Фебус. Недоделанный король - Дмитрий Старицкий

— Справедливое замечание, — согласился со мной епископ.

— И еще одна просьба, ваше преосвященство. Мне нужен монах-францисканец, который бы смог полноценно исполнять обязанности капеллана моей постоянной гвардии, понимал, что такое солдаты, набранные из простонародья, знал специфику службы и, возможно, сам бы имел в прошлом боевой опыт, что будет мною только приветствоваться. Чтобы при случае он мог вдохновить воинов на порыв и на самом поле битвы. И хорошо знал бы народный язык.

— Есть такой человек, ваше величество, — тут же откликнулся епископ. — Я поговорю с отцом Жозефом. Может, он и согласится… — протянул епископ. — Можно просто приказать, но давить на него мне бы не хотелось.

— Отцом Жозефом? — удивился я.

— А вы, ваше величество, разве не знали, что тот всю юность провоевал в рутьерах в междоусобицах после Длинной войны?

— Нет, не знал. А в чем тогда трудность, ваше преосвященство?

— Он вступил в братство, потому что больше не хотел воевать.

После епископа на аудиенцию просочился Микал, которого я велел охране пропускать ко мне в любое время дня и ночи.

— Все исполнено, сир, как вы и велели, — поклонился он от двери. — И это…

Он вынул из сумки лист прекрасной сарацинской бумаги и передал его мне.

Я прочитал начертанные на нем на латыни слова: «Я, дон Диего, сеньор Уэска, конде де Пенья-Велес, получил от дона Франциска, рея Наварры и Беарна двадцать пять золотых флоринов».

Дата.

Подпись.

Печать.

Поднял глаза на своего раба и спросил:

— Но, это же… твоя рука?

— Моя, — не стал запираться валет. — Зато подпись его собственноручная, как и печать с пальца.

Я только головой покачал, мерзенько подхихикивая. В руке я держал прямо-таки компрометирующий царедворца вербовочный документ.

— Ты заслужил еще один золотой премии, — сказал я Микалу. — Кстати, а почему сумма прописана не в серебре, а в золоте?

— Сир, я взял на себя смелость отсыпать в кошель вместо пятисот су двадцать пять флоринов по курсу. Таким образом, мы не потеряем на комиссии менялы, когда нам самим приспичит это золото поменять на серебро.

Я налил полный кубок анжуйского вина и ласково сказал:

— Пей. Ты заслужил.

Микал с охотой выпил вкусного анжуйского и, утерев губы ладонью, сказал!

— Там к вам еще местные рикос омбрес на встречу набиваются. Их как — гнать?

Утром отсидел еще и заупокойную службу по Мамаю уже по римско-католическому обряду.

Потом амхарцы взяли гроб с Грининым телом на плечи и вынесли из храма на расположенное рядом кладбище. Впереди них шел весь клир церкви Герники во главе с епископом, распевая по-латыни тягучие григорианские напевы религиозного содержания, позади вся моя банда пристроилась, кроме часовых и дежурных по лагерю.

Пока попы распевали, крестили и кадили, валлийцы украдкой кинули по мелкой монетке в заранее раскопанную могилу. Окупили последнее пристанище рыцаря у подземных богов.

Траурно зазвучал колокол, и гроб с казаком опустили в разверзнутый зев земли. Потом этот зев неторопливо засыпали, сформировав длинный холмик, в который воткнули простой крест, вытесанный из кипариса. Зарыли Гриню в шар земной на чужой сторонке. «Sic transit gloria mundi»[5] — очень справедливое выражение нам досталось от римлян, коих самих уже целое тысячелетие как нет. А уж как гремели…

«Requiem aeternam dona eis Domine, et lux perpetua luce-at eis. Requiescant in расе?» — отзвучали последние звуки поминальной латинской молитвы, доставшейся нам от тех же римлян, и народ стал расходиться с кладбища.

Кастильцы проводить казака в последний путь не пришли. Каждый сам хоронит своих покойников. Где они хоронили своего секретаря, мне было неведомо. Но горожан было много. Похороны — развлечение в размеренной жизни, в которой не так уж много происходит значимых событий. А уж заморского принца так вообще не каждый день хоронят в их родном городе.

Около меня никого не осталось. Ближние проявили такт, а дальние просто не посмели лезть монарху под руку в такую минуту. Я стоял и тупо смотрел на свежий могильный холмик, как будто искал на нем какие-то тайные знаки, которые должны были мне указать дальнейшие пути. И не видел их. Разве что смерть казака Мамая была некой символической жертвой, которую высшие силы принесли для того, чтобы я больше думал о том народе, которым должен править, отвратившись от того, среди которого вырос.

— Не беспокойтесь, ваше величество, — проскрипел монсеньор Васко, поравнявшись со мной, теребя руками янтарные четки. — Деревянный крест тут временно, пока могилка не утрамбовалась. Я вам обещаю, что на могилу вашего верного мы обязательно положим камень с соответствующей хвалебной надписью.

