Танцы в лабиринте - Владимир Болучевский

А народу-то во всем этом действе занято много. И ведь каждый себе пьесу по-своему видит. И громоздится нелепица на нелепицу. Входит, к примеру, гражданин в некую жизненную ситуацию (будучи совершенно уверенным в том, что это водевиль и что он - комик) и начинает вести себя в ней легкомысленно. А другие персонажи, которые в этой ситуации пребывают, драму разыгрывают. И что? Отпускает тот, вновь прибывший, реплику типа: "Явление второе! Те же и Никита с помоями!" И ждет, когда все вокруг смеяться станут. А ему, натурально - бац! ногой по роже, и будь здоров. Очень даже просто.

А иногда наоборот бывает. По-всякому бывает.

В иных городах (автор был, видел) жизнь спокойная, размеренная. Все тихо-мирно. Живут себе люди в свое удовольствие, кушают да телевизор смотрят. Иные детишек тетешкают, а иные водочку потихоньку пьют. И все нормально.

А тут... То умного государя-императора бомбисты из всеобщего человеколюбия грохнут, приняв его за тирана, то на благо населения этому же населению кровя передовые люди пускать примутся посредством революций, а то вдруг из-за кулис выходит некто и говорит: "А давайте воду нашу, на манер голландцев, дамбой запрудим? Вот тут. Посмотрим, чо будет..." И начинают жители дамбу городить. Но ведь у нас не Голландия. Кто ж ее до конца-то достраивать станет, а? Смешно сказать... Это ж долго и скучно. Да и деньги, вроде бы на строительство отведенные, как-то странным образом вдруг заканчиваются. Ну и бросают, разумеется. А недостроенная дамба тем не менее воду загораживает. Лишенная же привычного свободного протока, вода застаивается и по своему естественному обыкновению загнивать начинает, отравляя и так не сильно здоровую природную атмосферу. А того, кто это дело предложил, уж и не сыскать. И нет всему этому ни конца, ни края. Я же говорю, цирк, да и только. Ну да ладно, чего уж тут.

Волков взглянул на часы, воткнул передачу и, отъехав от поребрика, развернулся.

"Что же это получается? - он выехал на Колокольную и повернул направо, к Владимирскому проспекту. - В "копейке", получается, Седов и связник. В тачке, которая в них въехала, двое непонятных. Может, "контора", а может, и правда, братва. Нам это неизвестно. Но... братва - это вроде как-то реальнее. Тому-то со страху везде измена катит. А они просто тупо впилились в какое-то корыто и пошли бабки снимать. Типа: "А кто виноват? Ну не мы же... Чо тут, в натуре, на каждом шагу всякий козлопастух свои "дрова" расставляет?" Далее...

Они хозяина "корыта" отпускают, а со связником остаются. Считать. Ну это понятно. С того-то что взять? А этот "лавэ" засветил. Ну... то да се... "фара у нас хрустальная, бампер платиновый, а крыло ва-аще..." Выставили они его на все бабки, что у того были (хорошо еще, если хватило) и уехали. А тот куда пошел? А куда бы ни пошел, но осколочек-то у Славы в доме на полу оказался. И значит, занести его на своей подметке мог только участник инцидента. Тот, кто на этом месте топтался. А случайный кто-нибудь? Сосед, например, домой шел, наступил нечаянно и пошел себе дальше. А потом уже к Славе заглянул. Пописать, например. У него дома, дескать, занято, а очень хочется. Могло так быть? Теоретически... да. Но обычно люди по проезжей части не ходят. Они все больше - по тротуару. То есть, ходят, конечно, и по мостовой, но... чаще все-таки по панели. Поэтому отбросим, для простоты картины. Итак: кап-два уехал; от этих двоих связник откупился;. они тоже уехали. Ну? И что потом? А ничего. Домой он пошел. Слава связник?! Вот только этого мне не хватало... Я тут, понимаешь, жопу рву, обыкновенных уголовных злодеев разыскиваю, а потом, в оконцовке, выяснится, что мой терпила - резидент вражеской разведки. И из сейфа у него вместе с бабками, на которые ему, по большому счету, глубоко наплевать, сперли какой-нибудь секретный план нашего укрепрайона. О, сюжет! Гурский обоссытся со смеху".

Волков переехал Литейный мост, повернул направо, остановился, пропуская поток машин, встроился, нырнул в туннель, вынырнул и поехал по набережной.

"Ну? - взглянул он налево, на застывший в серых водах реки революционный корабль. - Что тебе снится, крейсер "Аврора"? Матросы-морфинисты? Кумарит тебя? Небось шарахнуть из носового орудия так хочется, что силушек нет? Бедолага..."

По Гренадерскому мосту он въехал на Аптекарский остров и покатил мимо Ботанического сада. Взглянул на часы.

