Газета День Литературы # 54 (2001 3) - Газета День Литературы

Мне трудно назвать Николая Рубцова гениальным поэтом или великим, как часто называют его неумеренные поклонники, но, несомненно, "божественный глагол" был слышим им. В данных воспоминаниях человек по фамилии Рубцов окружен непроницаемыми стенами пьянства, скандалов, драк, бытовых несуразиц, и за ними невозможно рассмотреть ни основных черт его личности, ни общих очертаний души; тем более нет ни малейшего намека на присутствие в судьбе поэта того непостижимого, по Пушкину, преображения, чуда. Не феномен поэта раскрывают эти воспоминания, а красноречиво свидетельствуют прежде всего об ограниченности творческого мира их автора.

В свое время меня часто упрекали в предвзятом отношении к В.Астафьеву. Я не видел смысла оправдываться, потому что мои отрицательные оценки не были голословны. Я не мог позволить себе никаких других оценок, читая, например, астафьевское описание раненого: "…Был на восстановленной половине лица кусочек кожи, на котором резко кучерявились черные волосы. Орлы боевые, веселясь, внушали танкисту, что заплата, мол, прилеплена с причинного бабьего места, и как только в бане мужик путевый к танкисту приблизится — щека у него начинает дергаться, волосы на заплате потеют" ("Веселый солдат").

Спору нет, цинизм давно стал неотъемлемой частью мировой культуры, ее лейкемией, но не с астафьевским уровнем образования конкурировать в этом с Чарльзом Буковски или Витольдом Гомбровичем.

Что ж, пусть еще раз бросят в меня камень, что я не восхищался свое время наряду с П.Басинским и K° этой разнузданностью.

О том, как на него навели «порчу» и он, "знаток народной жизни", живописатель посконного детства и таежных промыслов, стал шельмователем великой войны, что говорить: смех сквозь слезы.

На этом фоне неожиданное впечатление производят новые рассказы Астафьева. В них еще слышны отголоски прежних тем и настроений. Ужасы войны по инерции остаются основным предметом для спекуляций, но общий тон никак не соответствует всему тому, что он писал в последние десять-пятнадцать лет.

Рассказы, помещенные в «Москве» и «Знамени», чрезвычайно слабые, их можно рассматривать только как небрежные, написанные вне жанровых требований очерки — образцами состоявшейся художественной прозы их назвать при всем желании невозможно. Помимо этого бросается в глаза общая немощь, пронизывающая в них каждую фразу. Даже о подробностях интимной жизни своих героев он рассказывает без прежнего смакующего интереса, но иссыхающим бледным голосом.

Этому настроению, этой меркнущей интонации удивительным образом соответствует, однако, рассказ "Пролетный гусь" ("Новый мир", 2001, № 1).

Отмечу прежде всего высокий художественный уровень рассказа, подлинность интонации, обоснованное психологически и сюжетно каждое событие в нем, каждый поступок героев. Думаю, в его поздней прозе это лучшее произведение после «Людочки».

Они знакомятся в сорок пятом, возвращаясь с войны, солдат и медсестра, почти дети… О, эта мучительно чувствуемая автором неприкаянность людей на земле.

В любви, в соитии герои его рассказа ищут защиты — хоть на миг — от этой неприкаянности, от этого задевающего их здесь, на земле, вселенского холода. В этом непроизвольная, может быть, но совершенно непреклонная полемика со знаменитым "плодитесь и размножайтесь". Что же удивляться, если этих людей, как и ребенка их, невозможно будет спасти.

И пусть по ходу рассказа в многочисленных авторских ремарках Астафьев сбивается на социально-бытовое объяснение происходящего, он сам уже не может изменить сюжет, повествующий о том, как огромны расстояния между людьми, словно между планетами, и непреодолимы, как прежде.

Глеб Горбовский “Я НАШЕЛ ТВОЕ ОКНО…”

ЖАР-ПТИЦА

Осенний, в азарте и свисте,

господствовал ветер хмельной!

Тот ветер шуршащие листья

тащил по асфальту за мной.

И смутно, сквозь ветра порывы,

как гнев — проступала зима…

Зигзагами — косо и криво —

я шел — от тебя без ума!

То было, пожалуй, давненько.

И та, у шоссе, в два крыла —

давно снесена деревенька,

в которой жар-птица жила…

20/1-2001 г.

Питер

***

Не живу — хвостом виляю —

пес бродячий, полубес!

Я побег осуществляю

из столицы — в темный лес.

Нажимая на педали

и неся попутно чушь,

друг меня — на самосвале,

как навоз — отвозит в глушь.

Посадив меня на лавку

у рассыпчатой избы,

шоферюга лег на травку, —

утомился яко…бы.

Ну, а я, на лавке сидя,

озираясь — оживал!

И во мне дремавший злыдень

"Гоп со смыком…" напевал.

20/1-2001 г.

Питер

***

Оглядываясь — не взыщи,

что в прошлом нету жизни пыла.

Остыло, как в тарелке щи,

все, что прошло… Но — было, было!

Я не боюсь смотреть вперед

и дней остатних — не считаю.

Затиснут я в родной народ,

и, как свеча во храме — таю…

Сиюминутен мой удел,

во мне насущного азарты!

Но жизнь свою — не просвистел,

не проиграл, по пьянке, в карты.

Ее, как в рюмочке вино,

я нес, пересекая местность.

И… расплескал. И вот уж дно

обнажено… И в членах — ветхость.

21/1-2001 г.

Питер

***

Нет, чувства не должны дремать,

или — звереть от лишней прыти.

Есть дети, что не любят мать,

а то и вовсе — ненавидят.

Аэропорт. Рубеж, барьер.

За ним — свободное пространство.

А здесь еще — СССР,

и — скукота, и окаянство.

Взойдя по трапу, с высоты

он плюнул на родную землю…

Свистят пропеллеров винты!

А в мягких креслах — чувства дремлют.

22/1-2001 г.

Питер

***

На меня обрушилась вода:

майский дождь — холодный, возмужалый!

Я подумал: ладно, не беда —

пусть остудит ливень дух мой шалый.

Ну, а тряпки, что на телесах,

пусть, раскиснув, явятся компрессом:

я — горяч, как солнце в небесах,

только меньшим обладаю весом.

Я стоял под тучей грозовой —

возмутитель, жуткого любитель,

вспоминая давний деловой

"душ Шарко"!.. свой первый вытрезвитель.

21/1-2001 г.

Питер

***

"Нельзя дважды войти

в одну и туже реку"

(Расхожая истина)

Не в реку, да еще не зная броду,

нельзя войти… При чем же тут река?

Нельзя войти в одну и ту же в о д у,

что заступила философская нога.

Вода уйдет из-под ноги мгновенно:

она — течет! А в реку можешь ты

войти не дважды ножкою смятенной,

а многократно… повторив свои труды.

Вода уйдет, как нашей жизни миги,

в тот океан, где плавятся века…

Останется, как знак библейской Книги,

бессмертной жизни вечная Река!

21–22/1-2001 г.

Питер

***

Проникли голуби в вокзал,

за ними — воробьи-малявки.

"Привет вам, птицы!" — как сказал