито стукнул ружьем управляющий.

 — Нет, ты! — крикнул ему Лазарь.

 — В арестантские роты захотел!

 — Тебе давно пора в Сибирь! — не уступал и Лазарь. — Все равно никому сеять не дадим!

 — Не дадите?

Обернулся к кокшайским:

 — Продолжайте!

Но они стояли, переглядываясь. Лошади с уцелевшими сохами ходили по межам, щипали траву.

 — Продолжайте сев! А вам, — обратился он к Лазарю, — убраться отсюда в два счета! Земля не вам сдана.

 — Испокон века была земля наша.

 — Была, да вы хамы оказались. Стражников на вас надо. Сейте! — еще раз обратился управляющий к кокшайским.

Кое‑кто нехотя поплелся, но как только пошли они. за ними двинулись и наши.

 — Мы вам посеем! Мы вам сейчас…

 — Разойтись! — совсем рассвирепел управляющий. — Стрелять будем!

 — В кого? — зашел Лазарь против управляющего, и не успел тот ответить, как Лазарь выхватил у него ружье.

Управляющий, не ожидавший такого исхода, попятился и побледнел.

 — Дети у тебя есть? — спросил его Лазарь.

Управляющий искоса посмотрел на объездчиков.

Те растерялись и не знали, что им делать. За всю их службу в имении такого случая, чтобы мужик посмел поднять руку на управляющего, еще не было.

Объездчик, прозванный Косоруким, пересохшим голосом крикнул в притихшую толпу:

 — Ответ понесете перед становым!

К нему подошел Яков в разорванной рубахе.

 — Ты что грозишь? Ты, черт косорукий, кому грозишь? Иль тебе выстилку дать? Ну‑ка, отдай ружье!

 — Отойди! — взвизгнул Косорукий. — Оно заряжено.

 — К Матане, к своей полюбовнице приедешь? В мазанку заберешься? Там тебя и задушат.

Косорукий сник. Это не было угрозой. Не раз гонялись за ним ребята с кольями, когда он тайком приходил в село к старой девке.

 — Я — сосед Матанин. Знаю, сколько ты ей с барского двора муки привозишь, пшена да масла. Ишь, подкармливаешь свое добро, чтоб мягче было! — погрозился Яков, видя, как бледнеет и трясется Косорукий.

 — Пшел к черту! — взвизгнул он.

И наши, и кокшайские мужики угрюмо засмеялись. Управляющий тоже оправился от испуга. Лазарь подошел к нему, протянул ему ружье.

 — На, Самсоныч, возьми. Больше с ним не езди на мужиков. У тебя дети в нашем селе учатся, о них подумай. А землю мы сами засеем. Землю, мы, — на топоры пойдем, — не дадим. Лучше нам добром жить, а не в ссоре. Крови при крепостном праве много впитала эта земля. Солона от крови да от пота, матушка. Когда приезжать? — спросил он управляющего, на которого как столбняк напал.

 — Утром, — сквозь зубы ответил.

 — Подвоха не будет? То‑то. Ежели подвох, мир — сила. А мы пока не буяны. Мы не отбиваем у барыни землю. Скажи этим людям, чтобы домой ехали.

Управляющий ничего не стал говорить кокшайским. Те сами догадались. Перепрягли лошадей, взвалили сохи, бороны, подобрали овес и тронулись к себе.

Дождавшись, когда уехал управляющий с объездчиками, когда скрылась последняя подвода кокшайских, мужики наши отправились доделывать плотину.

После ужина я сходил к учителю, сдал уроки. Новых уроков он не задал и сказал, что скоро распустит учеников. Экзамен будет в воскресенье, после обедни.

Мать велит ложиться спать.

 — А то завтра опять не добудишься.

Но на улице — гармонь, песни. Я соскучился по улице, по своим товарищам. Хочется увидеть Настю. Время еще не позднее, и она где‑нибудь с подругами сидит на бревнах. Выспаться я успею.

 — Хорошо, я пойду в мазанку, — говорю матери.

Она верит.

Вот и мазанка. Мимо, на улицу. Разве я совсем пропащий человек? Гармонь слышнее. Это Гришуня. Играет он плохо, а девкам все равно. Иду к своему другу Павлушке. Он такой же книжник, как и я. Его тоже, как и меня, ругает мать за чтение книг. Живут они лучше нашего. Изба чистая, теплая. Печь побеленная, на стенах картинки из журнала «Нива». Мы настолько сдружились с Павлушкой, что посвятили друг друга даже в свои тайны. Он теперь знает, что Настя — «моя невеста», а я знаю, что «его невеста» Оля Гагарина. «Невесты» об этом не знают, да и никто об этом не знает. Как сойдемся с Павлушкой, почти только о них и говорим. Расхваливаем их друг другу, а при встречах с ними не высмеиваем их, как другие. Когда играем, не толкаем их и не обзываем их никакими прозвищами. Что, если бы девчонки знали, как у нас замирают сердца, когда говорим о них? Нет, они не знают. Мы крепко решили, что, как вырастем, обязательно постараемся на них жениться. Уж мы их не упустим.

