Коварство мыльных пузырей - Наталья Аверкиева

На свидание к Матвею я летела как птица — расправив крылья и чувствуя потрясающую легкость во всем теле. Какое счастье, что ботинки хоть и оказались скользкими и холодными, зато ногам не было настолько неудобно, как в сапогах на шпильках. Мне казалось, что мир вокруг улыбается, что я нашла секрет счастья и теперь мне надо поделиться им с окружающими. Те в свою очередь смотрели на меня хмуро и совершенно не желали улыбаться в ответ. А я хочу улыбаться, хочу светиться, я обязательно буду придумывать свое маленькое счастье. И я обязательно стану для него Самой Лучшей Девушкой На Свете!

Матвей вместо «здрасте» заинтересованно оглядел меня с ног до головы.

На губах кровавая болячка и синяк на щеке. Значит, по носу я не попала, только губы ему разбила. Уже хорошо. Нос ведь и сломать можно.

— Что это на тебе? В детский дом прислали гуманитарную помощь? — хохотнул один из его друзей.

Я покраснела. И мой наряд уже не казался мне таким интересным.

— Отвалите, дураки, — чуть повысила голос на парней Лапа. — Ярик, ты шикарно выглядишь.

— Спасибо, — растерянно промямлила я, страстно желая убиться о ближайший столб.

— Нет, правда, ты красотка, — поддержала подругу Оливка. — Смелый наряд.

— Папа привез из Парижа, — зачем-то соврала я.

Мальчишки захохотали. Лгать я никогда не умела… Настроение стремительно летело в пропасть. Я широко улыбнулась. Я всегда улыбаюсь, когда мне больно. Не дождетесь, не увидите моих слез.

— Так, закончили ржать! — командирским голосом велел Матвей, подходя ко мне и обнимая за талию. — Мне нравится. Тебе очень идет зеленый.

Кто-то хихикнул. Матвей метнул в его сторону злой взгляд, и этот кто-то тут же заткнулся.

— Хочу, чтобы каждый из вас сказал Яре комплимент.

— С ума сошел? — начала вырываться я.

— Стой спокойно. Пусть отдуваются. А то если они над тобой ржут, то и надо мной тоже. Ну-ну, господа, не стесняемся. Хвалим Ярославу!

И ребята, приняв игру, начали наперебой говорить мне комплименты. Я краснела, бледнела, тыкалась Моте носом в плечо и мечтала, чтобы они поговорили уже о ком-то другом. Все-таки он у меня такой хороший. Я так его люблю!

А дальше все было, как и в предыдущие разы. Ребята пошли переодеваться, а мы с девочками засели на трибунах. Потом была тренировка. Мы уже болтали о своем, как добрые подружки. Они мне нравились. В них не было той сумасшедшинки, какая была у нас с девочками, но с ними было уютно. Оливка очень спокойная, милая и интеллигентная. Она говорила тихим голосом, никогда его не повышала, но при этом никто не смел ей перечить. Какая-то вот монументальность в ней была — если я так сказала, значит, так и должно быть. И точка. Лапа была более подвижной и шумной. Она могла громко смеяться, всегда шутила, и я видела по крайней мере трех ребят, которым она была небезразлична. Сама же Лапа, по ее собственному утверждению, любила хоккей. А я вот что-то не знаю, кого люблю.

— А ты чего такая грустная? — спросила Оливка.

Я покосилась на Мотю. Он даже не сел рядом со мной в кафе, куда мы пошли после тренировки, и вообще опять делал вид, что я пустое место.

— Из-за него, что ли? — проследила Лапа за моим взглядом.

Девчонки засмеялись.

— Тебе надо не обращать на него внимания. Мотька так со всеми, не ты первая, не ты последняя, — на ухо зашептала мне Лапа. — Он любит окружать себя поклонницами. Знаешь, какая до тебя была красава? Глаз с него не спускала, в драку чуть что лезла. А уж какая красотка — ноги от ушей. И после тебя еще будут. Смирись. Офигенская новость! Не я первая…

— Стопудово я последняя, — собственнически посмотрела я на Матвея.

Откуда что взялось, ведь никогда же не была ревнивой.

— Что ты такая грустная, царевна ты моя? — спросил Мотька.

Ребята заржали, а он только расправил грудь и задрал нос.

— Да так, — тихо ответила я. — Поссорилась с подругами днем.

— Помиришься.

И все тут же утратили ко мне интерес.

Интересно, это компания такая… странная или я настолько невезучая, что от меня все отвернулись? Я посмотрела на часы… Опять не попадаю на тренировку к себе. Уже неделю не занималась. Что сказать сэнсэю? На душе стало еще хуже. Никогда не пропускала сразу так много занятий. Да и с собаками надо сегодня выйти погулять пораньше, вдруг Ахмед придет, а меня нет.

— Ярик, я не пойду тебя провожать. — Матвей смотрел куда-то в сторону.

Я, грешным делом, подумала, что он меня наконец-то бросил. Почему наконец-то? Потому что я слишком много жертвую ради него, не получая ничего взамен.

— Ну и отлично, — улыбнулась я, заматывая шарфик на шее.

— Просто у меня завтра матч ответственный, — оправдывался зачем-то он. — Режим… Ты ж сама спортсменка, должна понимать…

— Я понимаю.

