На лоне природы - Николай Лейкин

Мужикъ задумался.

— Въ двухъ верстахъ отъ насъ есть деревня, да народъ-то тамъ все такой неосновательный. Да и глухо. Въ лѣсу. Опять же, теперь по весенней-то растопицѣ и дотащиться вамъ туда трудно.

— Плоха дорога?

— Не приведи Богъ. Главное, мосты на ручьяхъ поломаны. Въ бродъ, такъ троихъ-то на крутой берегъ лошадь и не вывезетъ, а то бы я лошадь запретъ. А то вотъ что: посмотрите у колонистовъ. Въ четырехъ верстахъ отъ насъ нѣмцы-колонисты живутъ и у нихъ настоящія дачи есть. Лѣтомъ четыре версты отъ насъ это будетъ по проселку, ну, а теперь по этой дорогѣ ѣхать нельзя, не доѣдешь. Надо ѣхать на станцію къ желѣзной дорогѣ, откуда вы пріѣхали, а оттуда прямая хорошая дорога въ три версты. Ну, да ничего, поѣдемте. Вотъ я сейчасъ лошадь запрягу.

Мужикъ поднялся съ мѣста.

— Жаль мнѣ, что мы васъ отъ дѣла-то отрываемъ. Вѣдь вы на полѣ работали, сказалъ съемщикъ.

— Ничего-съ. Дѣло не медвѣдь, въ лѣсъ не убѣжитъ. Можно и завтра. А господамъ мы всегда потрафить рады. Сейчасъ я лошадь запрягу.

— Позвольте… Что же это будетъ стоить проѣхать туда и обратно?

— Сочтемся. Вы меня не обидите, а я лишняго не спрошу, отвѣчалъ мужикъ и отправился запрягать лошадь.

XVIII

Черезъ четверть часа подъ окномъ избы побрякивалъ бубенчикъ. Лошадь была подана и стояла запряженною въ телѣжку.

— Ваша милость, пожалуйте! кричалъ мужикъ, постукивая кнутовищемъ въ окно. — Надо торопиться ѣхать, а то засвѣтло не успѣемъ вернуться. Дорога-то до станціи ужъ очень плоха.

Съемщики вышли изъ избы и сѣли въ телѣжку. Лошадь потащила ихъ по грязи. Пришлось снова проѣзжать около кабака. У крыльца по прежнему ругались пьяные и ужъ на сей разъ кого-то били. Слышенъ былъ крикъ «караулъ».

— Съ чего это у васъ народъ такъ пьетъ шибко? сказалъ съемщикъ.

— Да вотъ дачники наѣзжаютъ дачи смотрѣть, задатки даютъ, охотники ѣздятъ — около этихъ тоже мужикъ тщетится, — ну, и пропиваютъ, что собрано, отвѣчалъ везшій съемщиковъ мужикъ.

— Вѣдь вотъ этотъ кабакъ всю жизнь у васъ портитъ для дачника.

— Что говорить… Это точно. Семейные господа очень обѣгаютъ, чтобъ не жить близъ кабака. Прежде, когда у насъ только штофная была, дачникъ былъ куда лучше. И нашему-то брату отъ него было больше пользы. Теперь какой дачникъ? Теперь дачникъ сквалыжникъ. Онъ самъ къ намъ ѣдетъ на поправку, чтобы дешевле жить. Кто за зиму издержался, кто въ карты проигрался, ну, прислугу распуститъ и ѣдетъ къ намъ, чтобы сама барыня стряпала, сама за собой прибирала. Сами на себя стираютъ нынче наши дачницы-то, коли ежели что мелкое — вотъ какіе господа, Отъ такихъ господъ немного наковыряешь, сколько около нихъ ни трись. Прежде, при штофной, господа куда лучше бывали! Меньше ихъ было, но были они основательнѣе и пользы отъ нихъ было больше, разсказывалъ мужикъ. — Вѣдь у насъ кабакъ-то съ распивочнымъ и постоялымъ дворомъ только четыре года существуетъ.

Мужикъ привезъ съемщиковъ на станцію желѣзной дороги и ужъ отъ станція взялъ по другой дорогѣ, ведущей въ нѣмецкую колонію. Эта дорога тоже была проселочная, но ужъ далеко была не такъ плоха, какъ дорога въ Капустино. Въ особенно топкихъ мѣстахъ были набросаны вѣтви ельника и даже подсыпана щебенка съ пескомъ.

