Гарики предпоследние - Игорь Губерман

кормил народ заблудший наш,

за нами вьётся шлейф туманный

не столько мифов, как параш.

775

Забавно, что слабея и скудея,

заметно остывая день за днём,

в себе я ощущаю иудея

острее, чем пылал когда огнём.

776

Всегда евреям разума хватало,

не дёргаясь для проигрышной битвы,

журчанием презренного металла

купить себе свободу для молитвы.

777

Вспоминая о времени прожитом,

я мотаю замшелую нить,

и уже непонятно мне, что же там

помешало мне сгинуть и сгнить.

778

– Как чуден вид Альпийских гор! —

сказал Василию Егор.

– А мне, – сказал ему Василий, —

милее рытвины России.

779

Я с покорством тянул мой возок

по ухабам той рабской страны,

но в российский тюремный глазок

не с постыдной смотрел стороны.

780

Россия уже многократно

меняла, ища, где вольготней,

тюрьму на бардак и обратно,

однако обратно – охотней.

781

Подлая газета душу вспенила,

комкая покоя благодать;

Господи, мне так остоебенело

бедствиям российским сострадать!

782

Я мыслю без надрыва и труда,

немалого достиг я в этом деле,

поскольку, если целишь в никуда,

никак не промахнёшься мимо цели.

783

В России сегодня большая беда,

понятная взрослым и чадам:

Россия трезвеет, а это всегда

чревато угаром и чадом.

784

В России знанием и опытом

делились мы простейшим способом:

от полуслова полушёпотом

гуляка делался философом.

785

Прошлых песен у нас не отнять,

в нас пожизненна русская нота:

я ликую, узнав, что опять

объебли россияне кого-то.

786

Мы у Бога всякое просили,

многое услышалось, наверно,

только про свободу для России

что-то изложили мы неверно.

787

Весной в России жить обидно,

весна стервозна и капризна,

сошли снега, и стало видно,

как жутко засрана отчизна.

788

А Русь жила всегда в узде,

отсюда в нас и хмель угарный:

ещё при Золотой Орде

там был режим татаритарный.

789

Видно, век беспощадно таков,

полон бед и печалей лихих:

у России – утечка мозгов,

у меня – усыхание их.

790

Уже былой России нет

(хоть нет и будущей покуда),

но неизменен ход планет,

и так же любит нас Иуда.

791

Забавно, что в бурные дни

любую теснят сволоту

рождённые ползать – они

хватают и рвут на лету.

792

Когда Российская держава,

во зле погрязшая по крыши,

на лжи и страхе нас держала,

у жизни градус был повыше.

793

Клюя рассеянное крошево,

свою оглядывая младость,

я вижу столько там хорошего,

что мне и пакостное в радость.

794

Дух воли, мысли и движения

по русской плавает отчизне,

а гнусный запах разложения

везде сменился вонью жизни.

795

Среди российских духа инвалидов

хмельных от послабления узды,

я сильно опасаюсь индивидов,

которым всё на свете – до звезды.

796

Худшие из наших испытаний

вырастились нашими же предками:

пиршество иллюзий и мечтаний

кончилось реальными объедками.

797

Две породы лиц в российском месиве

славятся своей результативностью:

русское гавно берёт агрессией,

а гавно еврейское – активностью.

798

Не чувствую ни света, ни добра

я в воздухе мятущейся России,

она как будто чёрная дыра

любых душевно-умственных усилий.

799

Я вырос в романтическом настрое,

и свято возле сердца у меня

стоят папье-машовые герои

у вечного бенгальского огня.

800

Увы, в стране, где все равны,

но для отбора фильтров нет,

сочатся суки и гавны

во всякий властный кабинет.

801

При папах выросшие дети

в конце палаческой утопии

за пап нисколько не в ответе,

хотя отцов – живые копии.

802

Всегда бурлил, кипел и пенился

народный дух, и, мстя беде,

он имя фаллоса и пениса

чертил воинственно везде.

803

Понятие фарта, успеха, удачи

постичь не всегда удаётся:

везде неудачник тоскует и плачет,

в России – поёт и смеётся.