— Нет, ты не обижайся, мне приятно и все дела, но я должен хорошо выспаться, чтобы завтра отлично сыграть. К тому же я капитан команды — двойная ответственность. На матче будут очень важные люди…

— Что ты оправдываешься?

— Я не хочу, чтобы ты думала что-то плохое.

— С каких это пор тебя интересует мое мнение?

— Интересует. И мне не нравится, что ты думаешь плохо.

— Я ничего не думаю.

— Думаешь. Придешь завтра?

— Во сколько?

— В два.

— У меня занятия заканчиваются полтретьего.

— Тебе какая-то школа важнее меня?

Вопрос был некорректным с самого начала. Ну, конечно, я приду. Я же должна тебя поддержать. — А ты уверен, что я тебе нужна?

— Кто-то же должен меня поддержать.

— Как те, кто были до меня и будут после? — не удержалась я. — Извини, у меня нет ног от ушей.

— Меня твои ноги вполне устраивают. Так придешь на своих прекрасных ножках?

— Может быть.

— Буду ждать.

Я кивнула, махнула ему рукой и пошла к метро. Завтра важный матч… Ладно, иногда можно и школу прогулять…

Глава 8

Простите, пожалуйста, на печати сидел червячок. Я испугалась и раздавила его!

Матч проходил очень напряженно. Мы с девочками сидели на трибуне и активно болели за наших. В ход шли дуделки и громкий свист (у меня даже щеки заболели). Сзади мужчины скандировали совершенно нескладную считалку: «Есть на свете лучший хоккеист, нападающий Ветров, и играет он за нас! Золото — лучшая награда! Хоккей — лучшая игра! И золото у нас навсегда!» Пушкин должен был покончить с собой, признавшись прилюдно, что зря потратил свою жизнь на бездарное рифмоплетство. От громкого многоголосья закладывало уши. Но я как-то не обращала внимания на такие мелочи. Если получилось догадаться о следующей рифме, мы кричали вместе со всеми, если нет — дудели в дудку.

— Ребята устали от этого марафона плей-офф! — старался переорать гул трибун мой сосед слева, жалуясь своему соседу.

Я навострила уши, сделав вид, что совершенно не слушаю их разговор.

— Посмотри, как они играют! Они же все на обороне сидят. А надо нападать! Сколько моментов упустили.

— Это потому, что Илюхи нет.

Кто такой Илюха, я не знала, поэтому горечь от его отсутствия не тронула мое сердце. Но все равно стало как-то беспокойно.

— Слыш, Оливия, а кто такой Илюха, которого нет, и почему это плохо?

— Ты чего? — вытаращила она глаза. — Да это ж лучший наш оборонец. Я так переживаю, что мы без него проиграем. Вон видишь, как нас прессуют?

Вот это мы попали! Я поискала глазами Матвея. Ну же, Мотечка, давай, шевели булками, покажи им класс!

— Ветров — суперкласс! Сейчас жару всем задаст! — проорал мужик за спиной.

Я выхватила дудку у Лапы и задудела на весь зал.

— Давай, Мотя! Ату их!!! — крикнула так громко, как только могла.

Счет был равный: пять — пять. Наши стояли не на жизнь, а на смерть. Я видела, как соперники то и дело поддевают друг друга, как с силой врезаются в бортики. Игроки резво носились по льду. Сосед гундосил, что наши, как мухи вареные, игры нет, все плохо. Я же видела, как Мотька выкладывается, как ребята яростно обороняются, как стремительно нападают. Я нервничала, подпрыгивала и кричала со всеми эти ужасные считалки-речевки. Вдруг… Вдруг Матвей толкнул одного из соперников. К нему подлетел другой игрок и со всей силы, с разворота ударил кулаком в лицо. Мотька рухнул кулем. Парень двинул ногой в коньке ему по бедру, наклонился и еще раз стукнул головой о лед. Зал как-то замер на мгновение, словно кто-то выключил звук у телевизора, а потом взорвался воплями — радостными и осуждающими.

— Это мое плечо, вообще-то. — Оливка недоуменно косилась на меня, а я неожиданно заметила, что зубами вцепилась в ее руку.

Наверное, надо было извиниться. Я скорчила гримаску — нечто среднее между извинением и недоумением, — поправила на ней одежду, вытерла слюни с кофты и, прыгая чуть ли не по головам зрителей, кинулась вниз к стеклу. «Матвей», — стучало в голове истерично. Живой ли? Что с ним? Как он? Матвей! Миленький! Мотечка, хороший мой! Как же ты так? Мотя! К стеклу меня не пустили. Я видела, что к Ветрову подбежали врачи, про себя ругала команду, которая окружила друга и закрыла от зрителей лежащее тело. По льду осторожно шли санитары с носилками. Все так серьезно?! Меня тряхнуло как будто от сильного разряда тока. Мотя, что с тобой?! Мотечка… Ты живой? Охранник преградил мне путь. Я хотела его отпихнуть, но он как-то так очень жестко осадил меня. Теперь на руке обязательно останутся синяки. Впрочем, не до них сейчас. Ребята расступились. Матвея переложили на носилки и понесли в нашу сторону. Я, прыгая через чужие ноги, как горная коза прыгает через валуны, полезла к другому проходу. Перевесилась через заграждение.