Павлушка сказал, что больше всего ему нравятся ее щеки. А они у Оли, верно, пухлые, румяные. Я сознался, что мне больше всего в Насте нравятся ее черненькие брови и немножко редкие зубы. Веснушки тоже нравятся, хотя я свои веснушки ненавижу. Павлушка на лицо куда лучше меня. У него оно без веснушек, нос небольшой, губы тонкие. Он красивый. Он, пожалуй, женится на Оле, а я? Какие во мне завидки? Одно у нас с ним плохо: не умеем с девчонками говорить. Другие болтают о чем ни попало, некоторые даже отводят, ходят парами и о чем‑то говорят. А тут отведешь, а говорить и не знаешь о чем.

Настя с Олей тоже дружили. Ходили всегда вместе, о чем‑то таинственно шептались. Очень хотелось бы знать, о чем же шепчутся наши девки?

Павлушка с отцом только что окончили убирать скотину. Встретил он меня радостнее, чем прежде. Тоже, видно, соскучился по мне.

 — А я у руныцика купил седьмой выпуск «Пещеры Лейхтвейса», — воскликнул он.

 — «Гарибальди» не достал?

 — У дяди Ефима есть.

Пошел разговор о книжках. Сколько мы их перечитали! И толстых, а больше всего тонких, с цветной обложкой. Но заветной книги мы еще не достали. Заветная — это «Буря в стоячих водах». За такой книгой мы пошли бы не только в соседнее село, куда ходили нередко, а на самый край света. Роман тот мы с пересказов знали почти наизусть. Но мы хотели сами прочитать. Вторая заветная книга — «Откровение откровения». Чья эта книга, мы не знаем, по что она есть и объясняет апокалипсис, мы слышали. Говорят, есть она у священника, но разве он даст! Несколько заветных мы уже прочитали, например: «Тысяча и одна ночь», «Огнем и мечом», «Дети капитана Гранта». Прочитали мы с Павлушкой все выпуски, какие только были о сыщиках: Нат Пинкертон, Пат Корнер, Шерлок Холмс, Ник Картер.

Поговорив о книгах, мы вышли огородом из гумна. Там, возле Гагаринской ветрянки, песни, гармонь. На толстом бревне сидели взрослые девки и парни. Играл Гришуня на «саратовке» с одним колокольчиком. Другой колокольчик кто‑то в драке сшиб. Гармонь, стало быть, «одноглазая». Гришуня сидел возле Катьки, прислонившись к ее плечу. Голос ее звонче всех. Она запевала частушки. Частушек знала столько, что и счету нет. Плясала тоже хорошо. Когда она плясала, Гришуня то и дело встряхивал кудрями, которые нарочно выпускал из‑под картуза. И играл‑то он для нее как‑то по–особенному: то наклонится над гармонью, то вдруг круто запрокинется, будто кто его ударит. Ребята стояли и о чем‑то нехотя переговаривались. Все они — рослые, длинноносые и уже похожие на мужиков. У некоторых усы. Они стояли сзади девок.

 — Наших что‑то не видать, — заметил Павлушка.

При слове «наших» мне немножко стало стыдно и в то же время хорошо. Ведь лет через пять и мы будем вот такими же парнями, и у нас будет свой гармонист, свои плясуньи–девки. Будут также происходить драки с ребятами из‑за девок, будет свой верховод. Только кто?

Я перебрал всех сверстников в нашем обществе и нашел нескольких. Но ни себя, ни Павлушки в верховоды не наметил. Вот Ванька–подпасок или Авдоня, эти, пожалуй, могут быть. А кто «первая» из девок?

Конечно, Настя. Но ведь «верховод» и «играет» с первой девкой! Значит, с Настей кто‑то будет «ходить»? А потом женится на ней? Нет, драться буду за Настю. Драться? Какой же из меня забияка! Я с досады плюнул.

Девки наши были возле вюшки, на которую накручивают канат мельницы. Там же и Авдоня. Он стоял возле Насти с Олей и что‑то им говорил. Они, наклонившись друг дружке к плечу, весело смеялись, а он, рассказывая, держался словно взрослый.

 — Девки, в горелки! — крикнул Авдоня.

 — Давайте, давайте! — закричали они.

 — А мы будем? — спросил я Павлушку.

 — Будем, — согласился он и тут же стал с девкой в пару.