Танцы в лабиринте - Владимир Болучевский

- По поводу?

- А правильно ли мы живем?

- Жизнь, Толя, прожить - не поле перейти.

- Иди ты?.. Колоссально!

- А это что у вас здесь за инсталляция? - Александр, через распахнутую дверь ванной, где стоял у раковины писающий Леон, увидел развешанные на бечевке крупные купюры. - Фальшак, что ли? Это ты нарисовал и просушиваешь? Менты же свинтят.

- Мое, - кивнул Анатолий. - Согласен. Но тут ты не прав... Пойдем хряпнем?

- Да мне позвонить надо.

- Позвонишь, успеешь. Там все равно Дарья на телефоне час уже висит. Любовь у нее несчастная. Не станешь же ты ее прерывать? Освободит, потом и ты позвонишь.

- А может, она уже закончила?

- Не-ет. Она, когда закончит, обязательно на кухню, к столу, придет. Рыдать и водку пить. А пока еще болтает. Пошли.

- Пойдем,- вздохнув, Гурский прошел вслед за Анатолием на просторную кухню, где за большим круглым столом, заставленным бутылками, рюмками и тарелками с закуской, сидела компания незнакомых ему людей.

- Вот, - обращаясь к присутствующим, сказал Анатолий. - Адашев-Гурский, Александр.

- Надо же, - подняла на Адашева глаза полная брюнетка, - какое совпадение. И я тоже...

- Очень приятно, - кивнул ей Александр.

- Угу, - потянулась она за сигаретой. - Вы не переживайте. Бывает...

- А всех остальных по-разному зовут, - продолжал Анатолий, обведя широким жестом сидящих за столом и обернувшись к Гурскому. - Всех и не упомнишь. Но вот это - Лиза...

- Лиза, - робко подняла на Александра печальные голубые глаза блондинка.

- Да ладно тебе кукситься, - повернулась к ней полная брюнетка. - Всего, чего ты там забыла, и помнить-то, скорей всего, не нужно было. Ты у нас молодая, красивая, чего еще бабе надо? А всему остальному мы тебя сами научим. Будешь у нас как новенькая, еще даже и лучше. Я тебе даже завидую. Сколько бы я хотела забыть, Гос-споди-и... И даже не это. А вот, например, ты помнишь последние слова, которые произнес на смертном своем одре известный беллетрист Антон Чехов, а? Не помнишь. А я вот, черт побери, помню.

- Не поминай нечистого. На Страстной-то неделе, - Анатолий укоризненно покачал головой и налил себе водки. - Сань, ты пить-то будешь?

- Великий беллетрист, больная совесть всей русской интеллигенции, пропади она пропадом, при последнем своем издыхании произнес: "Их штербе", - брюнетка взяла наполненную Анатолием рюмку, выпила из нее водку и поставила рюмку на стол. - Ну? Их штербе, видите ли. Что, видите ли, по-немецки означает: я умираю. Мне это надо помнить? Мне это интересно? Нет. Да ни Боже мой. Но ведь я же помню! Вот ведь в чем весь сволочизм. Или вот еще, например...

- А по-китайски "да" будет - "ши", - Анатолий вновь наполнил свою рюмку.

- Вот, - брюнетка ткнула пальцем в Анатолия, - вот видишь? Вот они, корни русского жизненного идиотизма. Так что, Лиза, не переживай, найдем мы тебе Германа какого-нибудь...

- Герман? - вскинула вдруг глаза Лиза, словно пытаясь что-то вспомнить.

- Ну вот... Если Пушкина припоминаешь, значит, что-то там главное у тебя осталось. А уж остальное... Господь с ним. Давай-ка улыбнемся, а? Ну-ка?

Блондинка с благодарностью взглянула на нее и неуверенно улыбнулась.

- Ну вот! Не пропадем, подруга. Нам ли быть в печали?

- Дружи со мной, - глядя на Лизу, доверительно произнес Анатолий, будешь ходить во всем английском.

На кухню, шмыгая носом, вошла длинноногая молоденькая девушка.

- Люсь, - сказала она брюнетке, - он...

- Ну что там еще?

Девушка обошла вокруг стола, села рядом с Людмилой и вдруг, уткнувшись ей носом в мягкое плечо, разрыдалась:

- Он тру-убку пове-еси-ил... "Дарья, - догадался Адашев-Гурский. Значит, можно позвонить".

- Прошу прощения, - сказал он присутствующим, - я на минуту.

У Петра долго было занято. Потом он наконец ответил:

- Алло.

- Привет, это я.

- Гурский? Привет, а ты где?

- Я... у Леона, ты его не знаешь. Слушай, Петь, а как бы мне у тебя ключи свои забрать? Я домой хочу.

- А ты чего, из больницы уже сбежал, что ли?

- А что мне там делать? Я нормально себя чувствую. Деньги они мне вернули, те, которые от твоих двухсот баксов остались. Только рублями, правда. На курсе скроили. Но это все равно с меня.

- Ладно, разберемся. Слушай... что-то я ключей твоих найти никак не могу. Бумажник у меня, а вот ключи...

- Ну здрасте... и что делать?