— Вотъ колонисты поправляютъ свою дорогу и года черезъ три-четыре, можетъ статься, совсѣмъ поправятъ, замѣтилъ мужикъ. — У нихъ приговоръ, положеніе… Ихъ нѣмецкій староста такъ постановилъ, чтобы каждый годъ съ каждой нѣмецкой души по возу щебенки или песку — ну, и возятъ.

— Вотъ и вы послѣдовали бы ихъ примѣру и свою дорогу постепенно бы улучшали, сказалъ съемщикъ.

— У насъ не сообразишь съ мужикомъ. У насъ мужикъ не такой. Помилуйте, они старосту-то живьемъ съѣдятъ, ежели такая обязанность. Попробуй-ка староста! Не усидѣть тогда, сейчасъ сковырнутъ.

Вдали на пригоркѣ показались домики нѣмецкой колоніи. Ближе къ колоніи дорога становилась все лучше и лучше. Начиналось уже нѣчто въ родѣ шоссе. Еще ближе къ колоніи дорога оказалась обсаженною молодыми деревцами, были даже выкопаны придорожныя канавки.

— Вотъ, и деревца у нихъ по приговору. Каждая нѣмецкая душа обязана по два деревца въ годъ при дорогѣ высадить. Это ужъ у нихъ попъ ихній, нѣмецкій, говорятъ, наущилъ. Ну, и слушаются.

Въѣхали въ колонію. Первымъ строеніемъ была школа — довольно чистенькій одноэтажный домикъ съ вывѣской, на которой было написано: «Schule», далѣе стояла общественная важня съ вѣсами на деревянномъ коромыслѣ и ужъ вслѣдъ за этимъ потянулись колонистскія избы, по большей части двухъэтажныя, необшитыя, но съ окрашенными въ ярко-зеленую или желтую краску фронтонами. Почти всѣ домики имѣли палисадники на улицу, изъ-за которыхъ виднѣлись молодыя деревца. Колонія имѣла опрятный видъ, но на улицѣ царствовала вонь. Съемщики невольно сморщили носы. Везшій ихъ мужикъ замѣтилъ и сказалъ:

— Вотъ изъ-за чего ихъ обѣгаютъ дачники. Смердитъ ужъ у нихъ очень по веснѣ. Картофельники вѣдь. Это у нихъ поля подъ картофель изъ помойныхъ ямъ поливаютъ. Какъ рѣка вскроется, такъ они и везутъ всякую нечисть къ себѣ на баркахъ изъ Петербурга. Буксиры вѣдь нанимаютъ, чтобы до своей-то рѣки барки дотянуть, ну, а по своей-то рѣкѣ ужъ на шестахъ идутъ. Что денегъ вѣдь стоитъ! Впрочемъ, вся эта вонь только до тѣхъ поръ, покуда не перепашутъ землю, а тамъ ослабѣетъ.

— А скоро они перепашутъ? задала вопросъ съемщица.

— Да къ іюню ужъ никакого запаха.

Около нѣкоторыхъ домовъ попадались даже деревянные мостки, а у одного дома былъ тротуаръ изъ бутоваго камня. Показался и неизбѣжный трактиръ-кабакъ съ мелочной лавочкой. Кабакъ и лавочка, впрочемъ, ничѣмъ не отличались отъ капустинскихъ кабака и лавочки. Также около крыльца стояли воза съ сѣномъ и толпились пьяные. Два колониста въ кожаныхъ курткахъ, съ бритыми физіономіями и въ высокихъ сапогахъ, размахивая у крыльца кабака руками, о чемъ-то крупно другъ съ другомъ разговаривали по нѣмецки, но когда имъ приходилось ругаться, то ругались по-русски, отчетливо выговаривая самыя трехъ-этажныя русскія, бранныя слова.

— Вѣдь вотъ вы жалитесь на нашихъ русскихъ мужиковъ, что они ужъ очень крѣпко ругаются, а имъ супротивъ нѣмца ни въ жизнь… замѣтилъ возница, — Здѣшняго нѣмца хоть что ты хочешь, такъ русскому не переругать. Нѣмецъ никогда ему переду не дастъ — вотъ какія пронзительныя слова онъ знаетъ. Право слово.

Оставили позади себя кабакъ.

— Гдѣ же здѣсь дачи-то сдаются? спросилъ съемщикъ возницу.

— А вотъ сейчасъ. Я васъ къ знакомому нѣмцу везу. Можетъ быть, онъ еще и не сдалъ свою дачку. У него хорошо. У него, барыня, даже фортупьяны въ домѣ есть.

На мосткахъ около дороги стоялъ толстый пожилой колонистъ въ кожаной курткѣ и картузѣ, курилъ, держа въ зубахъ, коротенькую трубку, и наблюдалъ, какъ двое молодыхъ парней прочищали придорожную канавку, выбрасывая изъ нея лопатами грязь.