804

Свобода обернулась мутной гнусью,

всё стало обнажённей и острей,

а если пахнет некто светлой Русью,

то это – засидевшийся еврей.

805

На всех осталась прошлого печать,

а те, кто были важными людьми,

стараются обычно умолчать,

что, в сущности, работали блядьми.

806

Свободу призывал когда-то каждый,

и были мы услышаны богами,

и лёд российский тронулся однажды,

но треснул он – под нашими ногами.

807

Присущий и воле, и лагерным зонам,

тот воздух, которым в России дышали,

ещё и сейчас овевает озоном

извилины шалых моих полушарий.

808

Чего-нибудь монументального

всё время хочется в России,

но непременно моментального

и без особенных усилий.

809

Всё так сейчас разбито и расколото,

оставшееся так готово треснуть,

что время торжества серпа и молота —

стирается, чтоб заново воскреснуть.

810

Тягостны в России передряги,

мёртвые узлы повсюду вяжутся;

лишь бы не пришли туда варяги —

тоже ведь евреями окажутся.

811

Воздух ещё будет повсеместно

свеж, полезен жизни и лучист,

ибо у России, как известно,

время – самый лучший гавночист.

812

Россия свободе не рада,

в ней хаос и распря народов,

но спячка гнилого распада

сменилась конвульсией родов.

813

Хоть густа забвения трава,

только есть печали не избытые:

умерли прекрасные слова,

подлым словоблудием убитые.

814

А прикоснувшись к низкой истине,

что жили в мерзости падения,

себя самих мы вмиг очистили

путём совместного галдения.

815

Всюду больше стало света,

тени страшные усопли,

и юнцы смеются вслед нам,

утирая с носа сопли.

816

Как витаминны были споры

в кухонных нищих кулуарах!

Мы вспоминали эти норы

потом и в залах, и на нарах.

817

Мы свиристели, куролесили,

но не виляли задним местом,

и потому в российском месиве

дрожжами были, а не тестом.

818

Кто полон сил и необуздан,

кто всю страну зажёг бы страстью —

в России мигом был бы узнан,

однако нет его, по счастью.

819

Настежь раскрыта российская дверь,

можно детей увезти,

русские кладбища тоже теперь

стали повсюду расти.

820

Хотя за годы одичания

смогли язык мы уберечь,

но эхо нашего молчания

нам до сих пор калечит речь.

821

Народ бормочет и поёт,

но пьяный взгляд его пронзителен:

вон тот еврей почти не пьёт,

чем, безусловно, подозрителен.

822

Берутся ложь, подлог и фальшь,

и на огне высокой цели

коптится нежный сочный фарш,

который мы полжизни ели.

823

Мы крепко власти не потрафили

в года, когда мели метели,

за что российской географии

хлебнули больше, чем хотели.

824

Народного горя печальники

надрывно про это кричали,

теперь они вышли в начальники,

и стало в них меньше печали.

825

Мне до сих пор загадочно и дивно,

что, чуждое платонам и конфуциям,

еврейское сознание наивно —

отсюда наша тяга к революциям.

826

Мы поняли сравнительно давно,

однако же не раньше, чем воткнулись:

царь вырубил в Европу лишь окно,

и, выпрыгнув, мы крепко наебнулись.

827

Ничуть былое не тая,

но верен духу парадокса,

любить Россию буду я

вплоть до дыхания Чейн-Стокса.

828

Придёт хана на мягких лапах,

закончу я свой путь земной,

и комиссары в чёрных шляпах

склонятся молча надо мной.

829

Есть у жизни паузы, прорехи,

щели и зазоры бытия,

через эти дыры без помехи

много лет просачиваюсь я.

830

Сегодня хор наставников умолк,

мечта сбылась такой же, как мечталась,

и вышел из меня с годами толк,

и бестолочь нетронутой осталась.

831

Нет, я на судьбу не в обиде,

и жизнь моя, в общем, легка;

эстрада подобна корриде,

но я – оживляю быка.

832

Повлёкся я стезёй порока,

себе подобных не виня,

а страха бес и бес упрёка

давно оставили меня.

833

Такие дни ещё настанут:

лев побежит от муравья,