- А не могли они из твоей куртки у Герки дома выпасть? Ты позвони ему.

- Звонил. Там трубку никто не снимает.

- Ну еще позвони. Попозже. В крайнем случае, у меня переночуешь.

- Ну вот, - вздохнул Гурский. - Вот только этого мне не хватало. Замок теперь менять. Это ж канители сколько...

- Можно не целиком замок, а только вставку.

- Это как?

- Потом объясню. И вообще, ты бы водки жрал больше.

- Да не пил я! Я вообще не понимаю, чего это меня вдруг тряхануло.

- Ладно, не переживай. Звони Герману. Ну а... на крайняк я тебя приючу сегодня, а там разберемся. Все, пока.

- Счастливо. - Александр положил трубку, подумал, опять снял ее с аппарата и набрал номер Германа. Никто не отвечал. Он вздохнул и вышел из гостиной.

В коридоре он встретил Леона, который стоял напротив дверного проема вскрытого туалета и, прислонившись спиной к стене, о чем-то думал, глядя на безучастно перелистнувшего очередную страницу Рима.

- Как думаете, Саша, он нас слышит?

- Трудно сказать, - Гурский встал рядом. - Может, дверь на место поставим?

- А зачем?

Через приоткрытую дверь кухни Гурский увидел Лизу. Она, неловко ворочая языком и застенчиво улыбаясь, что-то рассказывала.

- Леон, а почему она говорит так странно? Она вообще кто такая?

- Бог ее знает, - Леон пожал плечами. - Пришла с компанией в четверг еще, говорила, что живет где-то в Прибалтике, городок там какой-то маленький, я не запомнил даже, где это, то ли в Латвии, то ли в Литве. А может, вообще в Эстонии. Сюда, дескать, в гости к кому-то приехала. А потом убежала среди ночи, очевидно, решила, что я ее силой в постель тащить стану. Ну... а на следующее утро я ее совершенно случайно на улице встретил. Стоит без сумки, вся какая-то потерянная... Я ее обратно привез. Ее, оказывается, ночью где-то ограбили. И по голове еще ударили. У нее шишка там. И вот, пожалте, - полная амнезия. Ничего не помнит. Даже не помнит, с кем сюда ко мне приходила.

- А вы?

- Что я?

- Вы не помните?

- Да откуда ж... У меня гости были, а потом, помню, что еще компания какая-то ввалилась. Но это уже достаточно поздно было, я был уже... Да и потом - у меня столько народу бывает. Кто-то приходит, кто-то уходит, кто-то остается. За всеми не уследишь, всех не упомнишь. Вот... живет здесь теперь. Куда же она - без денег, без документов? Может, кто-нибудь зайдет, узнает ее. Кто хоть она такая, откуда?

- А акцент?

- Да это даже не акцент... это у нее, очевидно, речевые центры травмой задеты. Хотя в Ереване... мои друзья, русские совершенно люди, говорят с армянским акцентом. А она из Прибалтики. Но у нее это явно посттравматическое. Слышите, как говорит заторможенно, будто слова припоминает? И язык плохо слушается.

- Бедная девочка. А это обратимо?

- Скорее всего, да. Только время нужно.

- А память?

- С этим сложнее. Мозг, он ведь вообще... "черный ящик". Известны случаи, когда после черепно-мозговой травмы человек вдруг начинал абсолютно свободно говорить на совершенно неизвестном ему до этого языке, а свой родной напрочь забывал. Такие случаи описаны. Так что... - Леон развел руки.

- Ну что ж, - Гурский достал сигарету, - придется вам на ней жениться. Как человеку порядочному.

- Думаете?

- А что? Можно, конечно, и удочерить, но... вон какая хорошенькая. И у нее теперь, кроме вас, никого на всем белом свете.

- М-да... Вообще-то, с моей точки зрения, инцест пикантнее.

- Безусловно. А если учесть тот факт, что она будет являться вашей приемной дочерью, а не родной...

- Мы это скроем. Я буду говорить, что она - мой внебрачный ребенок. От ранней половой близости с пионервожатой в спортивном лагере.

- От первой половой близости.

- Да! На груди ее матери я потерял невинность. В четырнадцать лет.

- А она от вас свою беременность скрыла.

- Ну конечно, а как же иначе.

- А теперь вот она вдруг умерла.

- Погибла. В автокатастрофе.

- Нет. Покончила с собой.

- Да. И оставила записку, в которой перед смертью открылась перед дочерью.

- Конечно. Поэтому дочь к вам и приехала. Жить. У нее теперь, кроме вас, никого на всем белом свете.

- Но после травмы она все забыла. И только я один теперь владею этой тайной.

- А перед Господом вы чисты, поскольку мы-то с вами знаем, что дочь приемная и кровосмешения нет.

- Жалко...

- Что?

- Жалко, что вы это знаете.

- Я никому не скажу.

- Обещаете?

- Слово даю. Я стану распускать слухи, что вы сожительствуете с собственной красавицей дочерью.

- Родной дочерью.

- Ну разумеется.

- Спасибо, Саша. Пойдем выпьем? - Леон повернулся и пошел на кухню.