Подводный реванш - Николай Переяслов

— И они попали?

— С трехсот-то метров отчего ж не попасть? От этого попадания и сдетонировала «толстая» торпеда в аппарате, выбросившая шлейф огня внутрь первого отсека. Одновременно с этим в правый борт подлодки (в районе двадцать четыре шпангоута на стыке первого и второго отсеков) угодила вторая торпеда, вследствие чего могли взорваться носовые цистерны главного балласта и произойти мгновенное стравливание воздуха, а это — огромные массы под давлением четыреста килограмм на квадратный сантиметр! При этом неизбежно произошло разрушение прочного корпуса, вода хлынула внутрь первого отсека, который размером с хороший спортивный зал...

— Так вот что имел в виду один из разработчиков оружия, когда говорил в интервью нашей газете, что «Курск» имеет пробоину «с загнутыми вовнутрь оплавленными краями», а это, мол, свидетельствует о том, что он «мог быть потоплен только специальным боеприпасом»! — вскричал я, перебивая рассказ капитана. — Подлодку просто-напросто расстреляли. Да еще и практически в упор, с трехсот метров! Но кто это сделал? «Мемфис»?

— Нет... Это была «Толедо».

— «Толедо»! А вы? Неужели ничего нельзя было предпринять?

— Я же говорю, что между «Толедо» и нами оказался подбитый «Курск». Видимо, еще не поняв, что произошло, Лячин успел отдать приказание аварийно продуть балласт и увеличить обороты, но поскольку в носу уже была гигантская пробоина (два на три метра!), в которую врывалась вода, то вместо экстренного всплытия на поверхность лодка резко дернулась вперед и, протеревшись правым боком о корпус своего убийцы, изменила дифферент на нос и, вследствие почти мгновенного поступления воды в первые отсеки, стремительно пошла вниз. Винты еще продолжали крутиться, гоня ее ко дну, «Толедо» продолжала катиться вдоль ее корпуса, сминая рубку, крыши ракетных шахт, комингс-площадку кормового аварийно-спасательного люка... Остававшиеся до дна семьдесят-восемьдесят метров «Курск» прошел за какие-то десять-двадцать секунд, а там, на дне — крепчайшие базальтовые породы, только сверху чуть «присыпанные» илом. Удар форштевнем об эту плиту был страшнее любого возможного столкновения, от него, как я понимаю, сорвалось с мест все тяжелое оборудование, повылетали сальниковые уплотнения на валах, сдетонировали и начали рваться стеллажные торпеды...

— И это — при том, что, как стало сегодня известно, переборки между отсеками «Курска» были в три раза тоньше, чем это предусматривалось первоначальными расчетами. Если прочный корпус лодки просчитывали на давление в шестьдесят атмосфер, то внутренние переборки — уже только на двадцать, — припомнил я попавшуюся мне где-то ранее на глаза информацию. — А кроме того, в целях экономии материалов на лодке вырезали целые километры трубопроводов, уменьшили размеры аварийных аккумуляторных ям и чуть ли не вполовину сократили объем охлаждающего контура реакторов.

— Безумие! — поморщился командир. — Это же не лодка, а просто плавучий гроб. Я слышал, что она сделана с отклонениями от проекта, но чтобы до такой степени...

— Но разве ваша — не является ее полной копией?

— Во всем, кроме технологических отступлений. Я сам курировал ее строительство и следил за выполнением проектных требований. Последние четыре года я прожил практически не дома, а на заводе...

— Ну, так и что произошло дальше? — вернул я его к прерванной мною самим же первоначальной теме разговора.

— Дальше... Дальше произошло невероятное. По какому-то дикому, иначе и не назовешь, стечению обстоятельств, почти одновременно с падением на дно погибающего «Курска», с нашего крейсера «Петр Великий» была выпущена разрабатываемая в химкинском ЦКБ «Алмаз» экспериментальная ракета-торпеда «Гранит», курс которой пересекался с курсом К-141... Представь себе пять сошедшихся на сравнительно небольшом пятачке моря подводных лодок — три натовских, «Курск» да еще мы неподалеку... Итого — общая масса металла около ста тысяч тонн!

— Прямо «Курская» аномалия...

— В том-то и дело! И могла ли пролетающая над ней самонаводящаяся ракета не среагировать на такое громадное магнитное поле? Нет, конечно. И она изменила траекторию своего полета и, нырнув в воду, клюнула носом-болванкой (жаль, что без боевого заряда!) в корпус оказавшейся ближе всех к ее курсу «Мемфис».

— Так, значит, «Мемфис» все-таки не просто так заходила в Хоконсверн, а, и правда, подлатывала там свои повреждения!