"Может, к Сан Санычу заглянугь? Слава этот явно приторговывал чем-то. Печать, накладные... На машинах что-то развозил. Свой-то магазин он навряд ли имел. Магазин - это магазин. Другой статус. Алиса бы знала. А так... раскидывать по точкам на реализацию - это самое то. У Сан Саныча - шмотки и всякое такое разное. У Димки Булочника - хавка. А с кем еще мы здесь, на Петроградской, дружим? А больше ни с кем мы здесь и не дружим. Ни к кому просто так с вопросами и не ввалишься. Попробуем к Сан Санычу".

Минут через пять Петр Волков припарковал свой джип возле магазина на Сытнинской. Поднялся по ступенькам, прошел, кивнув продавщицам, через торговый зал и подошел к распахнутой двери директорского кабинета.

- Петр Сергеич! - встал ему навстречу из-за стола высокий подтянутый мужчина в белой рубашке с расстегнутым воротом.

- Добрый день, Сан Саныч, - переступив порог кабинета, Волков протянул руку,

- Здравствуйте, - улыбнулся директор, - сколько лет, сколько зим... Как здоровье ваше драгоценное?

- Да ничего, спасибо. У вас-то как жизнь?

- Да ебись она конем, любезнейший Петр Сергеич, - чуть нараспев, грустно сказал Сан Саныч. - Присаживайтесь... Вот вам стульчик.

- А что так? - Петр присел к столу.

- Да ну... - отмахнулся Сан Саныч, - ос-топиздело все, вы не поверите, сил моих больше нет, честное слово. Въябываешь как проклятый, ведь света Божьего не видишь, а все куда-то... как в прорву.

На пороге кабинета, застегивая ширинку, появился очень грузный пожилой мужчина с налитым до малинового цвета лицом.

- Вот, знакомьтесь, пожалуйста, господа, - Сан Саныч сделал жест рукой: Петр Сергеич, Степан Иваныч...

- Очень приятно, - сипло буркнул мужчина и протянул Петру руку.

- Петр... Очень приятно.

- Ну что, давай по последней? - Степан Иваныч, протиснувшись мимо Волкова, опустился на свой стул и, взяв в руки недопитую бутылку коньяку, взглянул на Сан Саныча.

- Нет-нет, ну его в пизду, прошу покорно. Мне еще деньги считать, так что... извините великодушно. Вот, может быть, Петр Сергеич вам компанию составит.

- Давай? - просипел мужчина, взглянув на Волкова. - Да я поеду.

- Ну...

- Давай-давай, - налил тот две рюмки и, поставив бутылку на стол, взял с тарелочки кусочек аккуратно нарезанной сырокопченой колбаски. - Ваше здоровье.

- Ваше... - Петр выпил коньяк.

- Ну что... - мужчина крепко хлопнул себя ладонями по ляжкам и встал. Поеду я, Где ж ключи-то? - стал он рыться по карманам.

- Да ну ёб же вашу мать, Степан Иваныч, вот же они, на столе лежат, - Сан Саныч указал на автомобильные ключи, прицепленные к большому черному брелоку с кнопками. - Только на хуя, позвольте поинтересоваться, вам за руль-то садиться? На свою жопу приключений искать? Вам идти-то тут пять минут пешком.

- Думаешь? - взглянул на него мужчина.

- Да хули тут думать-то, я вас умоляю? Оставьте ключи, мы во двор загоним, а на ночь ворота запрем. Завтра заберете.

- Твоя правда, - глядя себе под ноги, Степан Иваныч пожал руку Петру, Сан Санычу, постоял и, тяжело ступая, направился к выходу. - Пошел я, значит.

- Вот ведь, - печально посмотрел ему вслед Сан Саныч. - Мало мне зубной боли в жопе...

Сан Саныча Волков знал давно. Познакомились они еще во времена Глобального Дефицита. Сан Саныч работал в винном магазине на Саблинской, ну... а Петр неподалеку жил.

С первого же дня их знакомства Сан Саныч навсегда покорил Волкова своей способностью изъясняться. Для него не существовало понятия "бранное слово". В принципе. Была живая русская речь во всем ее многообразии. И все.

Обладая артистическим складом натуры, Сан Саныч, как истинный мастер, совершенно свободно владел богатой лексической палитрой и использовал те краски, которые емко и наиболее адекватно выражали его мысли и настроение в настоящий момент времени.

Иные люди сыплют ненормативными оборотами речи от скудости лексикона. И когда вдруг настает момент, на самом деле требующий по-настоящему крепкого словца, они оказываются банкротами. Им просто нечего в этой ситуации сказать, И от бессилия они начинают орать. А это уже скотство, ибо реветь и осел может.

Сан Саныч же по природе своей был человеком тонким и очень мягким. И лишь однажды Петр был свидетелем того, как он употребил истинно "бранное выражение". Было это давно, когда вот этот вот магазин был еще "продовольственным". Они беседовали о чем-то в кабинете, и вдруг в торговом зале возник шум. Сан Саныч вышел к прилавкам, Петр тоже выглянул в дверной проем, и увидел, как жирный зарвавшийся хам орет на молоденькую продавщицу и, не слушая ее лепета, обвиняет во всех смертных грехах ее, дирекцию и всю торговую сеть в целом.