— Федоръ Богданычъ, а Федоръ Богданычъ! окликалъ его мужикъ, приподнимая картузъ. — Не сдавалъ еще твой племяшъ своей дачки? Я съемщиковъ везу.

— Давно сдалъ, подъ старые жильцы сдалъ, флегматично пробормоталъ колонистъ, не вынимая изъ зубовъ трубки и не ломая шапки на поклонъ мужика.

— Ну, вотъ, сдана. А дача хорошая, отнесся мужъ къ съемщикамъ и снова вопросилъ колониста. — А у кого у васъ тутъ не сняты еще дачи? Господа-то ужъ у меня очень хорошіе.

Колонистъ не перемѣнилъ своего положенія, а только указалъ рукой отъ себя направо и опять пробормоталъ сквозь зубы:

— Дальше.

Телѣжка покатилась дальше. Наконецъ на окнахъ одного дома показались налѣпленные билеты. Мужикъ остановилъ лошадь.

— Вотъ сдается дачка. Можетъ статься, и облюбуете, сказалъ онъ съемщикамъ.

Тѣ стали вылѣзать изъ телѣжки.

XIX

Съемщики вошли во дворъ колонистскаго дома. Дворъ былъ вымощенъ барочными досками, хотя доски эти и прыгали, какъ фортепьянныя клавиши, брызгая накопившеюся подъ ними жидкою грязью. Хозяйственные предметы не валялись по двору, какъ попало, а были убраны подъ навѣсъ, находящійся въ глубинѣ двора. Стояла прочная телѣга на колонисткій манеръ съ ящикомъ, тутъ же помѣщалась водовозка, виднѣлся желѣзный плугъ, нѣсколько желѣзныхъ ведеръ висѣли въ порядкѣ на гвоздяхъ.

Завидя входящихъ на дворъ съемщиковъ, на крыльцо вышла среднихъ лѣтъ статная колонистка въ черномъ ситцевомъ платьѣ и въ розовомъ ситцевомъ чепцѣ.

— Вамъ дачку? Пожалуйте… Сдается у насъ, сказала она. — У насъ дача хорошая, у насъ въ прошломъ году генералъ жилъ.

Нѣмка говорила совершенно правильно по-русски. Она распахнула дверь въ сѣни, пропуская впередъ себя съемщиковъ. Сѣни были устланы рогожами.

— Попрошу васъ, снимайте здѣсь ваши калоши, прибавила она, обращаясь къ съемщикамъ, и когда тѣ исполнили требованіе, опять распахнула вторую дверь и ввела ихъ въ чистую кухню съ плитой, поверхъ которой имѣлся даже желѣзный колпакъ. Въ кухнѣ опять были разостланы новыя рогожи, на плитѣ сушились опрокинутые на бокъ молочные горшки, въ полкахъ стояла посуда — тарелки, чашки и высился ярко начищенный самоваръ. За кухней слѣдовала большая комната съ кисейными занавѣсками на окнахъ и обставленная потемнѣлаго краснаго дерева мебелью, перемѣшанною съ буковыми гнутыми стульями. Полъ, выкрашенный сурикомъ, до того былъ тщательно вымытъ, что даже блестѣлъ и на немъ лежали узенькія холщевыя дорожки, такъ что замѣчаніе нѣмки, чтобы съемщики въ сѣняхъ снимали калоши, было вполнѣ понятно. Стѣны были украшены нѣсколькими плохими литографіями въ рамкахъ за стеклами, между которыми виднѣлся портретъ какого-то пастора съ двойнымъ бритымъ подбородкомъ и бѣлымъ язычкомъ, торчащимъ изъ-подъ этого подбородка, подоконники были уставлены фукціями, терапіями и золотымъ деревомъ. Въ простѣнкѣ висѣло зеркало, хоть и съ нѣсколько попорченой амальгамой, но въ приличной рамкѣ съ рѣзьбой. Тикали дешевенькіе часы на стѣнѣ, чирикала канарейка въ клѣткѣ, привѣшанная подъ окномъ, пахло выхохулью. За первой комнатой шла такая же вторая, съ клеенчатымъ диваномъ съ валиками у одной стѣны и съ громадной двухспальной постелью на другой, до того высокая, съ такими взбитыми пуховиками и подушками въ три ряда, что на нее можно было влѣзть не иначе, какъ съ подставки. Постель была покрыта розовымъ тканьевымъ одѣяломъ, на ситцевыя розовыя подушки было наброшено бѣлое бумажное плетенье съ бахромой.