Он помолчал немного и добавил с некоторой обидой в голосе:

— Не думал я, даже представить себе не мог, что вы у меня Жозефа заберете.

— Монсеньор, кандидатуру отца Жозефа мне предложил епископ. Сам. Я лишь попросил у него капеллана с военным опытом, — попытался я оправдаться.

— Жаль мне с ним расставаться, сир. Он мне как сын, которого у меня никогда не было. Что теперь будет скрашивать мою старость?

— Сознание выполненного долга, монсеньор. Я приложу все усилия, чтобы инквизиционный трибунал в моей стране был в руках вашего ордена.

— Это меня радует, сир. А какова будет действительная цена этого вопроса для нашего ордена? — Все же дело у отца Васко стояло на первом месте.

— Инквизиция будет получать от короны достойное содержание, но конфискованное имущество еретиков поступит в казну. Так, по крайней мере, инквизиторы не будут хватать только богатых, обвиняя их в ереси. Не стоит никого искушать без нужды. Человек слаб. Даже если он стяжает не для себя лично, но для своей организации, которая по определению — нищенствующий орден.

— Возможно, вы и правы, ваше величество. Впрочем, надеюсь, сравнение деятельности нашего трибунала с кастильским все расставит по местам. Подойдите ближе, сир, я вам дам свое благословение на дорогу. Оно вам не помешает, — улыбнулся он мне по-доброму. — Бог вам в помощь.

Нелишне будет. Нужна мне божья помощь, потому как до сих пор стучат в моей голове молотки, забивающие гвозди в крышку Мамаевою гроба.

До Лойолы добрались быстро по местным меркам. За два дня. И то потому что весь обоз с шатрами и прочими удобствами бросили на сохранение монсеньору в Гернике и мчались налегке, ночуя в лесу, завернувшись в попоны. Останавливаться в городках по дороге я счел ненужным. Ближники напьются, замлядуют, разленятся, разнежатся, собираться будут как тараканы беременные. А время не резиновое. Лучше так. Лесная ночевка осенью к лености не располагает.

Запахнувшись в попону, я ворочался на упругом еловом лапнике, а сон ко мне все никак не шел. Припомнилась старая русская сказка про то, как барин завидовал своему веселому холопу, отчего вредил тому, как мог, из зависти. У самого-то вечно настроение паршивое. А холоп все не унывает и песни поет. Все ему нипочем. Пока по совету колдуна не дал барин холопу горсть серебряных рублей. И песни как отрезало. Сидит холоп дома, все деньги считает, прикидывает, как и на что такие деньжищи потратить, да во что вложить с прибытком, да как сохранить их от лихих людей…

Вот и я так. Привел вечером Микал ко мне в дом викария бискайскую старшину из хунты Генеральной. И озадачили те депутаты меня по самое не могу. А я без легиста. И посоветоваться мне совсем не с кем. Не Саншо же привлекать… Он вообще инфант стороннего государства, даже не вассал. Не комильфо мне себя так ронять перед подданными.

Не всей кодлой хунта ко мне притащилась, а всего лишь троицей перцев, зато из самых авторитетных кренделей. Но вот с вопросом — хоть стой, хоть падай… такое на пленарное заседание выносить — только здоровье портить, враз депутаты хунты все утопят в словоблудии, а решать-то все равно сеньору, потому как его это регалия. Таково фуэро.

Вот и пришли с таким вопросом самые заинтересованные лица, можно сказать, хозяева самых крупных портов — Бильбао, Ируна и Сан-Себастьяна. Вопрос вечный на все времена — нехватка денег в обороте. Конкретно — серебра. Даже не серебра как такового, а мелкой монеты. Разменной.

Нет, клянчить денег они у меня не стали, а попросили разрешения дозволить им чеканку медной монеты. Они давно этот вопрос поднимали, но кастильская корона всегда была категорически против таких мер, чего они от меня не скрывали.

— Сир, мы прекрасно понимаем, что медь полноценно не заменит серебро, но что-то делать надо. Нехватка именно мелкой монеты на корню подрубает мелкую торговлю горожан и обогащает только менял, которые уже подняли свою лихву до десятой доли от суммы обмена. А у нас порты транзитные, основные сделки крупные, в обороте подавляющее большинство монет крупного номинала. Мы понимаем, что медь также имеет свою стоимость как металл, так что тут никакого обмана с нашей стороны не будет, — вешал докладчик из Ируна, бородатый, лысый, кряжистый городской идальго с толстой золотой цепью на плечах. — Но так как монетная стопа есть прерогатива сеньора страны, то без вас мы этот вопрос решить не можем. И так уже серебряный мараведи нашей чеканки на добрую треть состоит из медно-оловянной примеси. Портить монету дальше можно, у франков обол вообще наполовину только серебряный, но… кто его брать тогда будет? Или навезут купцы турских оболов, как уже бывало, цены вздуются, что совсем не есть хорошо. Только запрет на торговлю чужой монетой и останавливает таких жуликов. Менялы наши не дураки, и эти оболы не берут.