Прокаженные, Камо – произведения Шилина Георгия - Георгий Шилин

Всадник двинул на нее лошадь и сильным ударом приклада выбил из руки револьвер.

– Руки вверх, подлюга. Шпиены... И баба – тоже шпиенка... У-у, гадюка!

Всадников было человек двадцать. На них блестели погоны. Они быстро обезоружили комсомольцев.

И тогда начался суд.

– Расстрелять их, робя, и все! Гадюк таких в штаб вести не надо.

Руководитель группы побледнел. У него затряслась нижняя губа, и вдруг он повалился на колени.

– Да за что же хотите нас расстреливать? Что мы вам сделали? А? Товарищи... Господа.. – Он не выдержал и заплакал.

В это время подъехал офицер.

– Что? Красные? А-а-а, – протянул он торжествующе, – попались, голубчики...

И заорал:

– Переходить фронт?! Шпионить?! Всех – на дерево... Всех до одного! Никому пощады! Слышите! Никому!

Он слез с лошади, передал поводья одному из всадников. Его глаза, сверкавшие на красном лице, не предвещали ничего доброго.

– К допросу! – скомандовал он. – Ты вот, – указал он на руководителя. – Ты зачем пробирался через фронт? – отвечай... – Федорченко, – приказал офицер одному из своих всадников, – приготовь вон там виселицы... Веревки есть? Ну, вот и хорошо... Одиннадцать штук, всех на деревья, и крышка... Пусть знают другие, что значит шпионство... Так вот, – продолжал он снова, обращаясь к руководителю группы, – я, пожалуй, подумаю и пощажу тебя... так и быть – вешать не буду, если только ты расскажешь мне все чистосердечно... Понял?

– А что вам надо знать? – упавшим голосом спросил руководитель группы.

– Ответь мне чистосердечно вот на какие вопросы: откуда, куда и зачем вы шли? Сколько вас перебралось и еще переберется к белым и как фамилии твоих товарищей? Ну!

Руководитель стоял бледный, с опущенными глазами. Его губы дрожали. Иногда он поднимал глаза и взгляд его долго не мог оторваться от того места, где «Федорченко» мастерил петли.

– Ваше благородие, пощадите... мы не хотели.

– Молчать! Говори по существу. Как фамилии всех твоих товарищей?.. Ну, как, Федорченко, готово?

– Скоро будет готово, господин ротмистр, – глухо ответил «Федорченко».

– Ну-с, – обратился офицер к руководителю, – ты еще упорствуешь?

И, не вытерпев больше допроса, руководитель начал говорить. Он рассказал все, что знал. Офицеру были переданы все сведения, все инструкции, которыми снабдил их Камо. И лишь четверо, и среди них – одна девушка, наотрез отказались разговаривать с офицером.

– Вы будете повешены, – раздельно и свирепо произнес офицер.

– Ну и вешай, палач... Всех не перевешаешь,– крикнула девушка, вырываясь из рук солдат.

– Федорченко, – сказал офицер, – вот этих четырех ты можешь повесить в первую очередь... а тех отпусти.

– Слушаю-с, – взял под козырек толстомордый солдат и ухмыляясь посмотрел на осужденных.

Белогвардейцы весьма пристально наблюдали за поведением осужденных.

– Ну что ж, не передумали? – обратился к ним офицер. – Отказываетесь разговаривать?

Он похлопал плеткой по своему сапогу.

– Даю вам еще одну минуту на размышление. Сколько войск расположено в этом районе? Как называются части? Скажете – помилую.

Но эти четверо оставались непоколебимыми. Сколько ни допрашивал офицер, он не мог добиться от них ни единого слова. И вдруг произошло то, чего никто не ожидал: офицер громко расхохотался. Он не мог владеть собой – смех душил его так, что весь он корчился. Смеялся офицер, хохотали солдаты.

«Федорченко» полез на дерево и принялся снимать петли. Комсомольцы смотрели на все это и тупо озирались – они не могли понять, что же произошло.

– Дурни, – буркнул «Федорченко», выходя на середину, – дураки, а еще туда же, комсомольцы... Не через фронт переходить вам, а под материнской юбкой сидеть... Э-эх, вы, кутя-я-я-та! Он сплюнул и отошел прочь.

Офицер встал. Он перестал смеяться.

– Нет, вот эти четверо – молодцы, – сказал он, указывая на тех, что отказались с ним разговаривать. – А эти семеро – навоз...

И тут же он принялся сдирать с себя нос, парик, погоны... Это был Камо.

Долго мучившие его сомнения относительно стойкости комсомольцев сегодня разрешились. Теперь он безошибочно может сделать выбор. Теперь он знает, с кем можно отправляться к белым. Вот эти четверо стоят тысячи таких, как те семь, что сдрейфили перед «петлями»...

Он собирался отправляться к белым через неделю после эпизода в лесу.