— Ну да. После того как «Курск» рухнул на дно, они тут же кинулись врассыпную. «Сплендид» мы потеряли из виду почти сразу, а обе американки пошли прямиком в Норвегию зализывать раны — у «Мемфис» оказался поврежденным легкий корпус в районе рубки, а «Толедо» во время столкновения с подстреленным «Курском» и трения о его борт потеряла часть своего рубочного ограждения. Так что сейчас они обе находятся в поле нашего зрения, и мы ждем, когда они покинут норвежские причалы. Особенно «Толедо».

Мы оба немного помолчали — я, переваривая услышанное, а он, видимо, размышляя над тем, правильно ли сделал, что посвятил меня в свои тайны.

— Ну вот, — резюмировал он. — Теперь ты знаешь, куда и зачем мы движемся. И вообще... Все остальное.

— Простите, — приподнялся я, поудобнее усаживаясь на кровати. — Но почему вы не перестанете называть себя фамилиями погибших? Это ведь так нелегко — нести на себе тень чужой жизни. Я вот даже в мыслях и то до сих пор спотыкаюсь, когда называю вас Лячиным... Да и какой теперь в этом смысл?

— Я думал об этом, — кивнул он в знак того, что понимает меня. — И я бы уже давно отменил употребление имен наших погибших двойников, но хочу завершить начатое нами дело ОТ ИХ ИМЕНИ.

— То есть... торпедировать «Толедо»?

— Да, — жестко кивнул каперанг.

— Но разве... разве для русских людей характерна... характерно такое чувство, как мстительность? Ведь Господь как раз и призывал нас прощать обидчиков и молиться за врагов наших, а вовсе не мстить им?..

— А это, парень, никакая и не месть, — спокойно ответил он, пожав плечами, и поднялся с табурета. — При чем тут месть? Просто — мир должен знать, что, какими бы слабыми и беспомощными мы ни казались, никто не смеет унижать нас безнаказанно. И если бы даже мы и хотели закрыть глаза на произошедшее с «Курском», то не имеем права нарушить закон неотвратимости кары, так как это может привести к очередному дисбалансу добра и зла на планете.

Пожелав мне быстрой поправки, он покинул «лазарет», и я снова остался в одиночестве. Какое-то время я просто лежал, продолжая глядеть в закрывшуюся дверь и переваривая свою беседу с командиром, а потом вспомнил про принесенную мне ранее акустиком статью Николая Черкашина («На, изучай историю подводного флота, раз уж ты стал его частью», — еще пошутил он тогда, отдавая мне ее в руки), которая так до сих пор и лежала под подушкой, куда я ее в тот раз сунул, и, вытащив ее, раскрыл на первой странице:

«После того как в 1914 году германская подводная лодка «U-9» потопила сразу три английских крейсера, морские бои из линейных стали превращаться в вертикальные: смертоносные снаряды понеслись из глубины на поверхность и с поверхности в глубину», — увлекая меня в историю появления подводных флотилий, писал во вступлении автор.

«Подобно самолету — с появлением бомбардировщиков граница между фронтом и тылом несколько стерлась, — подводные лодки свели на нет это различие на море.

... Невыносимая тоска и ужас охватывали капитана, увидевшего вдруг, как из воды появляется и вырастает черная глазастая округлая рубка, похожая на тело спрута без щупальцев.

Правда, в те времена — в начале века — субмарины относились к своим жертвам с некоторым рыцарством: перед торпедным залпом давался сигнал: «Спустить шлюпки. Команде и пассажирам покинуть судно». Капитана вместе с судовыми документами забирали на подводную лодку.

По мере же ожесточения войны на море, подводники стали топить корабли, не всплывая, — из-под перископа. И тогда сотни тревожных глаз высматривали с высоты марсовых площадок и из корзин воздушных шаров: не вынырнет ли где из-под волны длинношеяя головка с огромным циклопическим глазом. За ней, словно капюшон кобры, вздувался белый бурун. Лучше было повстречаться в пустыне с коброй, чем в открытом море с перископом... »

«...С первого взгляда подводная лодка кажется чем-то враждебным и фантастическим, — цитировал далее автор дневник Хасхагена, командира одной из первых германских подводных лодок начала века. — Устройство самолета понятно. У него крылья, как у птицы. Ну а подводная лодка? Она плывет на поверхности совершенно так же, как и другое судно. И, однако, она менее чем в минуту исчезает бесследно под водой... Еще ни один затонувший корабль не всплыл самостоятельно. Субмарина уходит в пучину так же, как и гибнущее судно. Однако она сама возвращается с «того света», побывав по ту сторону видимого нам мира, как это делают призраки и оборотни. Она всплывает сама, и в этом есть что-то мистическое...»