Проект был близок к осуществлению. Но в это самое время белые армии покатились от Орла на юг. Надобность в осуществлении проекта миновала.

Теперь надо было думать уже совсем о другом.

Тифлис... Он такой же, каким помнит его Камо: всегда солнечный и зеленый.

Вот наконец и она – мирная, спокойная жизнь, во имя которой отдал он все, что только мог отдать. Покой... Неужели Камо принадлежит теперь самому себе?

Кабинет, телефоны... «подчиненные»... секретарь, акты, протоколы... Да, он – начальник учреждения... Странно... Никогда он не думал об этом... Ему мучительно трудно сидеть на этом кресле, в которое посадила его партия, слушать доклады, делать то, что делают в своих учреждениях тысячи партийцев... Что ж, надо... Это – будни революции... С каким наслаждением он бросился бы сейчас в прежнюю тревожную, столь родную и понятную ему обстановку, оставшуюся там, далеко в прошлом!

– Ничего, ничего, брат... привыкнешь... надо привыкать изучать экономику, надо научиться быть искусным руководителем советского учреждения, – говорил ему Котэ. – Хватит, боевая работа кончилась. Теперь наступила очередь управлять громадной машиной. Это – сложнее и труднее, чем экспроприировать денежные транспорты и симулировать четыре года сумасшествие... Да, брат. Знаю, ты не умеешь быть чиновником... Вон, ты со служащими держишься так, будто ты у всех у них детей крестил.

Так говорил Котэ, изредка навещая старого своего друга. Они подолгу засиживались, много говорили о революции, вспоминали прошлое. Как-то раз Котэ остановил свой взгляд на волосах Камо. Он как будто заметил их в первый раз:

– Э-э... да ты совсем старик!.. Не ожидал. Седин-то сколько!

Камо улыбнулся и согласился:

– Старик.

– А ведь как будто вчера был тот день, когда ты пришел к нам впервые. Щупленький, черный, с глазами, как у мыши. Ты угрюмо, исподлобья смотрел на нас, и я тогда усомнился, что из тебя выйдет хороший революционер... Помнишь, как ты взял какое-то поручение и спросил: «Камо отнести это?» Ты тогда плохо владел русским языком. Даже слово «кому» ты не мог произнести правильно... «Эх, ты, Камо, Камо», – помнишь, как окрестил тебя с тех пор Тоба?

– Воды утекло много, – улыбнулся Камо.

Однажды Котэ зашел к Камо и удивился: тот сидел, заваленный книгами.

Котэ тихо подошел к нему и взглянул через плечо. Перед Камо лежала тетрадь с чертежами.

– Что, начинаем учиться? – улыбнулся Котэ, – одолеваем географию?

– Учусь, брат, учусь, – буркнул Камо. – За дал мне вчера учитель теорему о равнобедренных треугольниках, объяснял, но я ничего не понял, а спросить стыдно. Может быть, ты знаешь доказательство? Покажи.

– Постой, постой, – все больше удивляясь, проговорил Котэ, – откуда все это? Почему?

– Что «почему»?

– Да вся твоя геометрия, книги... Куда ты готовишься?

– Ого, ты не знаешь ничего. Вот смотри.

Он подал ему мелко исписанный лист бумаги. Котэ прочел: "...и еще: товарищ Ленин просит передать тебе, чтобы ты без промедления принялся готовиться в Академию Генерального Штаба. Он знает, что тебе несвойственна обстановка «учреждений». Ты не в состоянии дышать таким воздухом. Это вполне понятно. Словом, Ильич метит тебя в красные генералы. Жму руку будущему «вашему превосходительству»...

– Понимаешь, – сказал Камо, – я не предполагал, что Ленин знает меня так хорошо. Оказывается, я не знаю себя так. Я никогда не думал об Академии и только после получения вот этого письма из Москвы осознал: Академия и есть именно то, что больше всего мне подходит. И как это я сам до этого не додумался?..

– Ну, ну, ни пера тебе ни пуху... – сказал Котэ, – учись, учись, а доказательства равенства равнобедренных треугольников не знаю... Геометрию никогда не учил.

Поздним июльским вечером 1922 года по Верийскому спуску, ведущему к Куре, двигался на велосипеде некий человек. Было душно и темно. Впереди, внизу, замирая от горячего воздуха, медленно ползла черная, пересыпанная огнями моста, река. Позади велосипеда, громыхая и качаясь, катился грузовой автомобиль. На середине спуска машина ускорила ход: шоферу показалось, что дорога свободна.

Он дал скорость, всматриваясь в дрожащую и прыгающую в снопе света дорогу, и вдруг заметил, как в этом снопе, близко от машины появился силуэт велосипедиста. Шофер инстинктивно повернул руль, но было поздно: что-то внезапно толкнуло машину и подбросило ее вверх. Шофер мгновенно остановил машину и вгляделся во мрак. Стояла тишина. Только издали, откуда-то с другого берега Куры, доносился шум трамвая.